Родная страна - Страница 47

— Иногда он бывает страшно глуп, — молвила она. — Что плохого в том, чтобы не лезть в пекло? С какой стати он заставляет тебя рисковать жизнью ради чьих-то принципов?

Мне нечего было ей ответить. Разумеется, принципы были не чьи-то, а мои. Точнее, были когда-то, пока ужас пережитого не изгнал их из моей души. Почему же Дэррил, на чью долю выпало гораздо больше, оказался таким бесстрашным? Кто из нас сломлен — он или я?

Ван заплакала. Я неуклюже обнял ее, она уткнулась мне в плечо. Однажды она поцеловала меня — всего один раз, крепко, в губы. Это случилось, когда она откликнулась на мой зов и передала весточку от меня Барбаре Стрэтфорд, журналистке из «Бэй Гардиан». В тот раз она призналась, что я ей нравлюсь, и больше никогда об этом не заговаривала. И вот сейчас я не мог думать ни о чем другом. Ссора с Энджи, бурные события последних дней настолько натянули мне нервы, что я, кажется, был готов совершить какую-нибудь несусветную глупость — например, поцеловать ее еще раз.

Я выпустил ее и встал. Плечо было мокрым от ее слез. Она глядела на меня снизу вверх, и по лицу струились слезы.

— Пойду поищу Дэррила, — сказал я. — Нельзя оставлять его одного.

И только выйдя за дверь, задумался, можно ли оставлять в одиночестве Ванессу.

Я отыскал Дэррила именно там, где и рассчитывал, — выше по склону холма, на небольшой площадке для выгула собак. Оттуда открывался потрясающий вид на глубокую долину, на холмы по ее другую сторону, на другие холмы, подальше, на венчающий их причудливый человекоподобный силуэт башни Сатро-Тауэр, похожей на сдающегося в плен инопланетянина с поднятыми руками-антеннами. Именно сюда мы ускользали, когда замышляли сомнительные проделки, например втихаря забить косячок или выпить бутылочку чего-нибудь запрещенного. Пару раз даже ставили эпические опыты с фейерверками, чудом не оставшись без глаз или пальцев. Судя по тому, насколько часто тут попадались бычки, пустые бутылки или сгоревшие петарды, мы были не единственными.

Дэррила я нашел на изрисованной скамейке над долиной, запруженной автомобилями. Он сидел и смотрел в никуда. Я опустился рядом с ним.

— Ума не приложу, откуда в тебе столько храбрости, — начал я. — Мне до тебя далеко. Я бы так не смог.

Он вроде как усмехнулся, но без всякого веселья.

— Храбрости? Маркус, никакой я не храбрец. Мне дико страшно. Все время, понимаешь? По сто раз на день у меня руки чешутся оторвать кому-то голову. Чаще всего ей. — Мне не было нужды спрашивать, кому это — ей. Он говорил о Кэрри Джонстон, женщине, которая являлась мне в кошмарных снах. Дэррилу тоже. — Меня одолевает злость. Я словно смотрю на себя со стороны. Тебе повезло, ты мог хоть что-то делать. А я сидел взаперти. И ничего не мог. Ни помогать тебе с икснетом, ни ходить на демонстрации, ни глушить маячки, как другие икснеттеры. Сидел в той комнате голышом, один-одинешенек, часами, часами, часами, и не было там ничего, только мои мысли да голоса у меня в голове.

Мне никогда в голову не приходило считать себя везунчиком после всего, что произошло, когда власть в Сан-Франциско захватил ДВБ, однако сейчас, взглянув на дело с точки зрения Дэррила, я волей-неволей признал, что да, могло быть намного хуже. Попытался представить себе, что чувствовал бы я, оказавшись в одиночестве и полной беспомощности. Меня окружали хорошие друзья, соратники, которые смотрели на меня снизу вверх и чествовали как героя. А каково было Дэррилу?

— Прости, Дэр, — вздохнул я.

— Ты не виноват, — отозвался он. — Не хочу грузить тебя. С этим я должен разобраться сам. — Он пару раз запнулся. — Отчасти поэтому я в последнее время редко вижусь с тобой. А то мало ли, вдруг ненароком ляпну что-нибудь обидное. Потому что знаю: все то, что ты сделал, было ради меня.

Разве? Ну если только отчасти. Но в основном я действовал ради себя самого, в стремлении преодолеть и оставить позади все свои унижения, страхи, боль.

Дэррил продолжил:

— Но когда Джолу рассказал мне о даркнете, когда я увидел те документы, то почувствовал: пришла моя очередь действовать. Теперь и я наконец смогу выступить против всей гнусности, продажности и злобы нашего мира. Но Ванесса оказалась к этому не готова. Она хотела только одного — чтобы со мной больше ничего не случилось. Но она не понимает: если я буду беречь себя, то не смогу снова стать самим собой, не смогу прогнать демонов из своей головы. Мне надо что-то предпринять, я хочу наконец стать звездой собственного фильма.

— Ну, Дэр, вообще… — Я не мог подобрать слова. Отчасти я об этом догадывался, но не думал, что Дэррил когда-нибудь выскажет это вслух. Обычно парни друг другу такого не говорят, даже если они близки как братья, как были мы с Дэррилом.

— Да, — вздохнул он. — Это сложно понять, правда?

— И что же ты хочешь сделать? — спросил я.

— То есть как — что я хочу сделать?

— Да, — подтвердил я. — Именно ты. Чего хочешь ты? Не «Что, по-твоему, я должен сделать?», и не «Как ты думаешь, какие шаги будут самыми безопасными». Что именно желает предпринять Дэррил Гловер, не откладывая, сегодня же?

Он опустил глаза и поглядел на свои руки. Ногти были изгрызены под корень, кутикулы пестрели крошечными шрамами там, где он прокусывал кожу до крови. Он часто грыз ногти в детстве, но лет в пятнадцать бросил. Я и не знал, что эта привычка вернулась к нему.

— Хочу все это предать огласке. Сегодня же. Сейчас.

— Да, — отозвался я. — Это будет правильно. Действуем, черт нас возьми.

Ванесса нашу идею не одобрила, но тем не менее села с нами в машину. Дэррил вел медленно, осторожно, но я, сидя на пассажирском месте, видел, как дрожат его руки. На Саут-Маркете мы застряли в плотном потоке транспорта, и Дэррил проявил энциклопедическое знание окрестных улиц. В итоге мы вынырнули на Маркет-стрит из переулка такого узенького, что, выбираясь из него, зацепили боками пару пластиковых мусорных контейнеров. Еще через несколько минут он добрался до Хейес-Вэлли и остановился перед домом Энджи. Я знал, что у нее сегодня утром нет занятий, и позвонил ей, однако она не ответила. Тогда я постучался в дверь.

Энджи открыла. Она была в тех же тренировочных штанах и футболке, в каких накануне легла спать, глаза покраснели и опухли. Увидев меня, она сложила руки на груди и сердито сверкнула глазами.

— Оденься, пожалуйста, — попросил я. — Немного позже сможешь ругать меня сколько хочешь. А пока оденься.

Она бросила взгляд через мое плечо. Дэррил помахал ей, Ван тоже пошевелила рукой, но без всякого энтузиазма.

— Издеваешься, что ли? — сказала Энджи.

— Оденься, — повторил я. — Свершилось.

Она окинула меня долгим внимательным взглядом. Я ответил ей тем же, твердя про себя: «Ну же, Энджи, потом поспоришь, сделай же как я прошу, пока я не сдрейфил». Сердце колотилось в груди, как голубь, который случайно залетел в магазин и бьется о стекло в тщетных попытках вырваться.

Энджи развернулась на каблуках и скрылась в доме. Я услышал на лестнице ее торопливые шаги. Через минуту в коридоре появилась ее сестренка Тина.

— Помнишь, я говорила, что, если ты разобьешь ей сердце, я тебе мошонку на голову натяну?

Она была на два года моложе Энджи, рослая и тощая, полная противоположность невысокой, хорошо сложенной сестре, однако родство между ними было заметно с первого взгляда: похожие голоса, одинаковая мимика.

— Помню, Тина. Давай отложим переформатирование мошонки на потом. Сейчас у нас есть дела поважнее, чем наши с Энджи отношения.

Она вздернула голову:

— Я подумаю.

Через минуту Энджи стремглав сбежала по лестнице. В уголке губ белела зубная паста. На ней был длинный ярко-синий плащ, который мне очень нравился, кеды с ручной росписью и огромные, квадратные японские штаны, которые она сама сшила по выкройке. Все эти шмотки были разбросаны по полу в ее комнате, когда я был там в последний раз — прошлой ночью, а может, сто лет назад.