Рок И его проблемы-4 - Страница 6

Вот я увидел тех бедолаг в окопчике, из кузова машины, откуда их невозможно увидеть. Но — ведь увидел, их и их вооружение, даже как-то почувствовал их растерянность и паническое состояние духа. Увидел, — и поверил тому, что увидел. Вернее не так, не поверил, этому «поверить» места не было. Увидел — и все… И оно, так и оказалось. Зрение не подвело…

Увидел, где спала в детском доме Гера, и почувствовал ее гордость, от того, что ее кровать расположена не так, как у всех. Но это уже не зрение было, а — чувство.

Как, почему, откуда, зачем?.. Но и это была, — правда…

А то, что нам готовят засаду, — не понял. Слава богу, Олег Петрович подсказал.

А уж это — важнее не придумаешь. Для меня, и для нас всех. Если говорить о важности…

Я ничего не понимал в себе, потому что ничего не повторялось… Вернее, что-то повторялось, но не по моей воле. А по чьей-то другой, если это была чья-то воля, а не некий таинственный метаболизм моего организма. То есть, что-то до предела слепое и неподдающееся логике.

Ничего не повторялось. Я был бессилен, что-либо объяснить, придумать про себя хоть какую теорию. И от этого злился.

Нас пропустили бесплатно.

Начальник таможни, оказался, как отец родной. В отличие от своих жирных подчиненных. Он говорил нам: «ребятки».

— Ребятки, что мы, крохоборы какие-нибудь… Вижу же, вы не местные, и денег у вас нет. Раз едете, значит вам нужно. Нам-то зачем знать, куда и зачем?.. Не взыщите на моих обормотов. Их дело, — служба. Поймите.

С этими словами он скомандовал поднять шлагбаум. Мы — тронулись. Он чуть ли не махал нам на прощанье подсумком, даже, наверное, прослезился от чувств, стоя в той пыли, которую взметнули наши машины.

Был он высокий и худой, и не чувствовалось по его плоскому животу, что он только что больше часа принимал плотный завтрак.

Ох, Олег Петрович, Олег Петрович!..

Нужно было дать им переворошить нашу солому, мы не дали, — и они думают, что у нас под соломой несметные богатства, из-за которых сейчас устраиваются где-то в засаде бывалые бойцы, для которых расправиться с нашим караваном, полным обрезов, — плевое дело. К обеду точно успеют, — чтобы щи не остыли.

— Ну что, командир? — спросил Олег Петрович, когда мы проезжали между двух высоченных бетонных стен, с пустующими пулеметными вышками через каждые сто метров.

— Около дома гадить не будут, — сказал я, — так что, километров десять у нас есть. Я думаю.

— И…

— Не знаю. Может, свернем куда-нибудь.

— А они такие идиоты, ждут нас где-то, и не следят… Их пацаны с рациями, наверное, на всех деревьях сидят, где нужно, чтобы докладывать о нашем передвижении. Чтобы не было случайностей.

— По вашему, так мы в таком мешке, что придумать ничего нельзя.

— Да, так оно и вышло… Свернем куда, нам хватит и пары противопехотных мин, чтобы догадаться, что совершили ошибку.

Вокруг начинался такой прекрасный солнечный день. Особенно когда мы миновали Малиновку, и дорога опять оказалась в лесу, где высокая трава подступала прямо к обочине, и было видно, как слабая тропинка по этой траве движется вперед вместе с нами вдоль асфальта.

Я перегнулся через борт, к кабине водителя, и прокричал Птице:

— Не гони, — километров тридцать в час. Километра через четыре остановишься, будешь делать вид, что что-то сломалось в моторе… Как понял?

Птица кивнул, и посмотрел на меня недоумевающим взглядом.

— На что надеемся? — спросил Олег Петрович.

Он-то уже ни на что не надеялся. Судя по тону. Опустил руки, готовился к худшему. Возможно, даже приготовился… Но меня поразило, он считал, в этот непростой для себя момент, что он сам виноват, что залез в такую кашу. Собирался внутренне, для последнего генерального сражения… Для этой глупости, где шансов у нас, по его мнению, не было никаких.

— Вот мне интересно, — негромко спросил я его. — Почему вы не подняли бузу?.. Еще там, на таможне, когда не поздно было повернуть обратно. Ведь такая несуразица, забираться в этот мешок. Фатальная.

— Сам не знаю, — серьезно ответил Олег Петрович. — Нужно было… Из-за привычки к дисциплине. Наверное, признал в тебе начальника… Если нас положат, все мы будем на твоей совести. Ты это понимаешь?

— Что есть совесть? — спросил я и посмотрел на него. Я то, может, знал, какой-то свой ответ на этот вопрос, но решил послушать, что скажет он.

— Это когда тебе верят, как мы с утра все поверили тебе… — серьезно ответил Олег Петрович. — А ты, к примеру, — не оправдал.

— Я — доверчив, раз доверились.

— Самое смешное, — улыбнулся как-то сам себе Олег Петрович, — что я не держу на тебя зла, Дядя… Как на жену, когда она меня пилит.

— Я вас не ругаю.

— Я про другое. Может, ты понимаешь… Нам всем жить осталось часа два, от силы — три. А я на тебя не сержусь.

— Это вы так думаете. Насчет двух часов… Я думаю, побольше.

— Вижу, не боишься. Вижу, помирать не собираешься. Это-то как раз для меня полная загадка… По всему, — верх чудачества, тебе верить. Поскольку тащишь ты всех нас к погибели… А я, как овца, которую ведут на бойню. Верю и все. Что ничего плохого с нами не будет… Так, что отстань, не томи душу… Занимайся своим делом.

Но дела-то как раз у меня никакого не было. Только сидеть в кузове, дышать свежим воздухом и смотреть по сторонам, на зеленые окрестности подзабытой цивилизацией природы.

У нас сломалась машина. Что там случилось с мотором. Птица поднял капот, и принялся не спеша разбираться с неприятностью.

Вторая машина встала так, что если бы по шоссе кто-нибудь поехал, непременно бы остановился. Поскольку встала она поперек него.

Невдалеке, метрах в пятидесяти дальше, шоссе поворачивало в сторону, и пропадало из вида. Но виды нас не интересовали.

Народ разбрелся кто куда. Первое и второе отделение, — налево, второе и третье, — направо. Там они разлеглись в тени и предались мечтаниям о грядущем богатстве. Но так, чтобы просматривать с обоих сторон дорогу, и в случае чего иметь возможность из небольших естественных укрытий вступить в ближний бой. Поскольку тот, кто стреляет первым, по большей части и оказывается прав.

Артему с его пятью патронами досталось самое почетное место.

Погода была хорошая, спешить нам было некуда, из графика движения мы и так выбились окончательно, чтобы продолжать вспоминать его.

Пусть те, которые поджидают нас в засаде, попарятся в нетерпении, пусть остынут их домашние щи, и нагреется холодный из погреба самогон, который выставили на стол их заботливые супруги.

Для нас и ночь сгодится, — чтобы тронуться в путь дальше. Если, конечно, до этого не случится ничего из ряда вон выходящего.

Например, если мы не ошиблись насчет засады, а им там надоест париться, — сколько нас и чем мы вооружены, они прекрасно знают, — то они могут перейти в наступление. И не подходить близко, на расстояние прицельного выстрела из обреза, — остановиться метрах в двухстах и начать разделываться с нами оттуда. Чтобы с их стороны все прошло без потерь.

Тогда мы растворяемся в лесу. Даже разработали небольшой план движения, чтобы в результате, выйти на это же шоссе, но в пятнадцати километрах дальше по маршруту. Все мы рассчитали приблизительно, конечно, но народ был в основном лесной, деревенский, — и вероятность, что кто-то придет все-таки к месту сбора, оставалась большая.

Когда мы провели небольшой митинг по этому поводу, никто не захотел возвращаться домой. Все желали двигаться по направлению к кладу. Которого, скорее всего, в природе не существует. Было и это подозрение… Но хотели проверить, — все, до единого.

Моральный дух нашего воинства оставался по-прежнему высок. Грядущая опасность еще больше сплотила его вокруг своего командования. То есть, вокруг меня…

Можно сказать, да так оно и было на самом деле, что остановившись на этом живописном участке дороги для ремонта, я понадеялся «на авось»… Конечно же, на авось, на что же еще. Ничего другого не просматривалось.