Роковые цветы - Страница 3

Порт Остии шумел, и с каждым рывком, с каждым ударом весел, сопровождаемым короткими фразами гребцов на чужом наречии, Юлий Флавий все больше замыкался и все больше мрачнел, отстранясь от всего внешнего и плавно погружаясь в мир своей мечты, желанной и понятной лишь ему одному. Были минуты, в которые он хотел никогда больше не видеть Рима, оскверненного сладострастием и свирепостью императора; его роскошных дворцов с арками и термами, где женщины, блистая божественной красотой, предаются блуду и изысканным, извращенным удовольствиям; Саллюстиевых садов, покрывающих почти весь Квиринал, где впервые восстала его мужская сила; роскошных зрелищ Города и крови, орошающей мягкий песок амфитеатра. Ничего этого не видеть! Никогда!

Но Юлий ясно сознавал, что не сможет существовать вне Рима, этого распятого города, пресыщенного ласками, увенчанного драгоценной митрой. Выше его сил быть отделенным от сутолоки и гула Марсова поля в сверкании вод Тибра, иссеченных мечами солнца, с тонкими деревцами и влажными кущами в розовых и фиолетовых тенях. Он любил этот город так же, как любил Юлию, и это была единственно болевая точка его сурового, твердого характера.

Исполненный достоинства Флавий шел неспешно по улицам Остии, не оглядываясь на набережные. Ветер закручивал концы его диплойса и обдавал префекта смрадным дыханием порта, запахом разложения, гниющих фруктов и рыбы. До слуха Юлия еще доносился гомон, среди которого выделялся резкий смех проституток, песни моряков, выходивших из сумрака термопол, рыбаков, кричащих о своем товаре и прячущих в складках набедренной повязки мелкие монеты.

Порт удалялся, Остия улыбалась префекту, но он шел, прикрыв глаза тяжелыми веками, безмолвный, спокойный, знающий свое дело, и очень одинокий.

Греческого стиля дом, возносивший свою кровлю в звенящую воздушную синеву, принадлежал почтенному горожанину – курульному эдилу города, старому другу отца Флавия, Тиберию Ливию. Магистр был справедлив и уважаем народом, но однажды он почему-то оставил мраморное кресло и свои обязанности и, уклонившись от объяснений, отошел от дел, еще будучи полным сил.

Тяжелая, как скалистая глыба, жара медленно спадала, остывали гранитные львы, сидящие на подступах к широким ступеням, и золотисто-охристые статуи Венеры и Апполона, с яркими бликами, обласканные солнцем, устало закрывали глаза. Сиреневые тени в аллеях удлинялись, и листва лавров приобретала странную прозрачность. Где-то слышался мерный плеск воды. От стоявших вдоль дорожки бронзовых гладиаторов с обнаженными клинками исходил жар, утомительный в сонном, сухом воздухе, наполнившем пространство.

Янитор, волоча за собой тонкую цепь, что разматывая кольца, звенела, с поклоном встретил Флавия, уверенно и спокойно восходящего по ступеням, перекинув через одну руку диплойс и придерживая меч другой. Он прекрасно знал префекта и с сожалением покачал головой, сообщая со странным причмокиванием, что хозяина нет дома. Не далее, как на рассвете Тиберий отправился в Рим.

– Ну, это не диво, – сказал Флавий. – Все идут в Рим.

Янитор крикнул номенклатора, и тот, с поклонами проводил префекта внутрь дома через анфиладу комнат, где неподвижно стояли наискось цветные солнечные колонны с мягкими капителями, упиравшимися в гранитные плинтуса. Затем, шурша широкой и длинной накидкой, он помчался доложить жене Тиберия о прибывшем госте. В немой тишине слышался затихающий стук сандалий раба, направлявшегося к гинекею.

Молодой префект остался наедине с безмолвием и прохладой атрия, исходящими от круглого бассейна с голубой хрустальной водой, освещенной золотистым лучом, скользящим из отверстия в потолке и обрисовывающим смутные увеличенные очертания бело-голубой мозаики на дне. По поверхности плавали бледные лепестки роз. Тонкие занавеси из дорогих тканей, усеянные звездами, скрывали потаенные кубикулы в аромате курений. Фрески – лазурные, синие, с мягко струящимся розовым и теплым белым, были выполнены со вкусом и украшали стены, разделенные пилястрами: морские горизонты, либурны под парусами, зеленые пенящиеся глыбы, со звоном разбивающиеся о берег; ландшафты, способные привидеться только в любовном бреду; химера, пожирающая собственный хвост; прекрасный эфеб в окружении нимф источника, улыбающаяся Исида с драгоценностями в волосах и простерший к ней руки Гор… От серебряных чеканных фиалов, стоящих прямо на полу, поднимался невидимый дымок, разносящий теплый аромат меж бюстов императоров в венках и спящих кресел черного дерева с украшениями из слоновой кости.

Послышались шаги, и из-за стремительно откинутой занавески появился управитель в белом синтесисе, с седой длинной бородой в завитках, весьма напоминающий вавилонского халдея. В его мускулистой обнаженной руке с коричневой морщинистой кожей был зажат жезл управителя дома. В этом доме, где органично слились Рим и Афины, чувствовались также и экзотические нотки Востока, его чувственность и пряная пикантная дымка. С низким поклоном приветствовал управитель гостя, поблескивая из-под низких кустистых бровей тускло-серыми глазами:

– Тиберий недавно вспоминал о тебе, Юлий. Мы знали, что ты отправился в Германию. О, боги Италии, эти мятежи разорят империю, а варвары, предвижу я, убьют нас всех в этих прекрасных домах! – сказал управитель, с широким жестом провожая Флавия через боковые кубикулы.

Среди внезапно расступившихся стен открылся портик с полотном неизъяснимо-прекрасного неба. По белым дорожкам они проследовали в глубину остывающего сада, где среди зеленых ветвей били фонтаны, а за колоннами беседок скрывались мраморные Приапы.

Флавий вступил в сумрачную кальдарию, и управитель, раскланявшись с ним при неясном свете теплого вечера, словно бы растворился в этом бесплотном воздухе, и лишь серебристая пыль плыла в проеме двери.

Светловолосые невольники сняли с Юлия его дорожное платье, и он с блаженством погрузился в прохладу воды мозаичного бассейна фригидария. Спустя некоторое время освеженный Юлий проследовал в ункторий, где расторопные рабы умастили его тело мазями и благовониями, а волосы напитали сирийским маслом, затем они облачили гостя в мягкую длинную тунику, и их пальцы летали над префектом, как голуби.

Вновь появившийся управитель поднялся с теплой каменной скамьи и проговорил со сдержанной улыбкой:

– Антонина, жена Тиберия, желает видеть и приветствовать тебя, молодой Флавий.

Тем же путем они проследовали обратно к бело-розовому дому, который в наступающих сумерках как будто стал выше и, выявив необычайную легкость, казалось, покачивался над лиловыми газонами. В огненно-золотых просветах между деревьями раскрывались цветы грез, и листва сада едва трепетала. Отсюда кое-где виднелись отдельные клочки городского пейзажа и сбегающие по склону одного из холмов крыши вилл именитых граждан Остии.

Каждое движение управителя сопровождалось хрустальным перезвоном бубенцов, вшитых в складки его одежды – новый каприз Антонины. Лицо его почти слилось с вечерним полусветом, черты смазались. Он вежливо обращался к префекту, но Юлий, хотя и пребывал в благодушном настроении, отвечал чаще всего коротко и односложно. Присутствие спутника мешало ему беседовать с собой.

– Не кажется ли тебе, Зетта, что мир слишком прекрасен?.. Моя душа рыдает, ведь я не в силах постичь это чудо! – проговорил Юлий с чувством, и по его дрогнувшему голосу управитель понял, что гость улыбается.

Они медленно шли по сумеречным залам, где в темноте с шорохом и тихим смехом прятались рабыни, оставляя в трепещущем воздухе запах вербены.

Огромное мраморное ложе в виде полумесяца открылось взору Флавия. Длинный низкий стол был укреплен на гранитной пирамиде, и в середине ее размещался канделябр с трепещущим языком пламени.

– Юлий Флавий, твой гость, приветствует тебя в твоем доме, – возвестил номенклатор красивым сильным голосом, обращаясь к госпоже.

Жена хозяина дома встала, ее гигантская фиолетовая тень скользнула на пол и заколыхалась на стене, где зыбкий свет едва выявлял очертания фрески. Антонина смотрела прямо на префекта, а отраженные языки пламени лизали ее подбородок и полную шею. Флавий склонил голову, и Антонина улыбнулась уголками подкрашенного рта. Префект поцеловал ее руки и губы и принес извинение за внезапное вторжение.