Роковое наследство - Страница 4

Дьюит оглядел комнату Энн. В ней стояла кровать с несвежими простынями, колченогий туалетный столик, за раму зеркала были заткнуты фотографии кинозвезд. В жестяной коробке лежали бигуди, рядом — баночки с кремом, духи и помада. На ночном столике — стопка дешевых романов, стеклянная шкатулка со снотворным и таблетками. В шкафу у стены все в беспорядке. В старом кувшине увядал букет роз, подаренный ей вчера, справа от него темнела полупустая бутылка виски, лежал разорванный конверт с открыткой, а около чернильницы — исписанный лист бумаги.

Письмо поразило Дьюита. Из него следовало, что Энн добровольно ушла из жизни. Она сбивчиво писала, что не может больше жить из-за одиночества, что у нее никого не осталось… ее одолевает болезнь и убивает равнодушие и жестокость сестер и матери… Все это заставляет ее искать утешение в потустороннем мире…

Дьюит машинально отметил, что только в последнем предложении целых четыре орфографические ошибки. Осторожно вынув открытку из конверта, он прочел: «Дорогая Гилен, может быть, эти розы улучшат твое настроение? Когда мы увидимся? Ответь обычным способом. Твой Ф.» Очевидно, конверт с открыткой был спрятан в букет, а тот, кто писал, поручил О'Гвинну достать розы и передать их сестре Энн, предполагая, что она уже в Килдаре. Но старик пропил деньги, а букет украл с могилы. И вот именно этот букет Дьюит подарил Энн, которую, возможно, и бросил ради сестры этот же самый Ф., написавший открытку.

Эррис, который тем временем пришел в себя и тоже прочитал записку и открытку, сказал, скривив рот:

— Чушь! Чтобы она да повесилась! Полиция должна выяснить, кто это нацарапал, и негодяй может смело готовиться к виселице.

— Есть люди, способные подделать любой почерк, — заметил Дьюит.

Эррис пренебрежительно фыркнул:

— Ерунда. Я много раз пытался подделать вексель, но меня каждый раз ловили. А подделывал-то всего-навсего подпись своего бывшего начальника.

Дьюит сделал вид, что не придал его словам значения.

— Я тоже считаю, что она не сама это сделала, — задумчиво протянул он. — Но порой постороннему легко ошибиться.

— Чепуха, — сердито проворчал Эррис. — Дело вовсе не в посторонних, я слишком хорошо знал ее, эту черноволосую… эту… — Его лицо исказилось, во внезапном порыве он схватил безжизненно повисшую руку Энн. Парень явно из последних сил крепился, чтобы не зарыдать.

Дьюит отвернулся. С некоторых пор он не мог спокойно относиться к проявлению чувств. Нечаянно взглянув на потолок, он заметил нечто чрезвычайно важное. Веревка была завязана не простой петлей, а настоящим морским узлом, который применяют при подъеме грузов. Сама Энн, даже если бы и знала этот узел, не могла бы так завязать веревку на балке. А это обстоятельство лишний раз подтверждало предположение, что Энн повесили уже мертвую или полуживую.

Справившись с собой, Эррис вышел, но вскоре вернулся с бутылкой в руке. После первого же глотка его состояние резко улучшилось. Подобно волшебному эликсиру, алкоголь быстро успокаивал нервы и придавал новые силы. Сделавшись к двадцати пяти годам неизлечимым алкоголиком, Эррис уже не мог существовать без постоянной дозы. Тем удивительнее казалось, что он так четко понимал ситуацию, в которую попал после смерти Энн.

— Для меня все это может чертовски скверно кончиться, — задумчиво заметил он. — Как бы мне не стать козлом отпущения. Не этим ли объясняется, что весь клан оставил меня пить в моей берлоге бесплатно и после смерти Скрогга? Ведь у меня уже несколько недель ни гроша за душой. Если обнаружат на стакане отпечатки моих пальцев, то моя песенка спета, болтаться мне в петле.

— Как вам пришло это в голову? — спросил Дьюит.

— Да вот стоит стакан, которым я пользовался пару дней назад. Сначала в нем была горчица. А то, что Энн часто мерзла одна в своей постели и приходила ко мне погреться, ни для кого не тайна.

Дьюит постоял у зеркала. Что-то тут не так, но что?

Он снова скользнул взглядом по портретам кинозвезд и понял — что. Среди стандартных улыбок кинозвезд, отпечатанных на глянцевой бумаге, была фотография мужчины, которого вряд ли кто-нибудь принял бы за кинозвезду. Размер был тот же, но бумага матовая. И если киногерои только изображали смелых мужчин, то на лице этого человека отражалось истинное бесстрашие. Если Дьюит, будучи неплохим физиономистом, не ошибался, то мужчине было лет двадцать пять, а черты его лица, несмотря на внешнюю суровость, вызывали симпатию. Он слегка улыбался, а его ручищи, сложенные на столе, видимо, по просьбе фотографа, создавали впечатление надежности и доброты.

— Бандит, который способен положить венок на могилу жертвы и спокойно высморкаться после этого, — неприязненно заметил Эррис, стоявший за спиной Дьюита.

— Вы его знаете? Кто это?

— Финниган, жених.

— Чей жених?

— К числу ирландских бед относится и нехватка мужчин, — пояснил Эррис. — Тот, кто хоть на что-то способен, удирает с этого поганого острова. Так что на множество невест приходится всего один жених, это у нас нередко бывает.

— У них было что-то с Энн? — спросил Дьюит.

— Да, до того, как он обратил внимание на Лайну. Ну а сейчас он добрался до Гилен. Потому и розы.

— Что вы еще можете рассказать мне о сестрах?

— А кто сказал, что я вообще собираюсь что-то вам рассказывать?

— Вы все мне расскажете, — жестко повторил Дьюит. — Или вам в самом деле хочется, чтобы на вас пало подозрение? Энн была вашей любовницей. Этот Финниган ее увел. Вы напились и решили отомстить ей. На стакане наверняка есть отпечатки ваших пальцев. Вы заставили Энн написать прощальную записку, возможно, даже угрожая ей при этом оружием, заставили насильно проглотить пару таблеток снотворного — вот полупустая упаковка, — а когда она заснула, вздернули ее. Налицо предумышленное убийство без смягчающих обстоятельств. Что за это бывает — сами знаете.

— Бред! — Эррис попытался усмехнуться. — Вы не ошиблись: у меня под матрацем пистолет. Только я его припас, чтобы загасить фитилек собственной бессмертной души.

— Вы когда-нибудь ходили в море на парусном судне? Яхте?

— Почему вы спрашиваете?

— Отвечайте: да или нет!

— Да, я это люблю, когда… когда я в состоянии.

— Тогда вы знаете, что такое морской узел?

— Да, но…

— Знаете, единственное, что заставляет меня сомневаться в вашей вине, — это обилие улик, — рассуждал Дьюит вслух. — Ну что ж, пора заявить в полицию.

Они отправились в бар, и Дьюит набрал номер телефона. Ответил заспанный голос жены килдарского полицейского инспектора О'Брайена. На просьбу Дьюита попросить мужа к телефону она ответила, что его вызвали в Чезвик, но она попытается туда позвонить и передать, что случилось. Повесив трубку, Дьюит попросил Эрриса следовать за ним, и они поднялись в каморку Эрриса. Пистолет действительно оказался под матрацем. В магазине не хватало одного патрона и ствол был закопчен.

— Как же так? — поинтересовался Дьюит.

— Я просто проверял пистолет, а если не верите, то мне наплевать! — пробормотал Эррис.

— Если вдруг обнаружится кто-то, кто погиб насильственной смертью от пули тридцать шестого калибра, что вы сейчас пытаетесь от меня скрыть, то пеняйте на себя. Я швырну вас в глотку закона, хоть мне и жаль вас, беднягу.

— А вы считаете, что сила на вашей стороне? — возразил Эррис, скривившись. — Может быть, кто-то и валяется с пулей в груди, но чем вы докажете, что я — убийца. А может, кто-нибудь брал мой пистолет тайком?

Дьюит указал на листки, разбросанные по полу и спросил:

— Что вы тут понаписали?

— Пустяки, что-то типа хроники… О чем люди в Килдаре думают, мечтают, что они делают на протяжении суток. Еще есть несколько стихотворений и прочие пустяки. — Эррис сел на постель, обхватив голову руками, и прикрыл глаза, как бы собираясь задремать.

Дьюит поднял один из листков и прочел: «И снится слепому в лодке, что небо над ним чистое, такое чистое и прозрачное, что ясным днем видны все звезды, и снится ему, что его застывающая кровь снова заструилась, как горный источник, и стала красной, как малиновая настойка, что он, молодой и красивый, улыбается королевской дочери, а она смеется ему в ответ, показывая жемчужные зубы… Он спит, шамкая беззубым ртом, и забывает во сне, что человек — всего лишь щепотка звездной пыли, прикрытая великолепной шелковистой теплой обнаженной кожей, как настоящее божество».