Роузуотер. Восстание - Страница 65
– Именно.
С воздухом за спиной у Лоры начинает твориться что-то странное – будто стремительно сгущаются грозовые тучи, или разбросанное конфетти собирается воедино в обратной перемотке; в пустоте возникает и постепенно заполняется деталями контур человеческой фигуры.
– Что это? – спрашивает Джек.
Лора оборачивается, но, судя по всему, ничего не замечает.
– О чем вы?
Это женщина: чернокожая, в темно-зеленом комбинезоне, с непокрытой головой и прической афро. Без оружия.
– Мистер Жак, вы меня не знаете, и у вас нет причин прислушиваться к моему совету.
– Но совет все равно будет, верно?
Она стоит совершенно неподвижно.
– Простой и краткий: подождите.
– Чего?
– Поймете, когда увидите. Пока что ничего не делайте. Я прошу вас просто подождать. Прощайте.
Она растворяется в воздухе.
Лора спрашивает:
– С кем вы разговаривали?
– Ты ее не видела?
– Нет.
Джек включает записи с камер наблюдения, и на них видны Лора и он сам, беседующий с воздухом. На этот раз – никаких помех, не как тогда, с Алаагомеджи.
– Господин мэр, вы в порядке? Душевно, я имею в виду.
– В порядке. Давай-ка все-таки создадим резервную копию, ладно?
Кто, черт возьми, это была такая? Точнее, что это было такое? Женщину не увидели ни Лора, ни камеры, а значит, она, вполне возможно, существовала только в голове у Джека. Превосходно. Галлюцинации – как раз то, чего ему сейчас не хватает. Или. Или его мозг пытается таким обходным путем что-то ему сообщить. Возможно, он слишком торопится сдаться. Но Джек не видит иного выхода. Он в меньшинстве, его обыграли, народ Роузуотера его ненавидит. И он уже согласился на капитуляцию. В принципе.
А если это не просто воображение? Какой-нибудь хак имплантата? Безопасный способ доставки сообщений? Но кто в таком случае эта женщина? На чьей она стороне? Она не с федералами, потому что они хотят от него только одного. Прямо противоположного. У народа хауса есть поговорка: «Танец меняется вместе с ритмом барабана». Джек не понимает, какой он слышит ритм.
Телефон Лоры подает голос; она принимает звонок, а потом смотрит на Джека:
– Сэр, с растением что-то происходит.
Глава тридцать восьмая
Кааро
Растение практически поглотило многоквартирный дом, в котором выросло. И теперь носит на себе останки кирпичных стен, провода́, изуродованные трубы и куски крыши, как напоминания о потерянных возлюбленных. Кааро наблюдает за ним из окна заброшенного здания в соседнем квартале. Сорняк еще и шевелится, и это не запускаемые прикосновением движения, как у мухоловки или мимозы. Он сам шевелит своими усиками и прочими придатками. В нескольких футах над ним выписывают случайные фигуры херувимы.
Вместе с Кааро в темной комнате находятся шестнадцать реаниматов, которых он привел с собой, чтобы они служили щитами, оберегали его тело, когда он войдет в ксеносферу. В комнате стоит безнадежный запах немытых человеческих тел, и дышать порой непросто, но у всего есть своя цена.
Кааро больше не чувствует Аминат и представляет, как она спускается на подземные уровни базы в Убаре. У него щемит в груди, но Кааро не может на это отвлекаться.
Взглянув на небо, он видит, как бомбардировщики улетают прочь, хотя дроны продолжают сохранять боевой порядок. Кааро не знает, что происходит, а Дахун не отвечает на его звонки. Окружавшие растение солдаты, кажется, тоже исчезли.
На стене висит портрет Нельсона Манделы. Кааро салютует президенту стаканом найденного огогоро и осушает его одним глотком. Бросает взгляд на пустоглазых реаниматов, и они напоминают ему об обезьянах, окружавших призрак Энтони. Йаро скулит и снова засыпает. Пора.
Кааро закрывает глаза, снимает свою постоянную защиту и обнаруживает рядом с собой Боло, а впереди – Йаро. В нескольких ярдах от него вращается темная колонна; между Кааро и противником – Молара. Кляксы темных миазмов отрываются от основной массы, какое-то время кружат поблизости и вновь сливаются с ней.
– Это наша цель? – спрашивает Кааро.
– Да. Носительница?
– Ей занимаются. Пойдем.
– А ты не слишком легко одет?
Кааро позволяет себе обратиться грифоном и топорщит перья.
– Это так заводит. Я тебе когда-нибудь говорила, что ты мой самый любимый человек?
– Заткнись, Молара.
Грифон издает боевой клич – смесь львиного рева и крика хищной птицы. Посреди темноты возникает светлое пятно и превращается в человеческое лицо.
– Что вам нужно, твари? Кто вы такие? – спрашивает оно.
– Ты слишком разросся… – начинает Молара.
– Знаете что? Мне плевать. Я просто вас убью.
Лицо исчезает, и черные, теневые версии херувимов отделяются от темноты и направляются к ним. Кааро не нравится парить, и он приземляется. Пустошь, куда ни посмотри. Сойдет. Херувимы окружают его. «Где Йаро?» Ему больно, когда херувимы к нему прикасаются, а они кусают и рвут его ментальное тело. Кааро бьет крыльями, чтобы сбросить херувимов, взмахивает когтями и откусывает одному из них голову. Его душе горько, голова кружится, словно он отравился, а перед глазами начинают стремительно сменяться ксеносфера и Роузуотер, где находится его тело. Он падает, херувимы окружают его, и Кааро погружается во тьму. Боль не дает ему думать о том, как себя защитить.
Его приводит в себя рев. Тьма расступается, и херувимы визжат, оказавшись в зубах истекающего слюной пятиглавого пса. Шестиглавого! Йаро? Ну да, почему бы и не перецерберить цербера? Каждый раз, когда к нему приближается херувим, пес отращивает новую голову с длинной шеей и вцепляется в него. Теперь он больше похож на хренову гидру.
Молара обернулась огнедышащей бабочкой, растущей и уменьшающейся, когда того требует битва, и сеющей повсюду разрушение.
Боло запрыгивает в основную колонну тьмы и исчезает в ней, размахивая кулаками. В тот же самый момент в сердце Кааро закрадывается холодок, и хотя он ощущает, как Боло сражается там, внутри, ему кажется, что это было ошибкой.
– Охренеть, Кааро, да ты умираешь, – говорит Молара. В ее голосе больше любопытства, чем тревоги.
Кааро опускает взгляд и видит, что его шерсть вся в крови, хлещущей прямо из сердца. Это не так уж и страшно – атаки херувимов больше не причиняют ему боли, а холод можно и… можно и…
«Блядь».
Все раскалывается он знает что битва
Продолжается…
Но…
Где эта хренова…
Мир возвращается внезапно. Кааро сидит на стуле и не может пошевелиться; стул самый обычный, деревянный, сидеть на нем неудобно, а комната такая большая, что стен не разглядеть – слишком они далеко. В футе от него обрабатывает тяжелую грушу боксер, разбрызгивая с каждым ударом капельки пота и не обращая на Кааро никакого внимания.
– Эй, – зовет его Кааро. – Где я?
Боксер прекращает бить грушу и, кажется, только сейчас его замечает; грудь его вздымается и опадает.
Он говорит:
– Cilvēka, nevis paša kultūras attēlojums vienmēr būs subjektīvs, lai cik objektīvs būtu autors vai novērotājs. Pat antropolog“ ijā ikdienas lasītājs atzīmē pakāpenisku objektivitātes pieaugumu gadu desmitiem. Paraugu un metožu izaicinājums un pretprasība ir norma. Margaret Meads darbs Samoā (agrāk Rietumsamoas salā) kādreiz tika uzskatīts par sēklu. Esmu šeit dzīvojis un, lasījis citas etnogrāfijas, vislabāk esmu teikusi, ka laiks ir laiks. Napoleons Chagnons uzskata, ka Yanomamö ir kara vārds, ir vienlīdz atvērts izaicinājumam. Eriksens sacīja, ka sociālās / kultūras sistēmas apraksta veidam jābūt atkarāgam no savas interesēm.
– Я понятия не имею, что ты…
Мир вокруг него снова рассыпается.
Держись
Пытайся
Контролировать
Падение это
Он хватается за ветку дерева и повисает на вытянутой руке. Вокруг него – джунгли… и обезьяны всевозможных видов… тихие, неотрывно глядящие. Где он видел это раньше? Почему он думает об этом сейчас? Кааро почти вспоминает когда