Россия вечная - Страница 11
Другая уникальная черта русской литературы, важная с нашей точки зрения, – ее связь с русским бытием, даже, казалось, самым простым его проявлением, но взятым во всей его особости, странности и тайной многозначности. Но к этому я вернусь ниже.
И все же, несмотря на уникальность и обилие гениев, в центре русской литературы стоит, несомненно, Достоевский – непомерная боль наша, поток, океан, крик, вырывающийся из тайников нашей души. О Достоевском так много написано во всем мире – больше, чем о каком-либо русском авторе... но нас, прежде всего, интересуют глубины его связи с Россией. Точнее, как неоднократно писалось, Достоевский – это и есть Россия, во всяком случае, из видимой части русского «айсберга» наиболее значительная часть его.
В центре всех откровений Достоевского о России мы поставим такую мысль: «Истина в России носит фантастический характер». Это «высказывание» действительно фундаментально, оно обнажает тайную основу бытия России, и в конце будет совершенно ясно, почему мы выделили это положение, подтверждаемое всем ходом русской истории и самодвижением русского духа. Достоевский, конечно, не мог предвидеть, например, какова будет русская идея через двести—триста лет (после его смерти), но незадолго до нее он пророчески говорил: «Будущая самостоятельная русская идея у нас еще не родилась, а только чревата ею земля ужасно, и в страшных муках готовится родить ее». Здесь важно слово «самостоятельная», которое обращено к «автономности» русской идеи, ее независимости от чего-либо, ее уникальности.
Третье фундаментальное положение: «Я думаю, самая главная, самая коренная потребность русского народа – есть потребность страдания, всегдашнего и неутолимого, везде и во всем». Если перевести эту «потребность» из разряда «социально-психологических» в чисто метафизическую сферу, с которой она тоже, несомненно, связана, то выводы, особенно в плане того, что стоит за этой «потребностью», будут поразительны и могут привести нас к «раскрытию» русской метафизической идеи. С этим положением, несомненно, связана также и следующая мысль Достоевского о русском народе: «Жажда правды, но не утоленная», – когда он говорит о таком нашем качестве, как духовное беспокойство, духовная тревога.
Напомним о других наших национальных качествах, которые отмечал Достоевский (особенно удачно писал о них Бердяев), ибо в последующем будет неизбежна метафизическая интерпретация их скрытого смысла. Это прежде всего: парадоксальность и противоречивость Русской Души (ее антиномичность); ее широта, безграничность, необъятность; апокалиптические черты; хаос, «бездность»; всечеловечность и «примирение идей»; отношение к Богу; «второе пришествие будет в России», «метафизическая истерия русского духа» («неподчиненность пределу и норме»), «забвение всякой мерки во всем... дойдя до пропасти, свеситься в нее наполовину, заглянуть в самую бездну»; богоискательство, максимализм, сиротство... Особо следует обратить внимание на «потребность отрицания», на «саморазрушение» и обратную реакцию – самоспасение; наконец, тайное желание подрыва «мировой гармонии», ощущение ее недостаточности, несовершенства именно потому, что это всего лишь «гармония»... И последнее: познание зла у Достоевского, видимо, идет до конца, причем в том ключе, как это может быть именно у гениев, творцов, взявших на себя бремя Целого, а не только путей к спасению. По Бердяеву, это называется «гностические откровения о человеке» (у Достоевского), но, пожалуй, это идет дальше...
Сравните, однако, известную интерпретацию Ставрогина Бердяевым: «Николай Ставрогин – это личность, потерявшая границы, от безмерного утверждения себя потерявшая себя»; «ему мало бытия, он хотел и всего небытия, полюса отрицательного не менее, чем полюса положительного»; «потеря себя в безграничности». И, в конце концов, зло для Достоевского «тоже путь», «через гибель что-то большее открывается, чем через религиозное благополучие»; у Достоевского – вся Россия с ее светом и тьмой. И внезапно (по Бердяеву) лик Достоевского двоится: бездонная высь... и бездна внизу. И отсюда Бердяев заключает: «Из великих художников мира по силе ума с ним может быть сопоставим лишь Шекспир...», главное, однако, – по Бердяеву – в изображении вечной сущности человека, «скрытой, глубинной, до которой еще никто не добирался». И даже больше: у Достоевского светлое и темное – в «глубине Божественной природы». В конце концов Бердяев утверждает, что творчество Достоевского есть откровение о Русской Душе. Особенно Бердяев подчеркивает апокалиптичность человека у Достоевского, его полярность (Богочеловек и человекобог), ненависть русского человека к рационализму и к псевдоустройству мира («2 x 2 = 4 есть уже не жизнь, господа, а начало смерти»). Бердяев видит в русском человеке Достоевского все противоречия мира и, что важно, единение души Азии и Европы, и как следствие, русский человек (всечеловек) сложнее и глубиннее человека Запада. А значит, за ним будущее, – добавим мы.
Надо вместе с тем отметить, если говорить о творчестве Достоевского в целом, особенно о его общечеловеческом аспекте (сам ведь Федор Михайлович писал: «Мы обладаем гениями всех наций и сверх того русским гением»), что в своей прозе Достоевский вызывает из глубин такие «темы», некоторые из которых на чисто человеческом уровне неразрешимы, и, чтобы шагнуть дальше (русский максимализм!), надо расстаться с представлениями о себе как об индивидуальном существе и перейти на другой уровень – представленный только в восточной метафизике. Тогда некоторые проблемы отпадут сами собой... Но в сфере «русскости» Достоевский непревзойден, однако его откровения нуждаются в интерпретации их в другом плане, чем чисто антропологический.
И завершающая «особость» Достоевского – в необычайной, неслыханной интенсивности и качестве его любви к России. Здесь с ним может сравниться только Есенин, гениальность которого была, несомненно, связана с принципом именно русской гениальности. А между ними – Блок, но о нем разговор не кончен. Теперь время немного коснуться Н.В. Гоголя и его России. Все тексты здесь хорошо известны, но «текст» становится абсолютно новым, если на него взглянуть с иной, чем обычно, стороны. Два великих, всем известных отрывка из «Мертвых душ» являются классическими и ключевыми для гоголевского отношения к России: «Русь, Русь, вижу тебя...» и «Не так ли и ты, Русь...». Что, однако, может быть в них самым глубоким для нас в смысле исследования и воссоздания русской идеи из тьмы скрыто-сокровенного? Прежде всего, «какая же непостижимая тайная сила влечет к тебе (к России. – Ю.М.)?» и опять: «какая непостижимая связь таится между нами?». Вспомним, это – тот же мотив, который все время звучал в русской поэзии, но здесь, пожалуй, слово «непостижимая» все больше сближается со «сверхъестественным» («неестественной властью осветились мои очи», когда русское «пространство страшною силой отразилось во глубине моей»). Слово «сверхъестественное», или, точнее, «вышеестественное» по смыслу означает пришедшее из других, высших миров, ибо все, что принадлежит нашему миру, для нас «естественно».
Здесь, на мой взгляд, в этих двух отрывках в целом, интуитивно или даже бессознательно выражена также связь России с силами, которые связаны с ней и охраняют ее. Второй важный момент – замечание о «переживании» тоски. Но подлинное значение принципа «русской тоски», проходящей красной нитью через нашу культуру, будет определено в итоге. И, наконец, знаменитый финал «Мертвых душ» – о «наводящем ужас движении»: «Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ! Не дает ответа». Это место часто интерпретировалось только в социально-историческом ключе, между тем как его метафизический смысл совершенно меняет всю картину, и русская метафизическая доктрина должна ответить на вопрос, почему «не дает ответа»...
Гоголь, при всей своей великой интуиции, только ставил такие вопросы (и в этом уже его исключительная заслуга), но ответить на них было трудно даже для него... «Велико незнание России посреди России», – признавался он. Но причина этого не в нашей мнимой духовной «незрелости», а в бесконечной, превосходящей всякое воображение непомерности России.