Рольф в лесах - Страница 4

«Травяной месяц», то есть апрель, прошёл, и наступил «Месяц песен», во время которого прилетели певчие птички. Рольф заметил, что многие из них любят петь по ночам. Не раз уж слышал он знакомый голос жаворонка, доносившийся с отдалённых окраин Эземука, и чириканье полевого воробья на верхушке кедра. Тишина ночи то и дело нарушалась жалобным криком козодоя, неумолчными воплями миллионов маленьких лягушат и странным звуком «пинт-пинт», раздававшимся высоко в небе. Куонеб объяснил, что «пинт-пинт» кричит большая болотная птица с распущенным в виде веера хвостом и длинным мягким клювом.

— Ты говоришь про вальдшнепа?

— Да, так её зовут бледнолицые, но мы зовём её пех-деш-ке-андже.

К концу месяца прилетели новые певцы и среди них соловей. В низких кустарниках вблизи равнин запели желтогрудые каменки. В лесу то и дело раздавался какой-то бурный, захватывающий напев, который, казалось, лился откуда-то сверху, с мерцающих на небе звёзд. Рольф прислушался к нему, сердце его трепетало, и к горлу подступали слёзы.

— Что это значит, Куонеб?

Индеец покачал головой, а когда пение кончилось, сказал:

— Это поёт какая-то таинственная птица… я никогда не видел её.

Наступила довольно продолжительная пауза, после которой Рольф сказал:

— Здесь нет хорошей охоты, Куонеб. Почему ты не хочешь отправиться в северные леса, где много красного зверя?

Индеец слегка покачал головой и, не желая отвечать, сказал:

— Укройся потеплее одеялом: сегодня ветер дует с моря.

Он замолчал и несколько минут стоял у огня, не спуская с него глаз. Рольф почувствовал вдруг что-то мокрое и холодное на своей руке. Это был нос Скукума. Собака признала бледнолицего мальчика своим другом.

Рано утром, когда только что пала роса, Куонеб, собираясь выйти из дому, подошёл к огню и согрел свой том-том, чтобы настроить его. Том-том испортился из-за сырой погоды, и Куонебу пришлось натянуть задние ремни. Когда ремни согрелись, том-том издал вдруг такой пронзительный звук, что Рольф невольно обернулся, желая узнать, в чём дело. И вдруг… «крах!» на том-томе лопнула кожа.

— Он старый, — сказал Куонеб. — Его уже не починишь. Я сделаю новый.

И Рольф увидал в это утро, как делают том-том. Куонеб срубил молодой орешник и отколол длинную щепку в три дюйма ширины и один дюйм толщины в середине, а к краям тоньше, выпуклую с одной стороны и плоскую с другой. Согнув её затем плоской стороной внутрь, он сделал обруч, который держал несколько времени в горячей воде над паром, после чего уменьшил его до пятнадцати дюймов в поперечнике и скрепил концы его ремнями, предварительно размягчёнными в воде.

Для покрышки том-тома употребляется обыкновенно оленья шкура, но у Куонеба её не было, и он вынул из амбара под скалой старую телячью шкуру. Он опустил её на целую ночь в пруд, чтобы она хорошенько вымокла, и на другой день смазал всю сторону, покрытую шерстью, смесью негашёной извести с водой. На следующее утро легко счистил шерсть, удалил все жирные частицы, сгладил кожу и, положив на неё обруч, вырезал правильный круг на пять дюймов шире обруча. По краям круга он продел ремень таким образом, чтобы его можно было захватить и натянуть, когда он будет наложен на обруч. Захватив ремень в четырёх местах круга, он стянул его так, что полосы его перекрещивались в самом центре, образовав восемь лучей в виде спиц в колесе. Он взял ещё один ремень, пропустил его через все спицы, то сверху, то снизу, по очереди, чтобы как можно туже натянуть кожу. Когда том-том высох, когда кожа на нём натянулась ещё сильнее и сделалась твёрже, он стал издавать при ударе почти металлический звук.

И Куонеб запел песню о том, как много лет тому назад народ его, Вабана́ки — «Люди утренней зари», отправился на запад, войной пролагая себе путь, и завоевал всю страну Большого Шетемука, известного у бледнолицых под названием Гудзона. И чем больше он пел, тем больше волновали душу его воспоминания. Индейцев называют молчаливыми. При посторонних они всегда молчаливы, сдержанны и робки, но между собой они очень общительны и любят поговорить. Рольф увидел, к удивлению своему, что молчаливый Куонеб бывает дома очень общителен и разговорчив, только надо уметь затронуть самые сокровенные струны его сердца.

Слушая сказание о Вабанаки, Рольф спросил:

— Всегда ли твой народ жил здесь?

И Куонеб мало-помалу рассказал ему всю историю.

Задолго ещё до того времени, когда явились бледнолицые, Сайневе завоевали и держали в своей власти всю землю от Квипухтекута до Шетемука. Затем пришли бледнолицые: голландцы из Манхаттана и англичане из Массачусета. Сначала они заключили в Сайневе союз, потом среди зимы собрали армию и, воспользовавшись перемирием и празднеством, по случаю которого всё племя собралось в укреплённом стенами городе Питуквепене, окружили своих союзников войсками и подожгли. Пламя выгнало из домов людей, которых убивали, как оленей, попавших в снежные сугробы.

— Там вот стояло селение отцов моих, — сказал индеец, указывая на ровное место в четверги мили от вигвама, расположенное у скалистого хребта на запад от Стрикленд-Плена. Там же стоял дом могущественного Эмеджероне; он был честен, он думал, что можно верить всем людям, и поверил бледнолицым. Та дорога, что идёт с севера, проложена мокасинами, и в том месте, где она сворачивает на Коскоб и Мианос, её залило кровью в ту ночь; весь снег, от той горы и до этой, был чёрен — так много на нём лежало трупов.

Сколько людей погибло? Тысяча, большей частью женщины и дети. Сколько было убито бледнолицых? Ни одного. Почему? Время было мирное, мы не ждали войны и были безоружны. Неприятель победил нас обманом.

Спасся один только храбрый Мэн-Мэйано, тот самый, который был против заключения союза с бледнолицыми. Бледнолицые называли его воинственным Сегемуром. Он не переставал вести войну с ними. Много-много скальпов собрал он. Никогда не боялся он встречи с несколькими противниками и всегда побеждал их. Чем дальше, тем отважнее становился он. «Один индейский Сегемур сильнее трёх бледнолицых», — говорил он с гордостью и доказывал это на деле. Однако настал несчастный день, когда ему не повезло. Он шёл, вооружённый только томагавком, и ему попались навстречу три война, одетых в кольчугу и вооружённых пистолетами. Он убил первого, ранил второго, но третий, капитан в стальном шлеме, отбежал на десять шагов в сторону и оттуда прострелил сердце бедного Мэна-Мэйано. Там, по ту сторону горы, на большой дороге, ведущей в Стамфорд, его схоронила овдовевшая жена. На реке, которая носит его имя, жил мой народ до тех пор, пока не умерли все, и остался только один мой отец.

Кос-Коб, так звали моего отца, принёс меня сюда, когда я был ребёнком, как и его приносил сюда когда-то дед, и показал мне место, где стоял наш город Питуквепен. Он занимал всю равнину, где идёт дорога, залитая когда-то кровью. Там, в болотистых лесах, палачи зарыли тела наших убитых воинов, там, у скалистого хребта за Эземуком, покоится истреблённое племя. Когда наступает «Месяц диких гусей», мы, индейцы, идём на тот холм; мы знаем, что там раньше всего появляемся голубоглазый цветок весны, я тоже всегда нахожу его там, и тогда мне кажется, что я слышу крики, которые в ту ночь раздавались в охваченном огнём селении… крики матерей и младенцев, которых избивали, словно кроликов.

И тогда я вспоминаю храброго Мэна-Мэйано. Дух его посещает меня, когда я сижу и пою песни моего народа… не воинственные песни, но песни печали. Я остался один на земле. Ещё немного, — и я уйду к ним, к моим предкам. Здесь я жил, здесь я умру.

Индеец кончил и погрузился в молчание.