Роман - Страница 6

– Что ты имеешь в виду? – спросила Лидия Константиновна.

– Слишком всё прямо и очевидно: консерватория – и сразу же признание.

– Но, Антоша, она действительно очень одарена.

– Безусловно. Однако, когда талант принимается публикой с такой лёгкостью, это может повредить ему. Я имею в виду талант исполнительский. Человек в таких условиях быстро теряет чувство меры, перестаёт трезво оценивать себя.

– Но, дядюшка, это зависит от человека. – Роман отодвинул пустую тарелку и принялся вытирать губы белой салфеткой с тем же вензелем НВ. – По-моему, Любаня как никто трезво оценивает себя. Она запрещает даже вслух хвалить её игру.

– Рома, ну какая женщина способна трезво оценить себя! – развёл руками Антон Петрович. – Если она умеет это делать, значит, просто это загримированный мужчина. Сей род лукав. И в лукавстве черпает силу.

– Какие глупости, – отозвалась тётушка, вставая и направляясь к маленькому плетёному столику, на котором стоял, попискивая, самовар.

– Позвольте, сударыня. – Дядюшка встал с нарочитой проворностью и перенёс самовар на стол.

Вскоре Роман пил из низенькой китайской чашки душистый, крепко сдобренный мятою чай, а на столе вместо солёностей стояли вазочки с вареньем и мёдом.

Разговор шёл о новом увлечении молодого гостя.

Уже более года, как Роман оставил место адвоката и занялся живописью, беря частные уроки и посещая рисовальные классы. Отправляясь в Крутой Яр, он просил тётю Катю выслать заботливо упакованные им этюдник, холсты и краски через неделю, полагая, что не стоит живописать в предпасхальную седмицу.

– Значит, ты теперь рыцарь кисти и палитры. – Антон Петрович прихлёбывал чай из своей огромной фарфоровой кружки.

– И мольберта, – добавил Роман, накладывая себе прямо в чай клубничного варенья.

– Да. И мольберта, – серьёзно произнес дядя, пространно вздохнув. – Что же. По-моему, это расчудесно. Знаешь, я всегда настороженно воспринимал сообщения Катерины и Любани о твоих успехах в области права. Всё-таки зная твой характер… Слава Богу, что ты ушёл оттуда.

– Но, с другой стороны, это давало неплохой доход, – осторожно вставила Лидия Константиновна.

– Ерунда. Главное – человек свободен…

– Тётушка, я же даю уроки студентам. Конечно, получается гораздо меньше моего прежнего заработка, но мне хватает.

– Ну и прекрасно, – одобрительно тряхнул белыми кудрями дядя Антон. – Деньги хороши, когда не залёживаются в карманах. В противном случае от них начинает тошнить. Меня, признаться, жуткое любопытство съедает по поводу твоего художества.

– Меня тоже, – добавила Лидия Константиновна.

– Страшно интересно. – Дядя допил чай и, чмокнув губами, с лёгким стуком опустил кружку на стол.

– Я уверена, что Рома всё может делать талантливо.

– Тётушка, вы преувеличиваете. Я ведь совсем недавно увлёкся живописью.

– Ромушка, а что тебя сподобило на это?

– Трудно объяснить… – Роман пожал плечами. – Я давно, с детства, завидовал художникам.

– Вот это здорово! – воскликнул дядя. – Завидовал!

Значит, пойдёт дело. Если б ты сказал: преклонялся, любил, уважал, – я бы в тебя не поверил. Завидовал! Это замечательно.

– Я попросил тётю Катю выслать все мои принадлежности через неделю. После Пасхи.

– И это верно. Богу – Богово, Аполлону – Аполлоново. И всё-таки мне страшно хочется посмотреть на твои картины.

– Картины – это громко сказано. В основном я пишу этюды.

– Пейзажи?

– Да.

– Ну, тогда здесь ты отведёшь душу.

– Надеюсь, дядюшка, – промолвил Роман и тут же спросил: – А что, Красновские приезжали прошлым летом?

– Приезжали, – ответила тётушка, – все вместе приезжали.

– Как они поживают?

– Слава Богу, хорошо. Пётр Игнатьевич преподаёт в академии, Надежда Георгиевна проводит спиритические сеансы.

– А Зоя?

– Зоечка? Она чудно расцвела за последнее время. Такая милая стала, красивая.

– И уже замужем, наверно?

– Нет, не замужем.

– Нынче они приедут?

– Грозились в мае.

Роман кивнул и молча допил свой чай. Антон Петрович, неожиданно задумавшись о чём-то, сидел с отрешённым взглядом, теребя снятое пенсне. Лидия Константиновна стала убирать со стола.

За стёклами террасы сквозь облака проглянуло солнце, узкий луч упал на край стола.

– Спасибо, тётушка.

– На здоровье, Рома.

Роман встал, подошёл к мутным стёклам. Разросшаяся сирень тёрлась о них голыми ветками.

– Пойду-ка я пройдусь, – бодро решил вслух Роман.

Его реплика вывела дядю из забытья.

Он зашевелился, вздохнул, надел пенсне и тяжело приподнялся:

– Пойди, пойди. Погуляй по нашим палестинам. Я бы тебе составил компанию, да извини, брат, что-то кости ломит с утра.

– Не беспокойтесь, дядюшка. Я всё здесь знаю наизусть.

– Только непременно надень сапоги, Рома, а то промокнешь.

– Конечно, – пробормотал Роман, направляясь к себе наверх.

Село, а точнее, поселение Крутой Яр упоминалось ещё в летописи иеромонаха Усть-Покровского монастыря Мефодия, умершего в начале XVII века и повествовавшего о расположении войска Ивана Грозного во время похода на Казань лета 1552-го близ места “Яром Крутым нареченна”. Роман не раз перечитывал эти строчки, выписанные отцом дяди Антона из неподъёмной (по его свидетельству) книги в железном переплёте, украшенном изображениями двух усть-покровских святых – старцев Алексия и Агриппы.

В юности, прогуливаясь по краю крутояровского оврага, Роман давал волю своему воображению, рисовавшему яркие картины: войска Иоанна, расположившиеся вокруг, двенадцать жалких, крытых соломой изб, рассёдланные лошади, затерявшиеся среди гомона, ржания и скрипа, жадно пьющие воду из на глазах мелеющей речки, царский походный шатёр, сооружаемый проворными слугами…

“Неужели и это всё: склоны, поросшие густой травой, и ракита, гнущаяся к воде, и сама река – было тогда? – думал Роман. – Неужели эта глинистая земля, эти валуны возле мостика помнят татар и Смутное время, пугачёвских мужиков и французских гвардейцев?”

Вероятно, в те времена овраг был меньше, а речка – шире, полноводней. Не было ни ракит, ни берёз на взгорке. А вот укоренившийся над самым обрывом дуб – двухобхватный, кряжистый, с гордой свободой несущий просторную крону – был и помнит всё…

Ступая новенькими сапогами по мягкой, хлюпающей водой земле, Роман подошёл к дубу. Он всегда любил начинать отсюда – с крутого обрыва и могучего дерева, на бугристую кору которого так приятно положить ладонь.

Кора была прохладной и влажной.

Туман почти рассеялся, ветер разгонял серые кучевые облака, солнце показывалось всё чаще.

Роман погладил неровную, твёрдую, как камень, кору дуба, оглянулся. Дом Воспенниковых остался позади на взгорке, а впереди лежал Крутой Яр. Роман двинулся вперёд.

С каждым шагом всё приближалось, росло, наплывало, напоминая о старом, о том, что бережно хранилось в памяти, и о другом – что было уже забыто и вот только сейчас вдруг толкнулось в сознание приятным известием.

“Господи, не сон ли это…” – радостно думал Роман, шагая навстречу избам, тянувшим вверх белые дымы.

И это был не сон: вон уж проступили белые наличники избы хромого пастуха Николая, вот залаял на Романа тот же старый пастуший кобель, из раскрытых сеней высунулась, вытирая руки тряпкой, полная жена пастуха, внимательно разглядывая приближающегося человека.

Роман шёл, с улыбкой следя за постепенным изменением выражения её лица. Застыв в неудобной позе, она долго и напряжённо всматривалась, потом испуганно прижала к щеке коричневую ладонь:

– Батюшки… Роман Лексеич…

– Здравствуй, Матрёна! – весело проговорил Роман, стараясь голосом пересилить заливающегося хриплым лаем пса.

– Ой, здравствуйте, – тихо, нараспев протянула она, качнув головой, и тут же прикрикнула на собаку уже другим – сильным звонким голосом: – Да уймись ты, рыжий чёрт!