Ротмистр Гордеев 3 (СИ) - Страница 2

Монстр всё ближе. Кажется, он даже смеётся — отвратное хихиканье доносится из вонючей пасти монстра. Соня вскрикивает от ужаса и омерзения. Я напрягаю остатки сил, извиваюсь ужом, пытаясь вытащить себя из-под трупа моего коня.

— Соня! Помоги!..

Девушка хватает меня за плечи, тянет из-под коня. Откуда в ней столько силы?

Есть. Припадая на отдавленную правую ногу, встаю перед колобком-нуппеппо. Трофейный вакидзаси с хищным шорохом покидает ножны.

Колобок злобно ощеривается и притормаживает, а потом неожиданно прыгает на меня, снова сбивая с ног.

Боже, ну и вонь! Я чуть снова не теряю сознание. Соня кричит от ужаса, и это вырывает меня из пелены дурноты и тьмы.

Бью вакидзаси в бок монстра, кромсаю его плоть, но, похоже, не очень действует. Его зубы уже рядом с моей шей. На чистой интуиции всаживаю своё оружие в глаз колобку по самую гарду.

Тошнотворный визг прорезает окрестности. Ни меня льётся дурнопахнущая слизь, оранжевая кровь чудища. Монстр оседает на меня бесформенным комом, придавливая как бетонной плитой — весит он килограммов двести, если не больше.

Ох, и здоровая же тварь!

Кое-как выбираюсь из-под него уже исключительно собственными усилиями. Воняю не хуже, чем сам нуппеппо, перепачканный в грязи, его и своей собственной крови. Меня шатает.

Смотрю на покойного колобка. Про эту тварь рассказывали оч-чень интересные вещи.

Отрезаю два небольших куска вонючего мяса. Соня смотрит на меня с ужасом.

— Николя, что вы собираетесь делать? Зачем?

— Хотите вечной молодости, Софья Александровна?

Бергиня задумывается. Губы закушены, глаза прищурены. Машинально поправляет свои чудесные волосы.

Успеваю бросить взгляд на раненого хунхуза, который, наконец, перестал протяжно верещать. А… уже и не раненый. Отмучился.

— А вы, Николя? Хотите этой самой вечной молодости? Это ведь не вечная жизнь.

— Если только в компании с вами, Софья Александровна.

Мы смотрим друг другу в глаза, не отрываясь. Кажется, что этот взгляд длится вечность. И слов не надо, всё становится понятным и без них.

Жуём на пару вонючее мясо японского колобка. На вкус оно… вонючее мясо. Интересно, подействует, или рассказы о нуппеппо — обычная байка?

Жаль не от Николова слышал эту историю, а от знакомых станичников, а казачьи байки, они, байки и есть.

— Надеюсь, эта история останется между нами?

— Да. Николя… Мне самой не очень хочется её вспоминать… — смеётся она, и от этого становится ещё более близкой и естественной.

Хорошо мы с ней, наверное, смотримся… И пахнем соответственно.

Дорога по-прежнему пустынна.

— Соня… Софья Александровна, обождите меня здесь. Надо проверить засаду этих мерзавцев.

— Это хунхузы?

— Сомневаюсь.

— Тогда кто?

— Думаю, что переодетые японские диверсанты. Раненый кричал по-японски, да и японский демон в компании настоящих хунхузов выглядит слишком странно.

— Я… я лучше с вами пойду. Так безопасней.

Ну, безопасней, так безопасней. Девушке виднее.

Перед тем, как лезть в кусты, проверяю Сонин револьверчик. С ударником всё в порядке, пружина не болтается, выходит дело в патронах.

Извлекаю из камор барабана скомпрометировавшие себя боеприпасы, а заодно и стреляные гильзы. К счастью, мадмуазель Серебрякова — барышня запасливая, запасные патроны у неё имеются. На такой и жениться — не грех!

Перезаряжаю девушке револьвер, заодно снаряжаю и свой наган серебряными пулями — мало ли что там в зарослях ещё притаилось.

— Держись… тесь за мной, Софья Александровна.

— Николя, мы одни. К чему субординация? Мы знакомы столько лет…

— Хорошо, Соня.

Отодвигаю и придерживаю ветки за собой, чтобы не хлестнули ненароком спутницу. Револьвер держу наготове. Соня, впрочем, тоже. Прислушиваемся ко всяким подозрительным звукам. Но пока ничего не настораживает, да и амулет молчит, не подаёт признаков жизни.

Тихие конские всхрапывания — словно неожиданный гром. Я от неожиданности чуть не открываю огонь в направлении звуков. Но вовремя останавливаю себя.

Ага, вот и место засады — примятая трава, брошенные в качестве подстилок попоны, рассёдланные и стреноженные кони хрумкают овсом из надетых на морды торб. Три лошади — коновода, стало быть, нет. Трое «хунхузов» — три лошади.

А «колобок»? Видимо, своим ходом.

— Господи… — еле слышно шепчет Соня, глядя вглубь кустов.

Там стоит еле слышный гул, и роятся мухи. Множество мух…

Ох, не стоило тебе глядеть в ту сторону! Три тела в офицерских мундирах. Русских мундирах. Два пехотных поручика и подполковник-артиллерист. Наши предшественники на дороге. Повезло им меньше, чем нам с Соней. Так, не пешком же они шли…

А вот и лошади, вернее то, что оставил от них прожорливый нуппеппо. Внутренности и кости с остатками мяса и сухожилий. Основной мушиный рой — на них.

Со стороны дороги тихий шорох. Успеваю приложить указательный палец к губам, призывая Соню сохранять максимальную тишину, сам осторожно разворачиваюсь…

На нас смотрят дуло пяти винтовок.

— Ага! Попались разбойники! Руки вверх!

— Спокойно, братцы, свои, — держу руки так, чтобы казачки видели мои мирные намерения, и что я не собираюсь пускать в ход свой револьвер. — Ротмистр Гордеев, командир эскадрона особого назначения Второй кавалерийской бригады. Со мной вольноопределяющаяся Серебрякова, наш санинструктор.

Казаки опускают винтовки.

— Виноваты, вашбродь, не сразу признали. Вахмистр 2-го Аргунского полка Митрохин. Со мной казаки Вотяков, Ларионов, Курдюмов и Тырымов. Там на дороге разбойники китайские мертвяки и чудище непотребное. Это вы их с барышней?

— Мы. Только это не хунхузы, японцы переодетые. Засада. — Киваю на трупы наших несчастных предшественников на дороге. — Вот, подполковнику и двум подпоручикам не повезло.

Казаки снимают папахи, крестятся.

— Упокой, Господи, души воинские…

Мы с Соней тоже крестимся и шепчем молитву.

— Вахмистр, карандаш и бумага есть?

— Имеются, вашбродь. Только не обессудьте…

Казак протягивает мне огрызок химического карандаша и довольно мятый неровный лист бумаги.

Быстро набрасываю краткий рапорт о произошедшем на дороге для Николова. Упираю на то, что обе диверсии: и тигр-оборотень, и засада на дороге — звенья одного хитроумного вражеского плана, призванного помочь японскому наступлению и посеять панику и неразбериху в управлении нашими боевыми частями.

Эх… узнать бы, кто у японцев такой умник по части диверсий. Ну, да пусть этим контрразведка занимается, а моё дело — быть на переднем крае.

Ещё раз пробегаю текст глазами. Вроде всё написал, что имел сказать многоуважаемому Сергею Красеновичу.

— Рапорт надо доставить в штаб, подполковнику Николову из Управления 2-го генерал-квартирмейстера Главного штаба. В контрразведку, — уточняю я. — Найдёшь, кого послать?

— А то? — Вахмистр поворачивается к своим казакам, — Тырымов!

Тырымов прячет рапорт в папаху, козыряет и исчезает в кустах.

Мы с Соней и казаками выбираемся на дорогу, когда топот коня нашего гонца тает за поворотом. Лошадка Сони, как ни в чём не бывало, щиплет травку на обочине, переступая копытами.

— Господин ротмистр, — при посторонних Соня обращается ко мне по уставу. — Мы ведь сможем ехать вдвоём на моей лошади?

— Полагаете, Боливар вынесет двоих?

— Боливар?

— Не обращайте внимания, неудачный каламбур… — похоже в этом мире О’Генри ещё не написал свой знаменитый рассказ[1].

Беру лошадку Сони за повод, и в этот момент моя спутница внезапно начинает оседать. Еле успеваю подхватить девушку, не давая ей упасть на землю. Бледная, аж с прозеленью, глаза закатились, дыхание редкое.

— Соня! Сонечка!

Господи, что с ней? Неужели мясо проклятого нуппеппо так подействовало? Ведь сам же ей предложил попробовать!

Хм… но, со мной всё в порядке, даже чувствую себя бодрячком, несмотря на ранение, потерю крови, отдавленную павшим в бою конём ногу и общую усталость после всех бурных событий этого суматошного дня.