Ротмистр Гордеев 3 (СИ) - Страница 4

— Не надо извиняться, прапорщик. Это ты меня прости — небольшая проверка. Теперь вижу, что ты тот, за кого выдаёшь. Слушаю.

Прапорщик понимающе кивает.

— Меня к вам ротный направил. Японцы уж больно прут: два раза чуть было окопы не взяли — чудом выбили оттуда. Просим прийти на подкрепление.

— А что сами?

— Не сдюжим, — опускает голову Бубликов.

— Ваш ротный, надеюсь, понимает, что у меня есть своё начальство? И что я обязан подчиняться приказом своего начальства?

— Понимает. Мы пытаемся связаться со штабом вашей бригады, пока ничего не выходит. Но если промедлим — японец проломит фронт на нашем участке и пойдёт вперёд, — его взгляд становится умоляющим.

Вот же ж… По сути меня подводят под трибунал. Если сорвусь сейчас со своими людьми и отправлюсь на передок, затыкать потенциальный прорыв — с меня потом как минимум погоны сорвут, а по максимуму… Лучше вообще не загадывать.

Да, в настоящее время мы в резерве, но там, наверху, на нас могут иметься вполне определённые планы, и своим самоуправством я могу всё сорвать к такой-то матери… Но, с другой стороны, если прямо сейчас джапы разнесут позиции двести пятнадцатого полка и зайдут в тыл нашим… Будет звиздец! Причём очень конкретный!

Сверхосторожный Куропаткин прикажет всему фронту оставить рубежи, как это было когда-то в моём мире, будет очередной виток отступления и разгром. А разве ради этого я тут жилы тяну из себя и своих людей?

Нам нужна победа! И если ценой победы станут мои погоны, карьера, да хоть и жизнь! — плевать! Отдам всё!

Однако тупо подставлять своё начальство тоже нельзя.

— Поручик! — подзываю к себе Цируса. — Задача меняется. Теперь вы отправляетесь в штаб полка с донесением, что два взвода эскадрона были выдвинуты мной на переднюю линию для оказания помощи двести пятнадцатому пехотному полку.

Цирус не хуже меня понимает, во что мне обойдётся такое решение. В его взгляде широкий спектр эмоций: от переживаний за меня до восторга.

— Слушаюсь, господин ротмистр! Разрешите по возвращению тоже прибыть на передовую?

— Не разрешаю. Вы, как мой заместитель, должны принять под командование первый и четвёртый взвод и ждать дальнейших приказов.

С собой я намерен брать только пулемётчиков и штурмовиков. Разведка и хозобеспечение остаются в располаге. Если станет совсем плохо — привлеку и их, а пока пусть ждут. Чего — сам не знаю. Но точно не у моря погоды. Наверное, нового комэскадрона.

Надеюсь, если слечу с этой должности, Цирус её потянет.

Сборы много времени не занимают, мы и без того были готовы в любую секунду сорваться с места.

В последний момент появляется Соня. Через плечо у неё перекинута увесистая сумка санинструктора, позади верный лбы — санитары. Понимаю, почему она тут. Хочется отказать, но опять же — понимаю, почему нельзя. Сеча предстоит серьёзная, будут убитые, будут раненные — и я не хочу, чтобы мои «трёхсотые» плавно переехали в «двести», и готов биться за каждого бойца до последнего вздоха.

Как раз этот вздох и приходится давить в себе при взгляде на Соню.

Скоробут тоже отправляется вместе со мной в пекло и потому сразу получает от наказ: приглядывать за барышней и беречь как зеницу ока. Ну да ему не привыкать, такими темпами скоро запишу в штатные «няньки» Софьи Александровны.

Выдвигаемся на передовую в сопровождении Бубликова. Тот постоянно держится возле меня и выглядит как побитый щенок, осталось только уши прижать к туловищу.

— Расслабься, братец, — говорю ему тихо. — Я знаю на что иду. Твоей вины в этом нет.

Чем ближе окопы, тем сильнее грохот и чаще визг осколков. Чтобы не накрыли всех скопом, приказываю проредить колонну, поэтому она растягивается на добрые полкилометра.

Есть, конечно, вариант быстрого броска, но тогда либо накроет всех и сразу, либо придём уже порядком уставшими, а я не удивлюсь если потом сходу и в бой.

Тактика себя оправдывает, до постов добираемся без потерь.

Навстречу выходит поручик, козыряет и представляется командиром многострадальной семнадцатой роты Кошелевым.

— Слава богу, вы откликнулись на мою просьбу! — говорит он. — Ещё один накат мы бы точно не выдержали. У меня от роты осталось меньше взвода.

Открываю рот, но меня тут же перебивает Соня.

— Поручик, где у вас раненные?

— Вон там, в ложбинке возле деревьев, — показывает Кошелев.

— Окажите им необходимую помощь, — обречённо произношу я, понимая, что Соне не больно то нужно моё разрешение.

— Пройдёмте со мной в блиндаж, — зовёт поручик. — На той стороне появились какие-то слишком меткие стрелки, нарочно выцеливают офицеров и унтеров.

— Снайпера, — догадываюсь я.

Мне тоже не помешает в роте полудюжина таких специалистов.

— Где собираетесь разместиться? Окопов у нас много, нарыли как кроты…

— Сейчас, осмотримся на месте и разберёмся.

Запрыгиваем в глубокий окоп, проходим извилистыми путями к неплохо замаскированному блиндажику, выполненному по всем правилам науки в три наката.

— Серьёзно тут у вас, — улыбаюсь я, чтобы немного разрядить обстановку.

То, что в окопах почти нет людей, не укрылось от моих глаз. Чувствуется, что роту основательно потрепало, выбив личный состав.

— Стараемся, — вздыхает Кошелев. — Чайку не хотите?

— А…

— Мы уже изучили тактику японцев. После каждого наката, получив от нас трындулей, они не суются сюда часов пять-шесть. Раны зализывают…

На самом деле вместо «трындулей» он произносит совсем другое слово. В армии, как известно, матом не ругаются, а разговаривают.

— Давайте сначала продумаем, на каких позициях станут мои, а там, глядишь, и до чая доберёмся, — заявляю я.

— Согласен.

— Значит, часов пять у нас точно есть…

Надеюсь, наше появление станет для японцев сюрпризом, причём не из приятных. Вместе со взводными распределяем людей на позиции.

Кошелев держит обширный фланг, по идее на каждый километр надо бы минимум три пехотных роты, а тут неполный взвод размазан на целую версту. Поражаюсь героизму русского солдата, хотя, чему тут поражаться — солдат русской армии всегда был, есть и останется самым лучшим, вне зависимости от его национальности.

Пулемётами в штате роты даже не пахнет, относительно неплохо обстоит дело с б/к. Ну и умница Кошелев смог наладить хорошие отношения с командиром батареи трёхдюймовок, которая в нужное время их прикрывает.

Артиллерия — это гуд, я б даже сказал — вери гуд!

Только упомянули наших доблестных артиллеристов, как сверху что-то ухает и блиндаж начинает трясти мелкой дрожью, а с потолка начинает сыпаться всякая дрянь.

— Накрытие, — усмехается поручик. — Пристрелялись японцы. Теперь только и жди прямого попадания.

Ждём, но других прилётов больше нет.

— Продолжим, — предлагаю я.

Детали утрясаем быстро, и я отправляюсь ставить людей по местам.

Не успеваю сделать несколько шагов, как до ушей доносится ожесточённый спор.

— Я ж говорю — не сдюжить нам против японца! Их вона сколько, а нас? Одного убил, на его место сразу трое встаёт… Разве тут навоюешь!

— Видел я, как ты японца убивал… На дне окопа сел, руки к ушам прижал и пока атака не закончилась, не разжимал…

— Не бреши, Федька! Не было такого!

— С чего мне брехать? А то мне тебя отсюда не видно! Трус ты, Шурка! Был трусом, им и помрёшь!

Делаю шаг и оказываюсь в зоне видимости двух солдат. Одного — маленького, в шинели «на вырост», с узкими плечами и длинной нескладной шеей и второго, на вид богатыря — поперёк себя шире.

Только по тону разговора становится ясно, что маленький — Фёдор, наезжает на струсившего здоровяка Шурку.

Вот так оно порой на войне и бывает. И грустно и смешно.

— Фамилия! — грозно рычу, глядя на крепыша.

Тот пугливо вжимает голову в плечи, что так не идёт его плакатно-героическому внешнему виду.

— Фамилия!

— Мельников, — наконец, отвечает тот, стараясь не поднимать на меня глаз.