Родная страна - Страница 36
Уж не знаю, что Джолу сказал Беспокойному Агенту и другим своим приятелям, но в даркнетовских чатах больше никто не обвиняет меня или Энджи в утечке документов. Я не знал, да и знать не хотел, кого Джолу привел в наш проект, но предполагал, что они — его коллеги и он, вернувшись с обеда, провел с ними небольшой разговор. Надеюсь, им хватило ума держаться подальше от любых компьютеров, на которых, возможно, втайне от всех работают микрофоны или камеры.
Но, естественно, ни у кого не возникало желания болтать в даркнете, пока мы не выяснили, кто за нами шпионит.
Дождавшись, когда последний из сотрудников — Лиам — уйдет из штаба, я еще долго сидел за столом и глядел в компьютер, словно внутри него пряталась живая ядовитая змея. Я сказал коллегам, что останусь допоздна, чтобы закончить работу и компенсировать свое долгое отсутствие в обеденный перерыв, однако больше всего мне не хотелось идти извлекать червей из домашнего ноутбука, когда в штабе простаивает множество компьютеров, которые могут во многом помочь.
Теоретически, обеспечить или восстановить безопасность моего компьютера — дело не такое уж трудное. Найти еще один жесткий диск и создать на нем шифрованную файловую систему. Скачать из интернета свежий загрузочный диск, тщательно проверить его контрольную сумму, чтобы убедиться, что передо мной — чистенькая, ничем не зараженная версия «параноид-линукса», и загрузить с этого диска мой — или вообще любой — компьютер. Потом установить свежую версию «параноид-линукса» на новый жесткий диск, скопировать мои пользовательские данные со старого диска на новый, и вуаля! — мой компьютер получает новые мозги. В них хранится та же память, что и в старых, зато я уверен в их надежности и безупречности. Этот метод сработает еще лучше, если под рукой есть пара запасных ноутбуков и жестких дисков, а этого добра здесь хватало. Обычно ни у кого не поднимается рука выбрасывать старые ноутбуки, поэтому в штабе скопилось немало древних машин, когда-то подаренных Джо Носсу его сторонниками.
Однако при этом возникает другая, более сложная проблема — выяснить, не заражены ли эти древние ноутбуки. Если кто-нибудь подпустил в эти машины червя и внес изменения в ядро — сердцевину операционной системы, где можно спрятать самые коварные шпионские программы, — то мне либо придется проверять строчку за строчкой (на это могут уйти столетия), либо строить новое ядро на основе известных надежных источников, сравнивать контрольные суммы и отслеживать заметные расхождения. Беда в том, что за долгие годы я столько раз латал и штопал ядро своей операционки, что любые расхождения с новой системой будут вызваны, скорее всего, не вирусами, а моими же давними ошибками.
Мой компьютер стоял на столе и глядел на меня маленьким, с рисовое зернышко, глазком веб-камеры. Микрофон прятался в крохотном, как булавочная головка, отверстии в рамке дисплея. Утром, придя в штаб, я первым делом взял из шкафа рулон липкой ленты, намереваясь заклеить и камеру, и микрофон.
Но не сделал этого. Потому что почувствовал себя отпетым параноиком. Если внутри моего компьютера действительно кто-то прячется, этот человек знает меня лучше, чем я сам. Но до сих пор этот субъект не делал ничего особенного, только аккуратно и эффективно выкладывал в сеть документы, которые я и сам собирался опубликовать. Возможно, этот тип не так уж и плох. Может быть, он вообще на моей стороне. Я попытался представить себе этого шпиона: парнишка лет семнадцати, примерно такой, каким я сам был пару лет назад, пищит от восторга, потому что сумел проникнуть туда, где его никто не ждет. Или старый заскорузлый агент ФБР сидит в тесном кабинете на базе Квантико и тщательно конспектирует выражение моего лица и технику поцелуев с Энджи. Или вояка с бычьей шеей сохраняет скриншоты самых деликатных моментов, чтобы потом показать их Кэрри Джонстон и вместе посмеяться.
В штабе стояла зловещая, призрачная тишина. Уличные звуки растворялись в размеренном гуле кондиционера. Я впился взглядом в веб-камеру и заговорил:
— Ты ведь там, внутри, да? Честно сказать, мне очень не по себе. Тебе кажется, ты мне помогаешь? Знаешь, на самом деле ты меня пугаешь до чертиков. Уж лучше бы ты со мной поговорил, а не прятался по углам. А если ты из моих врагов, то и черт с тобой. Твои фокусы не помешают мне опубликовать все даркнетовские документы. А если тебе удастся меня запугать или я вообще исчезну, то просто одним махом вывалю в сеть весь массив. Ты меня слышишь? Ты вообще там или нет?
Нет слов, каким же идиотом я себя чувствовал. Примерно то же самое я испытал, когда однажды, стоя у кровати, впервые в жизни помолился. Мне было лет десять или одиннадцать, я проснулся ночью и оторопел от внезапной жуткой мысли: если Бог действительно существует, то Он наверняка хочет обрушить на мою семью громы и молнии за то, что мы в Него не верим. Я и правда не чувствовал в душе никакой веры, однако попытался чисто практически взвесить все издержки и выгоды. Получалось примерно так: «Вера в Бога не требует никаких затрат. Вероятность Его существования очень мала, однако если она все-таки окажется правдой, то за неверие Он накажет меня вечным проклятием. Последствия чудовищны, однако риск невелик. Может, все-таки подстраховаться на случай этого маловероятного события?» Как раз незадолго до этого отец сменил страховую компанию, оттуда приходил оценщик, осмотрел наш дом и долго обсуждал, нужна ли нам страховка от пожара, наводнения, удара молнии и землетрясения, и если да, то в каком размере, и мы с папой вместе проводили расчеты по методике, разработанной Ричардом Прайсом, английским математиком, открывшим миру работы Томаса Байеса, которого папа считал своим математическим кумиром. Так что в тот момент вопросы страхования были мне близки и понятны.
Не спорю, мысль была странная, но еще удивительнее было то, что она захватила меня с головой. Я не мог отделаться от ощущения, что приобрел неправильную страховку, поверил не в того Бога. А может быть, отправляю страховую плату не по тому адресу, то есть не умею как следует молиться. Примерно неделю я провел в состоянии тихой паники насчет своей религиозной безграмотности, а по ночам, когда ложился спать и ждал, пока придет сон, становилось еще хуже.
И вот однажды ночью я встал и, сгорая от стыда и чувствуя себя дурак дураком, опустился на колени у кровати, сложил руки, склонил голову и закрыл глаза. Я видел такие молитвы в старых мультиках — кажется, этому учил своих племянников Дональд Дак, а может быть, морячок Попай, однако сам я никогда еще не пробовал.
Долго подыскивал слова. «Боже мой, прошу Тебя, — вот все, что приходило в голову. — Боже мой, прошу Тебя, не убивай нас. Прошу Тебя, дай нам счастья и здоровья. Прошу Тебя, скажи папе Дэррила, пусть разрешит ему переночевать у меня в эти выходные. Прошу Тебя, помоги мне выполнить задание по истории…» Едва начав перечислять, я вдруг обнаружил, что у меня скопился длинный перечень подобных просьб, проблем, о которых я и сам не догадывался, и мне хотелось, чтобы некий невидимый и всемогущий небесный отец решил их за меня. Слова текли и текли. Начал я вполголоса, постепенно перешел на шепот, а под конец просто шевелил губами, словно загадывал желание, задув свечку в день рождения.
Наконец исчерпавшись, я произнес «Аминь» и открыл глаза. Болели колени. Приятно было сбросить с плеч груз бесчисленных забот, однако, вдумавшись, я с удивлением обнаружил, что они никуда не делись. И при этом я все равно чувствовал себя круглым идиотом. Ведь если Бог и вправду существует, какое Ему дело до того, придет мой друг ко мне в гости или нет?
Но что поразило меня сильнее всего, так это полное отсутствие ответа. Я открыл Богу все свои потаенные страхи и тревоги, произнес заветные слова, скрытые в самых глубинах души. Я вознес свою молитву к небесам, слова улетели вдаль, но не принесли мне оттуда никакого отклика. Никакого ощущения чьего-то невидимого присутствия. Никакого впечатления, что меня заметили, услышали, поняли. Я обратился к вселенной, а вселенная и ухом не повела. Той ночью я выбросил из головы все мысли о страховках и платах и понял, что с тем же успехом я мог бы молиться Аллаху, готовиться к бар-мицве или податься в кришнаиты. Всего за какой-то час я прошел путь от тревожного агностицизма до беззаботного атеизма, в коем и пребываю по сей день.