Романовы. Ошибки великой династии - Страница 22

Знаменитый в Европе и России химик Александр Бутлеров – тоже за горизонтом внимания рассуждавшего о «русской науке» апостола курсисток.

Ну разве что Ивана Павлова В. Соловьёв, скончавшийся за четыре года до присуждения нашему великому физиологу Нобелевской премии (1904), имел право не разглядеть. Да, как скромный лектор Петербургских женских курсов Соловьёв мог и не разглядеть – какой с него спрос! Но… «пророку» (!) Соловьёву (дойдём ещё и до этого эпитета Бердяева и прочих почитателей)… «пророку» за такое непредугадывание Ивана Павлова всё же «незачет».

В предыдущей главе я ставил вопрос «…Откуда вообще эта поза командира роты на утреннем разводе, уверенно раздающего задания – целым нациям, ставящего задачи – Церквям и государствам?» И обещал высказать свою версию ответа.

Дело в том, что позиция «У России нет другой исторической цели, кроме как послужить объединению церквей (под властью папы римского)» не какими-то русофобскими масонами Соловьёву продиктована. Кстати, масонство и папство – давние враги. Вольная раздача «единственных исторических целей» русскому государству, Православной церкви – это ещё и отражение эпох Павла, Александра I и Николая I, названных мной периодом самопредательства, забвения национальных интересов. Того «большого займа» 1762–1861 годов, освобождения дворянства и «развитого крепостничества». Напомню, Екатерина Великая из того списка монархов-растратчиков исключалась, как решавшая национальные задачи (достижение ценой пяти войн важнейшей естественной границы – Чёрного моря, воссоединения трёх ветвей русского народа).

А вот дальше войны – за Мальтийский орден, за слёзную клятву над гробом Фридриха Великого, за Священный союз, за Австрию… за всё то, что и самый наш последовательный патриот Данилевский признал «сентиментальной ошибкой». Тогда у Александра и Николая и сформировался взгляд на Россию, как на пластический материал, годный для решения всяко разных Великих Вселенских Задач. К тому же в 1812 году, по очень точному замечанию Энгельса, Наполеон не просто потерпел поражение, но доказал, как теорему, принципиальную неуязвимость России для вторжения. (Фридрих Энгельс был, кроме прочего, авторитетным военным теоретиком, которому, например, Американская энциклопедия доверила все военные статьи.)

Далее в моей книге, после тем «В. Соловьёв», «Серебряный век», важных для рассмотрения феномена антигосударственного общественного мнения в России рубежа XIX–XX веков, основное внимание будет уделено войнам, государственным деятелям, армиям, железным дорогам, внешнеторговым и межотраслевым балансам.

Заметно, что у государств, не имевших такой неуязвимости (и, соответственно, «чувства собственной неуязвимости»), на любых исторических поворотах, в государственной политике решающим фактором общественного мнения выступают охранительные тенденции. Инстинкт самосохранения уравновешивал революционные порывы. Например, Франция в 1871 году перед лицом прусского вторжения смогла перебороть даже самое сильное, острое революционное заболевание, посмотрев на свой Париж с Парижской коммуной просто как на чумной город. И поступила с ним точно так же, введя карантин. Германия в революцию 1848 года рождает Бисмарка и, главное, устойчивое общественное мнение, несколько десятилетий работавшее на Линию Бисмарка. Даже Ницше, независимый ум, не чета апостолу курсисток, при всех его насмешках над личностью железного канцлера бросает свою Швейцарию, прекрасную должность в университете и записывается добровольцем в прусскую армию.

Британия на полтора века вперёд рассчитала условия своей неуязвимости: а) флот, б) отсутствие гегемона в Европе. Далее – два слова поперёк псевдопатриотам, стоящим на том, что в России всё – самое огромное, в том числе и народные страдания. Так вот, положение насильно мобилизованных матросов британского флота было значительно хуже, чем положение русских крепостных, даже если принять один-в-один версию Радищева. И потому восстание на британском флоте в эпоху Наполеоновских войн победило. Но выборные вожди британского восстания повели себя совсем не так, как анархическая матросня Кронштадта, перестрелявшая своих офицеров. Ввиду реальной тогда наполеоновской угрозы они разработали и подписали с британским лордом адмиралтейства сложнейший, многопунктный договор, некое «расписание» дальнейшего прохождения своего «восстания», так что бы исключить какой-либо ущерб несению боевого дежурства.

Да в общем и Россия по 1812 год включительно не чувствовала себя абсолютно неуязвимой, и все свои внутриполитические конфликты здесь разрешались с учётом сохранения своего отечества. Но дальше роковым образом совместились два фактора: на троне – монархи-растратчики, забывавшие о национальных интересах России, в обществе – ощущение навсегда решённого вопроса безопасности страны.

Это ощущение, и без всякого Энгельса, воцарилось в стране. Простой здравый расчёт подсказывал, что большую, чем в 1812 году коалицию против России всё равно не собрать, что Наполеон явил абсолютный максимум возможного – и с этим за полгода справились.

Итогом хронологического совпадения (первая половина XIX века) этих двух тенденций и стало формирование нашей интеллигенции: антигосударственной, вненациональной, внецерковной (нюанс: «вне» – всё ж не «анти», лишнего наговаривать не будем).

Казус Соловьёва в том и состоит, что он как бы залиговал базисные изъяны двух периодов: первой половины XIX века (условно говоря «монархи-растратчики») и рубежа XIX–XX веков («серебряный декаданс»).

В период «ДвуАлександрия» был ликвидирован системный изъян государства, восстановлена изначальная справедливость устройства, возобновлено действие «Общественного договора», выражаясь по Жан-Жак Руссо (а так тогда выражались почти все), и исчезло, после Крымской войны ложное ощущение навсегда решённого вопроса безопасности России. Но Соловьёв протянул тот значок «лиги», возобновил традицию вненационального мышления, из 1820-х – в 1880-е. Тогда думали о «Священном Союзе», теперь – о «Богочеловечестве». Соловьёвское «Богочеловечество», напомню, состояло в мировом теокритическом господстве папы римского и достигалось ценой сущего пустяка – жертвы России, как государства.

Выражаясь точнее, думали об этом тогда и теперь единицы, влиятельные единицы, устанавливая некий мыслительный вектор, исключающий мысль о безопасности, сохранении страны. И на всю интеллигентскую толщу влияло следствие именно этого. Вспомните, как рисуют стрелки указателей, стрелки компасов: стилизованная стрела с наконечником и хвостовым оперением. Сей «дуализм», двуконечность стрелы в части мыслительного вектора показывал: а) куда смотреть, б) от чего отвернуться.

И всю толщу нашей интеллигенции, образно выражаясь, не наконечник затронул, а, скорее, пощекотал перьевой хвостик стрелы. Это я всё пытаюсь подыскать уподобление нашему случаю. В направлении «куда смотреть» – особо ничего не высмотрели (и Священный союз не расцвёл, и соловьёвский папа римский над всем миром не воссиял), но «от чего отвернуться» – с этим-то и получилось, очень получилось.

Вот и причина соловьёвского барражирования над страницами первой четверти этой книги. Думаю, в калейдоскопе русской истории найден и выделен именно тот человек. Уделённое ему внимание – это внимание к микробу, выявленному как наиболее опасный. Лично Соловьёв важен, но как яркий представитель всего штамма. Предъявлено два уровня связей:

– на тактическом уровне, на уровне действия, поступка Соловьёв своей защитой террористов связал поколение Каракозова, Засулич, Желябова с поколением Савинкова, Каляева, Азефа, Камо, Свердлова;

– на дальнем, стратегическом уровне (в физике был термин «дальнодействие»), на уровне мысли, книги он связал ошибки периода «царей-растратчиков» – поверх благословенного периода творческой работы «ДвуАлександрия» – с «последышем» Романовых.