Роза ветров - Страница 4

Изменить размер шрифта:

Павел попытался подняться, застонал.

— Тише, Павлик, тише, — он всегда тут, с ним рядом, голос Людмилки. — На, выпей водички!

Павел открыл глаза. Людмилка продолжала:

— Приходил Беркут вместе с доктором, когда ты спал.

— Письмо мое?

— Взял с собой. Сложил вчетверо и в планшет.

— Читал?

— Читал. И доктор тоже. А потом майор сказал: «Хорошие у нас парни».

Людмилка за эти дни осунулась, похудела. Огромные глаза ее стали усталыми и взрослыми.

Ни Людмилка, ни Павел Крутояров, конечно, не понимали, что в отношениях поколений бывают такие периоды, когда дети очень быстро взрослеют, а отцы продолжают оставаться молодыми. В такое время они становятся сверстниками. Только старшие, как бы инстинктивно, охраняют и защищают младших. Происходит это естественно, ненавязчиво.

Беркут был внимателен к своим сослуживцам, берег молодых, как сознающий ответственность за судьбы поколения.

* * *

Молодость есть молодость. Шрам затянуло быстро, температура спала. Надев десантную форму, он расхаживал по палате, чувствуя, как наливается здоровьем тело. Ходил на носках, вытягиваясь вверх так, что хрустело в позвоночнике, пробовал ходить на руках, проверяя, как подействует прилив крови к голове.

За этим занятием его застал батальонный врач.

— Тренируешься?

— Да так, немножко.

— Смотри, не поломай тут у нас чего-нибудь.

— Выписывайте поскорее, товарищ гвардии майор.

— Вот приедет главврач бригады — посмотрим…

— А комиссии не будет?

— Нет. Для чего она тебе?

— Она мне ни к чему, — Павел едва не кричал от радости.

Когда врач ушел, в палате появилась Людмилка. Она молча положила на заправленную кровать синий треугольник и молча вышла.

Письмо Людмилы Долинской Павлу

«Я не могу не сказать тебе об этом, хотя говорить не время. И все-таки я думаю, что оставлять на «после войны» нельзя. Всякое может быть.

Когда ты был без памяти, беспрестанно шептал: «Люблю». Это было при Беркуте. А рядом стоял доктор. Доктор наш — чудесный человек. Он не посылал меня в роту, не вызывал на занятия. И все дни я провела возле тебя.

Я о многом подумала, Павел.

Ты даже не знаешь, как я оказалась здесь, рядом с тобой. Не удосужился ни разу спросить, а я ждала, что спросишь… Столько я мытарств перенесла, чтобы так все получилось, знаешь? Когда ты ушел в армию, я сказала девчонкам: «Пойду за ним». Меня подняли на смех. «Подумаешь, любовь, — говорила мама, — девки в твоем возрасте умнее. Вон Лелька Бартовская вышла замуж за военкоматовского офицера. И деньги, и наряды, и муж есть».

Оба мои брата попали на фронт с первых дней войны. Я тоже написала заявление, чтобы отправили в действующую армию. Не приняли. Мама упросила врачей, и они нашли у меня какие-то изъяны в легких. Мама есть мама. Ровно через месяц после этого мы получили похоронку: погиб отец. Сколько я пережила! Работала на хлебопекарне чернорабочей. А есть было нечего. Был только запах хлеба. Некоторые ухитрялись стащить со склада булку-две. А я? Когда и ни в чем не виновата — и то краснею.

Потом бросила все. Попрощалась с мамой, поехала в Свердловск. Вагоны забиты, билеты не продают. А я еще пальцы на ноге ознобила. Приехала в УралВО, начала просить: «Пошлите в военное медицинское училище». — «Обращайтесь в военкомат по месту жительства», — отвечают. «Никуда я больше обращаться не буду. Давайте ваше направление». Лейтенантик, принимавший меня, щурился, ехидничал: «Девушка, перестаньте дурочку корчить». Ну уж тут я разошлась: «Как вы сказали? Как ваша фамилия?» — «А вам зачем?» — «Затем, чтобы сообщить куда следует и рассказать о вашем бездушии и бюрократизме! Как вам не стыдно! Война идет, а вы тут сидите в тылу да еще и над людьми издеваетесь!»

В общем, через три дня я была в училище, в Верещагине, на курсах санинструкторов. А потом получила твой адрес и задумала попасть в вашу часть, к тебе, мой миленький. И к кому только я не обращалась, и что только не выдумывала.

И вот встреча с тобой, счастье мое. Мы с тобой теперь вместе, на всю жизнь, правда? Целую тебя, мой родной.

Л. Д.»

Ходил Павел Крутояров по палате. Семь шагов — на запад, семь — на восток. Полный покоя и счастливый. Читал, перечитывал дорогое послание.

* * *

В скворечнике, пришитом толстыми гвоздями к старому телеграфному столбу, хлопотала скворчиная семья. Больше всего трудилась скворчиха. Серая, нахохленная (забот полон рот — не до внешности), она приносила прожорливому семейству, необыкновенно быстро взрослеющему, мохнатых желтых гусениц. Скворец, угольно-зеленый красавец, иногда позволял себе вольности. Он садился на тонкую струну телефонного провода, пел песни, передразнивал десантников. Самонадеянный и сильный, он косил бисерный глаз на лазившего по углам рыжего кота, вздергивал клюв и кричал: «Вот черт! Вот черт!» А потом дико, по-хулигански свистел.

Однажды кот добрался до скворечника. Тремя лапами уцепился за его неструганые бока, а четвертой пытался достать скворчат. Скворец сначала ругался на кота, а потом начал звать на помощь. И собрались соседи. Свирепо налетели они на бродячего разбойника и готовы, кажется, были вцепиться в его клочковатую шубу. Не выдержав натиска, кот свалился вниз и захромал к подвалу. Это сражение было решающим. Хозяин скворечника стал еще бесшабашнее, его песни зазвучали еще веселее и суматошнее.

…Шло собрание комсомольского актива первого батальона. В президиуме — командир Родион Беркут. Десантники — на скамейках, на стульях, на полу. Людмилка Долинская, откинув краешек одеяла, присела на чью-то кровать. Доклад комсорга Вани Зашивина о чести и дисциплине, о том, что приходит время отправки на фронт или даже высадки в тыл противника, что надо быть сильным не только физически, но и духовно.

— За истекшие два месяца, — говорил Ваня, — ни один гвардеец не проявил фактов недисциплинированности. И только гвардии старший сержант Крутояров, бывший фронтовик, допустил пьянку, а в результате… Я не буду рассказывать подробности, пусть сам скажет… Он член комсомола… Иди давай, доложи!

В казарме воцарилась тишина. Павел подошел к столу, и голос у него сорвался:

— Простите, товарищи! Гвардейское слово даю: все вышло случайно.

— Случайно? А ты разве не знаешь, что от маленького нарушения до большого преступления — всего один шаг?

— Извините, ребята! И вы, товарищ гвардии майор! — повторил Павел.

— Не водку тебе пить, а простоквашу, — разошелся Ваня. — Не с Людмилкой… а у бабушки…

— Отставить! — Беркут секанул ребром ладони по столу. Стоявший на краю стола колокольчик соскочил на пол, зазвенел. Людмилка закрыла пылающее лицо пилоткой.

— Как тебе не стыдно, Зашивин!

И тут из задних рядов поднялся старшина.

— Учти, если будешь такое про Крутоярова говорить, я тебя лично сам…

— Товарищ гвардии майор, — прервал старшину лейтенант Левчук. — Дайте мне слово!

— Говори, лейтенант.

— Это я во всем виноват, — взволнованно сказал ротный. — В тот день Крутоярову исполнилось двадцать три года. Я поздравил. Потому, что мы земляки. И я его знаю сызмальства, и родню его всю знаю… Он — правильный человек. Верно, ребята?

— Верно! — шумела казарма.

— А Иван Зашивин, он хотя и тоже славный парень, и комсорг наш, но ему придется сейчас же извиниться перед санинструктором Людмилой Долинской… Она у нас одна, и обижать ее мы никому не позволим… Крутоярову, я думаю, давать комсомольское взыскание тоже не следует.

Левчук помолчал, вытер платком лоб и добавил совсем по-простецки:

— Тем более, завтра опять прыжки… Смотрите, какая погода запоказывалась! — Он махнул рукой на горизонт. Весь запад пылал светло-багряным цветом, небо замирало, освещенное последними солнечными лучами. — А то как получается: в санчасти почти полмесяца ночевал, да еще выговор получит… Раз выпил — два раза крякать приходится.

Оригинальный текст книги читать онлайн бесплатно в онлайн-библиотеке Knigger.com