Роза Версаля - Страница 11
Замуж за Василия Глызина Анастасия вышла десять лет назад, через два года родила ему дочь Полину. Супруги равно обожали дочь: отец баловал дорогими подарками, а матушка в меру возможностей способствовала образованию (ибо лелеяла надежду рано или поздно породниться-таки с дворянами).
Полине недавно исполнилось восемь, она росла спокойной, смышлёной и весьма разносторонней девочкой. Анастасия наняла для дочери гувернантку с отличными рекомендациями. Разумеется, настоящую француженку, ибо, в силу последних веяний моды, в кругах московской и петербуржской знати принято было общаться именно по-французски. Помимо языка, гувернантка Амали де Сон (в доме Глызиных её называли «мадемуазель Амалия») обучала девочку манерам, живописи, музыке, чтению, классической истории, основам арифметики и даже… верховой езде. Василий Глызин, не поскупившись, приобрёл для занятий сперва отличного орловского жеребца, а потом, осознав оплошность, выписал из-за границы чистокровного шотландского пони, более подходящего спокойным своим нравом для маленькой девочки.
…Амали де Сон происходила из знатного рода бургундских дворян, безвозвратно потерявших, увы, почти всё своё состояние за время войны 1812 года: у родителей девушки остались лишь небольшой замок да несколько виноградников. Госпожа де Сон, урождённая де Морней Плесси, дала дочери домашнее образование, обучив её всему, что знала и умела сама. А знала и умела мадам де Сон Морней Плесси немало.
С годами замок де Сон пришёл в упадок – финансовых средств для поддержания его в порядке катастрофически не хватало. Когда же от засухи пострадали и виноградники, господин де Сон принял решение продать их, а вырученную сумму положить в банк и жить с семьёй на проценты.
Проценты с вложенного капитала оказались скромными, денег по-прежнему не хватало. После смерти главы семейства был, в конце концов, продан и замок. Теперь у мадам де Сон Морней Плесси не осталось ничего, кроме знатной фамилии.
По счастью, как раз к тому времени во Франции сложилась тенденция отправлять детей разорившихся дворян в Россию, где господствовала тогда мода на всё французское и где молодые образованные люди вполне прилично устраивались, воспитывая отпрысков знатных семейств.
Та же участь постигла и юную Амали де Сон. Последовав совету матери, девушка, наделённая живым умом и приятной внешностью, отправилась в далёкую холодную страну в надежде на лучшую жизнь.
Последние полгода мадемуазель Амалия занималась воспитанием и образованием Полины Глызиной, искренне привязалась к смышлёной девочке и была вполне довольна новым своим статусом.
…Анастасия Николаевна допила чай, накинула на пышные плечи ажурную шаль и направилась в комнату дочери.
Приоткрыв дверь в детскую, она услышала, как бойко дочь повторяет за гувернанткой французские слова, и умилилась. Сути мудрёных слов Анастасия Николаевна не понимала, но сколь же нравилось ей грассирующее заморское произношение!
Не отважившись помешать уроку и мягко притворив дверь, Анастасия Николаевна отправилась «с инспекцией» в спальню мужа. Василий уже проснулся и успел облачиться в домашний халат радующей её глаз радужной расцветки.
– Бонжур, ма шер! – заученно воскликнул благоверный (сей фразой его познания французского благополучно заканчивались).
Анастасия натянуто улыбнулась. В последнее время близость с мужем казалась ей всё более невыносимой. Она даже недовольно морщилась и отворачивалась к стене, когда тот посещал её спальню ради исполнения супружеского долга, и всё чаще молила Бога, чтобы сии вторжения происходили как можно реже.
Однако Василий Иванович, которому не исполнилось ещё и сорока, интереса к женскому полу пока не растерял и, в силу холодности дражайшей половины, вынужден был порой зажимать по тёмным углам горничных. Лишь гувернантки-француженки, что особенно ему нравилась, домогаться отчего-то опасался.
– Василий! – начала с порога Анастасия Николаевна. – Помнишь ли ты, что обещал вчера?
Муж мучительно напряг мозговые извилины.
– Купить что-то дочери? – предположил он после паузы.
– Нет. Мне. Мы собирались с тобою нанести сегодня визит антиквару Густаву, – снисходительно напомнила супруга.
– Ах, этому кровососу?! – обречённо воскликнул купец. – И как долго ещё ты, позволь полюбопытствовать, собираешься его обогащать?
Анастасия надменно повела богатым плечом:
– Амадей Карлович – достойный и воспитанный светский человек! Я запрещаю тебе говорить о нём в подобном тоне!
Василий Иванович тяжело вздохнул.
– Хорошо… Я сейчас же прикажу кучеру закладывать экипаж.
* * *
В сопровождении супруга, терпеливо ожидавшего, когда «достойный» Амадей Карлович в очередной раз опустошит его кошелёк, Анастасия Николаевна, разодетая в пух и прах, вошла в антикварный салон.
…В отличие от образованной и утончённой жены Василий Иванович совершенно не обладал художественным вкусом, и потому любой антикварный магазин воспринимался им отчего-то лавкой обычного старьёвщика. Вот только цены в сей «лавке» были непомерно баснословными!
Глызин-старший никогда не понимал готовности Анастасии выложить за какую-то бесполезную в хозяйстве вазочку, пусть даже самую расписную, аж сто целковых. Ему, к примеру, больше нравились вазы (не менее яркие!), продаваемые знакомым купцом Самохиным по пять рублей за штуку. Предприимчивый Самохин прикупил в своё время в подмосковной провинции небольшой заводик по производству керамики, обучил местных крестьян малевать на выпускаемой посуде цветочки да разную сказочную живность вроде павлинов и в итоге наладил успешный сбыт своих изделий даже в столице. И в покупателях у него, не в пример Густаву, недостатка не было.
Однажды простодушный Василий Иванович, решив угодить обожаемой супруге, приобрёл для неё у Самохина целых три вазы – с райскими птицами, диковинными цветами и полуголыми Дианами. Анастасия Николаевна же при виде сих ваз сделала недовольную мину и приказала горничным тотчас снести их в чулан, дабы они не нервировали её своим безвкусным и дешёвым видом: она имела собственные представления о прекрасном. Василий Иванович, помнится, тогда ещё сильно обиделся, и потому, когда Анастасия возжелала вскорости приобрести за сумасшедшие деньги секретер какого-то министра Фуке, долго допытывался: а отчего такая баснословная цена?.. ну и что, что изготовлен из итальянской груши и богато украшен какой-то там «инхрустацией»?..
От нахлынувших воспоминаний Василий Иванович горько вздохнул. Анастасия Николаевна посмотрела тогда на мужа с нескрываемым осуждением и подключила к их разговору ушлого антиквара. Тот долго объяснял, что «ценность вещи заключается не в материале, из коего она изготовлена, а в дате произведения её на свет и в имени прежнего владельца», и в результате купец, услышав о трагической судьбе неведомого ему доселе финансиста, решил, что секретер этого «бедолаги» (пусть и подержанный) и впрямь достоин приобретения…
Василий Иванович стоял подле жены с видом преступника, обречённого на казнь, в душе, однако, уже несколько изумляясь: обычно Амадей Карлович Густав, сей вёрткий полуеврей-полунемец и отъявленный прохвост, появлялся перед ними мгновенно и с неизменным коварным вопросом: «Что достопочтенные господа желают приобрести? А пока «достопочтенные господа» соображали с ответом, пройдоха успевал всучить им очередной предмет искусства, без которого, несомненно, обойтись было «просто невозможно».
Анастасия Николаевна, не менее супруга удивлённая столь необычным приёмом, решила не терять времени даром: её привлекла картина не известного пока ей художника, изобразившего полногрудую женщину в весьма легкомысленной позе. Тяжело потоптавшись возле весьма откровенного полотна, купчиха переключилась на амурчиков с рыхлыми розовыми попками, шаловливо выпускающих из луков стрелы в сторону молодого мужчины и упитанной женщины в римских туниках. Приблизившись, Василий Иванович усмотрел цену сего шедевра (восемьсот рублей) и мысленно возблагодарил Бога за то, что последнее посещение «лавки» обошлось ему в более солидную сумму.