России верные сыны - Страница 17

Однако он кивнул своему спутнику и расположился так, чтобы удобно было дремать… Послышалось хлопанье бича, карета покачнулась, сначала замелькала зеленая, свежая весенняя листва парка, потом чернолесье и слева равнина в синей дымке предутреннего тумана.

Можайскому показалось неловким молчание, и он спросил у своего спутника:

– Надеюсь, все обошлось благополучно? Спутник утвердительно кивнул.

– Они оставили засаду в моей комнате… – Спустя мгновение он добавил: – Благодарю вас.

Время шло, они ехали молча. Можайский задремал – дорога была мягкая, влажная от весеннего дождя. Проснулся он от внезапного толчка. Карета резко остановилась.

Грубый голос по-немецки приказал вознице: «Стой!»

Рука в светло-синем обшлаге постучала в окошко кареты.

Можайский взглянул на своего спутника. Тот был неподвижен. Можайский опустил окошко. Всадник в мундире жандармского офицера наклонился к окошку:

– Кто едет?

– Кавалер де Плесси и его камердинер.

Жандарм взял из рук Можайского охранный лист с австрийским орлом. «Мы, божьей милостью, император Франц…» – так начинался охранный лист. Тем временем Можайский поглядел в окошко кареты. Три всадника ожидали у моста через полноводную узкую речку. Это его успокоило. По-видимому, это обыкновенная застава, а не погоня за беглецом из замка. Бумаги, разумеется, были в порядке. Об этом позаботились люди Чернышева.

Возница хлопнул бичом, и карета с грохотом въехала на мост.

Было уже утро, солнце поднялось над лесом, изредка, словно нехотя, куковала кукушка.

– Нам придется ехать по равнине в полуденный жар, – сказал Можайский. Молчание его спутника казалось ему невежливым.

– Дальше пойдут холмы. С этой горы открывается прекрасный вид, – вдруг заговорил по-польски спутник, и Можайский с досадой подумал о том, что Мархоцкий раскрыл инкогнито русского офицера.

– Михаил сказал мне, что вы знаете наш язык, – продолжал спутник Можайского, – не тревожьтесь, после того что вы сделали для меня, мы друзья навеки… Я скоро покину вас… – и он назвал местечко на границе Саксонии и Богемии.

– Вы доставили беспокойство не мне, а графине… – сказал Можайский. Он внимательно разглядывал своего спутника – высокий в морщинах лоб, брови, нависшие над глубокими впадинами глаз, седые виски… Да, этот человек много видел и пережил.

– Графиня?… Что ж, истинная патриотка должна быть готова к таким неожиданностям, – с легкой иронией сказал спутник Можайского. – Я доставил беспокойство и гостям графини. Вообразите их чувства, когда этих господ остановят жандармы здесь, у заставы, так же как остановили вашу карету.

Лошади шли шагом, карета медленно поднималась в гору.

– Не пожелаете ли вы подняться в гору пешком? Полюбуетесь прекрасным видом.

Можайский и его спутник вышли из кареты. Не торопясь, они поднимались на холм. Вид был действительно прекрасный. Внизу сверкала серебряная лента реки. За рекой темнела стена вековых дубов, справа открывалась поляна, на которую выходил фасад замка Грабовских, а перед ним овальное зеркало пруда. От пруда, подобно лучам, расходились аллеи парка.

– Вы долго прожили в этом замке? – полюбопытствовал Можайский.

– Нет, недолго. Это не родовой замок Грабовских. Усадьба принадлежала Потоцким, это одно из имений генерала коронной артиллерии Феликса Щенсного-Потоцкого, ему принадлежали в Галичине сто с лишним селений. В тысяча семьсот семьдесят втором году Галичина по разделу перешла к Австрии. Феликс Потоцкий не мог ужиться с австрийцами, кроме того, у Потоцких было слишком много долгов, они пожелали освободиться от заимодавцев и обменялись имениями с маршалом конфедерационного сейма Понинским. Вместо имений в Галичине они получили владения в Киевском воеводстве… Может быть, обмен имениями произошел потому, что эти места пробуждали мрачные воспоминания. Отец Феликса Потоцкого и его мать были прикосновенны к делу об убийстве Гертруды Потоцкой, урожденной Комаровской… Когда-то это дело наделало много шума.

– Я слышал об этом деле…

– О, злодеи!.. Изверги! – воскликнул спутник Можайского.

Можайский в изумлении поглядел на своего спутника – столько ярости было в этом восклицании.

– О, злодеи! Что сходит с рук магнату, стоило бы виселицы простолюдину. И то сказать, ни один простолюдин не дойдет до такой низости. Что вы слышали об убийстве Гертруды Потоцкой?

– Только то, что оно обошлось Потоцким сотни тысяч червонцев и кончилось оправданием Потоцкого.

– Это правда. Но вы не знаете обстоятельств этого гнусного дела.

Спутник Можайского бросил на траву старенький плащ и жестом пригласил сесть.

– Любимым гнездом Потоцких было имение Кристинополь. Там у них был невиданной роскоши дворец. Кроме комнатной прислуги, свита Потоцкого состояла из тридцати шляхтичей под начальством главного мажордома князя Четвертинского. У Потоцких была своя дворцовая стража – драгунский и уланский эскадроны и пехота. Офицеры и солдаты носили те же мундиры, что войско короля Станислава-Августа. Сын Франца-Ксаверия Потоцкого, Феликс Щенсный, полюбил дочь Комаровских – Гертруду и тайно обвенчался с ней. Отец и мать Феликса были в ярости от этого брака, они хотели женигь сына на Юзефине Мнишек, дочери краковского кастеляна. И вот на тайном семейном совете было решено похитить Гертруду, законную жену Феликса Потоцкого, запереть ее в монастырь и с разрешения папы римского расторгнуть брак… Вас это удивляет? То ли еще проделывали магнаты! Имение Комаровских, где жила Гертруда, примыкало к имению Потоцких. Шляхтич Загурский и тридцать гайдуков по приказу Франца-Ксаверия ночью ворвались в дом Комаровских и насильно увезли Гертруду. Ее завернули в пуховые перины и увезли в крытых санях. Дорогой они наткнулись на крестьянский обоз. То ли похитители испугались, что крестьяне услышат крики похищенной, то ли Загурский решил кончить дело иначе, только когда сняли перины, в санях лежало мертвое тело Гертруды Потоцкой. Добавлю к тому, она была беременна. Убийцы бросили тело в пруд. Приказчик Потоцких нашел тело и тайно похоронил, за это он был облагодетельствован семьей Потоцких. А в тысяча семьсот семьдесят четвертом году вдовец Феликс Потоцкий женился на дочери краковского кастеляна Юзефине Мнишек, как того хотели его мать и отец… Комаровские начали уголовный процесс. Он длился шесть лет и стоил Потоцким местечка Витков и трех селений в Белзском воеводстве. Эти владения пришлось подарить Комаровским, и они успокоились.

– Отец рассказывал мне, будто к тому времени главный виновник убийства – Франц-Ксаверий Потоцкий – умер и будто суд постановил вырыть его тело из могилы и повесить…

– Это легенда. С сильным не дерись, с богатым не судись…

Они молчали. Можайский долго смотрел в сторону, где сверкало зеркало пруда… Может быть… Тот самый пруд…

– Граф Грабовский выиграл этот замок в карты у одного из сыновей Понинского и назвал его Грабником, в память своего родового имения, которое сожгли крестьяне в тысяча семьсот шестьдесят восьмом году. Вот и вся история замка… Среди господ, которых вы видели на пиршестве, были старики, которые отлично знали убийц Гертруды Потоцкой и родичей ее. Вы думаете, они осуждали Потоцких? Подлое и жестокое племя!

– А Феликс Потоцкий? Какая его постигла судьба?

– Он дожил до старости. На склоне лет он полюбил последней старческой любовью графиню Софию Витт. И вот нравы аристократов – он купил ее у мужа, графа Витта, за два миллиона. В Умани он велел насадить сад, подобный садам Версаля, и назвал его в честь Софии Витт – Софиевкой. Он умер, презираемый соотечественниками. Он, Ксаверий Браницкий и Ржевусский – прямые виновники раздела Польши. Я видел подробную опись владений, которые оставил Феликс Щенсный-Потоцкий своим наследникам. Город Умань, местечки Браилов, Немиров, Могилев и еще тринадцать местечек, староства Ольховецкое, Гайсинское, Звенигородское, всего четыреста двадцать девять селений и сто тридцать тысяч душ крепостных крестьян… Есть ли правда на земле, когда Потоцкие владеют ста тридцатью тысячами крестьян и ни в чем не уступают американским плантаторам, истязующим негров! Их жестокости мы обязаны тем, что гайдамаки вырезали в тысяча семьсот шестьдесят восьмом году многих невинных! Но разве кровожадный зверь, Иосиф Стемпковский, не запятнал свое имя резней украинских крестьян в Кодне? До сих пор именем его матери пугают непослушных детей! И после этого алчная свора магнатов смеет притязать на приднепровские земли! И семя инквизиторов, духовник графини Грабовской, смеет говорить о Люблинском сейме! Да есть ли после этого правда на земле? Когда же, наконец, на старом рынке в Варшаве поставят орудие возмездия – гильотину?!