Россия вечная - Страница 8

Ибо здесь налицо не просто любовь к своему, к родному началу, но и связь с чем-то, чего нет на этой планете и что придает, следовательно, космологический и метафизический смысл любви к России («Никакая родина другая не вольет мне в грудь мою теплынь»)[5]. Эта любовь настолько велика и необычна, что Есенин даже предпочитает Россию раю:

Словом, любовь к России не может быть заменена, компенсирована ничем вообще: ни предполагаемым будущим благополучием на этой планете, ни даже бытием в иных духовно-космических сферах.

Конечно, такая любовь, которая проявлена и в русской литературе, и в русской истории, не может быть объяснена обычной любовью к Родине. Для того чтобы ее понять, надо понять сам объект любви: Россию, русскую землю, Русскую Душу, ибо все это в общем единое.

В конечном итоге перед лицом есенинской поэзии вы как бы теряете все критерии, вступая в иной пласт поэтической реальности. Пожалуй, только два творца в русской литературе – Есенин и Достоевский – достигли того предела, который сводил с ума (почти в буквальном смысле слова) некоторых читателей. Это, разумеется, не литературный и даже не философский критерий, но, во всяком случае, критерий «необычности» воздействия на уже неуправляемые бездны души.

Это сравнение – Есенин и Достоевский – несомненно, нуждается в дальнейшем углублении. На первый взгляд это странное сравнение, но на самом деле наш величайший писатель-урбанист, певец Петербурга, надломов и взлета городских душ, и наш величайший поэт деревни родственны друг другу. Это две стороны одной и той же медали, имя которой – Русская Душа. Как в том, так и в другом случае мы видим предельную, чисто русскую искренность и обнаженность, ведущую в конечном итоге к феномену полного неотчуждения, – неотчуждению не только от читателя, но и, главное, от первоначального источника, от самого источника жизни и бытия.

Правда, такая неотчужденность – свойство русской культуры вообще, но своего предела она достигает именно в творчестве Есенина и Достоевского. Самый великий русский урбанист и самый великий русский деревенщик соединяются в своих глубинах... Но когда речь идет о Есенине, вы переживаете настолько полное погружение в вашу собственную сущность, что оказываетесь на другом, еще неизвестном берегу поэзии...

«Прощай, сказка», – кажется, сказала о Есенине какая-то женщина, которая увидела его мертвым во время похорон. Но сказкой, то есть чудом, является в данном случае Русская Душа.

У Достоевского все бездны, которые он изобразил, и есть откровение этого чуда, то есть Русской Души. Он подошел к ней с иной стороны, чем Есенин. Но ясно, насколько это переплетено, связано воедино.

До некоторой степени обычный анализ бессилен, когда речь идет о поэзии Есенина, ибо он упускает главное. Это уникальный случай в мировой поэзии. Сравнивать поэзию Есенина можно не с поэзией других, а с последними предсмертными словами... Хотя это и великая поэзия, но это и нечто большее, как сама рана больше здоровья, ибо в ране есть и боль, и остаток здоровья, а в здоровье нет боли.

Тайна есенинской поэзии не только в ее образах и в ее интонациях – но и в том, что в ней заложен намек на то, чего нет и не может быть в словах. Стихи Есенина выводят к истокам, где уже язык бессилен и наступает власть великого молчания («я молчанью у звезд учусь»). В этом отношении поэзия Есенина близка Упанишадам, вечному Востоку; неудивительно поэтому, что, насколько я слышал, индусские студенты, изучающие у себя на родине русский язык, так любят Есенина.

Гениальность – обычный гость в русской культуре от Андрея Рублева до Хлебникова, но Есенину каким-то чудом удалось то, что выходит даже за пределы концепции гениальности. Это новое качество можно назвать как угодно, но истоки его – в конкретном соприкосновении с тайной России, ибо именно эта тайна вызвала из небытия есенинскую поэзию...

Поразительно, что в стихах, относящихся к России, даже в случае, если мы имеем дело не с великим поэтом, а просто с поэтом, это ощущение, познавание чего-то необыкновенного, волшебно-национального и в то же время реального, пронизывающего все существо и бытие человека, неизменно присутствует. Очевидно, это свойственно русскому человеку вообще, что, кстати, крайне важно. Так, в современном эмигрантском журнале поэт Нина Новосельнова пишет в стихах о Родине:

Эти «изначальные слова» тоже определяют органическое единство русского человека и его Родины. И опять:

Таким образом, мы можем утверждать на основании опыта поэтов и писателей, их интуиции, но, главное, на основании опыта практически всех русских людей, что Россия предстает как сфинкс, разгадать которого еще никому не дано. Действительно, если перейти в самые высокие этажи бытия, то, пожалуй, необходимо сейчас напомнить, что ни одно духовное движение, ни одна духовная реальность, которые существовали в России на протяжении ее истории (от еще непознанного так называемого язычества до славянофильского мессианства, например), не исчерпали Россию до конца. В этом я абсолютно убежден. Философско-эзотерическая символика русской матрешки как нельзя лучше выражает эту ситуацию: как в русских пространствах таятся иные пространства (Андрей Белый), так и матрешка выражает бесконечность русскоискательства, но каждая открываемая матрешка еще не есть конечная суть России. Этот ряд может быть продолжен, искательство направлено внутрь, но при всем углублении вы все-таки неизменно встречаете Россию.

При этом важно, что каждая фундаментальная духовная реальность в России, несмотря на то что она не исчерпывает сущность России до конца, все-таки имеет явное отношение к сути России, и поэтому любая из них не может быть отброшена, и все они вместе, образуя космос русских планет, должны сохраняться, ибо на них лежит отблеск русского солнца, русского центра, несмотря на их порой внешнюю противоречивость. Ничто из фундаментально созданного не должно разрушаться...

Стихи Волошина о России убедительно показывают, каким образом благодаря своей любви и боли за Россию создается поэзия, которая, естественно, занимает одно из высших мест в русской литературе. Причем стихи эти глубинно-пророческие, вскрывающие многие болевые точки существования России.

В поэзии Волошина мы видим не только святую Русь, но и ее «обратную» сторону, то есть окаянную Русь, великую, темную, пьяную. Эта окаянная Русь – частый гость у Есенина, Блока, Андрея Белого. Но окаянство этого темного лика России вовсе не онтологический, мертвый, безысходный тупик, в котором находится сейчас внешне живая, активная, но похожая на деформирующийся духовный труп западная цивилизация. Это окаянство часто ведет к покаянию и, следовательно, к просветлению, к надежде. Оно, это окаянство, связано с жизнью, с тайной ее тьмы и со светоносной реакцией на эту тьму, которая воздвигает реальный свет, а не обычный самообман.