Родная (СИ) - Страница 2

Ишмак двинулся было вслед за ней, но, не сделав и двух шагов от кровати, почувствовал, что теряет сознание. Он, казалось, летел в бездну, и конца этому не было.

Он очнулся на кровати в какой-то комнате. Воспоминания о случившемся возвращались медленно, слишком медленно. Мысли путались. Наконец, он понял, где он находится. Та же комната, та же кровать. Наверное, он упал на неё, потеряв сознание. Ирина Григорьевна только подоткнула под него одеяло. Интересно, сколько времени прошло, пока он был в беспамятстве? Он попытался сесть, но не смог даже поднять голову. Все мышцы ныли, а перед глазами плыли чёрные точки, когда он пытался их открыть.

— Лежи, лежи! Куда ты? — Вдруг услышал Ишмак голос Ирины Григорьевны. Он не знал, давно ли она тут находится, и сколько он уже лежит так без сознания. С трудом открыв глаза, он увидел неясный силуэт рядом с постелью.

— Но как же я пойду? Мне же идти надо! — Он попытался чётко выговорить эти слова, но вырвался только тихий хрип.

— Куда ты пойдёшь в таком состоянии? Лежи! Пока не выздоровеешь, никуда тебя не отпущу. На лучше, выпей! — И Ирина Григорьевна протянула ему что-то обжигающе горячее. Ишмак взял кружку и глотнул — это был чай с малиной. Он вдруг вспомнил тепло маминых рук и вкус малинового варенья и почувствовал, что по щекам текут слёзы. Он отставил кружку и неловко отвернулся.

Эти воспоминания ошеломили его. Ведь ему было, наверное, года три, когда его забрали у матери и поместили в специальную школу будущих воинов, где его никто и никогда не приходил навещать. Он не знал, что стало с матерью. Он никогда её больше не видел.

…Ишмак не заметил, как Ирина Григорьевна тихо ушла, оставив на столе кружку с недопитой малиной. Потом он погрузился в зыбкий болезненный сон, сквозь который он слышал чьи-то шаги и голоса. Очнулся он, лишь когда дверь тихо приоткрылась. Снова вошла Ирина Григорьевна.

— Я принесла тебе питьё и немного еды.

— Спасибо, — прохрипел он.

Она поставила поднос с едой на стол и собралась уходить. Тут Ишмак заметил, что из проёма двери выглядывает любопытное личико.

— Наташа, хватит дурачиться! — Резко сказала Ирина Григорьевна, перехватив взгляд Ишмака.

Тут же на пороге комнаты появилась девочка. На вид её было лет двенадцать-тринадцать.

— Моя дочь — Наташа, — сказала Ирина Григорьевна, — Арсений не успел увидеть её.

Девочка настороженно и, вместе с тем, с любопытством рассматривала Ишмака. Она словно хотела что-то сказать, но не решалась. Дождавшись, пока выйдет мать, Наташа тихо выскользнула вслед за ней. И до Ишмака донёсся её смех.

Вот, значит, как! Ишмак был ошеломлён. Оказывается, у Арсения была и дочь, только он уже никогда об этом не узнает.

IV

И вскоре Ишмаку представился случай познакомиться с Наташей. В дверь тихо постучали, и он увидел девочку. На этот раз она пришла одна. Получив разрешение, девочка неловко вошла в комнату и остановилась. Видно было, что её снедало любопытство и вместе с тем она боялась чужого человека.

— Садись, Наташа, — улыбнулся ей Ишмак.

Она села. Пока длилось молчание, он успел рассмотреть её. Девочка, как девочка. Пожалуй, отличало её от остальных девочек этого возраста слишком умное выражение на лице, а ещё какая-то совсем детская открытость. Все мысли и чувства, вспыхивавшие в душе у Наташи, сразу отражались на её лице.

— А… А как Вас зовут? — нарушила вдруг она молчание, преодолев свою робость.

— Ишмак.

— Какое странное имя! Оно барское?

— Да. Правда я не знаю, кто мне его дал, но меня так все называли, сколько я себя помню.

— Как это — не знаете? — уже осмелев спросила Наташа, — Разве Вам не мама его дала?

— Нет. Свою маму я почти не помню. В три года меня забрали в школу воинов, и я её больше никогда не видел. — Ишмак замолчал.

— А что Вы там в этой школе делали? — спросила Наташа, беспокойно вертясь на стуле. Ишмак видел, что ей было интересно.

— Нас учили немного писать, читать и считать. Но больше — воевать. С детства мы должны были уметь обращаться с оружием. Никаких игр — только тренировки и тренировки. Потом в тринадцать лет нам давали личного наставника, который в зависимости от возможностей каждого, обучал нас дополнительным премудростям. Моего наставника звали Дарк…

— Дарк?! — встрепенулась Наташа, — Это тот, что сейчас управляет войсками баров?

— Да, тот самый.

— И он Вас учил сражаться, чтобы потом убивать сердов?

— Нас всех этому учили, Наташа. — Мягко сказал Ишмак.

— Но почему? — Она вскочила со стула. — Почему Вы тогда не там, не с ними?

— Потому что после встречи с твоим отцом я многое понял.

— А Вы правда были ему другом? — Расскажите мне про отца, я его совсем не знаю.

— Что тебе сказать? Да, я был ему другом. Я попробую тебе рассказать о нём. Он вообще был лучшим из всех, кого я когда-либо знал. Он научил меня всему, что я сейчас знаю, привил любовь к древним книгам, он помог мне стать таким, какой я сейчас есть. — Ишмак видел, как при этих словах загорелись глаза у Наташи, как появилась в них гордость за отца. Эта девочка — истинно дочь Арсения. Она была умна. Ей нравилось, что он говорил с ней, как со взрослой. Недостаток жизненного опыта ей заменяла интуиция, уже в этом возрасте подсказывавшая что и кому говорить. Они проговорили довольно долго. Ишмак рассказал ей всё, что знал, а в ответ услышал:

— Ну почему люди такие злые? Почему? Зачем надо было убивать моего отца? Зачем вообще нужна была эта война?

Ишмак посмотрел на её беспомощное лицо. Ну как, как он мог объяснить этой девочке — что такое жизнь, и почему в ней случаются предательства? Почему в ней часто нет героев?

Он вздохнул и ответил:

— Это жизнь, Наташа. Это трудно понять.

— Да, Вы правы. Я пока ещё не понимаю жизни и мало о ней знаю. Хотя много читаю. Иногда я сама себе кажусь очень взрослой, а иногда совсем маленькой.

Ишмак улыбнулся этой Наташиной фразе и той важности, с которой она её произнесла.

Было в этой девочке что-то взрослое, хотя жизни она не знала совсем. Наташа была цельная, неиспорченная с доверчивой, открытой душой. Её искренность и пылкость часто смешили, но всегда вызывали тёплое чувство. Она была ребёнком, хотя и пыталась понять взрослых. И в то же время в ней самой было много того, чему можно было поучиться и взрослому.

Конечно всё это он понял и узнал о Наташе не сразу. Но и с первой встречи эта девочка вызвала в нём радость, которую он не испытывал со времени дружбы с Арсением. Ишмак рядом с ней оттаивал душой после многолетних кошмаров одиночества и боли.

V

После первого разговора Наташа стала часто заглядывать к гостю. Ишмак пока ещё не мог вставать с постели, но мог разговаривать. И они разговаривали. Он рассказывал Наташе про свою жизнь, а она слушала, усевшись в кресле у окна. Он открывал перед ней мир, но никогда не акцентировал внимание на жестокости этого мира. Пока достаточно и знания о том, что она есть. Да, в жизни всё не так, как в старинных рассказах или мечтах. Но, чтобы жить, мало рассказов о жизни, нужно самой делать шаги. А Наташа была домашним, «тепличным» ребёнком. И Ирина Григорьевна оберегала её как могла. По её рассказам выходило, что Женя — сын Арсения — был совсем другим. Он весь в отца — решительный, смелый, гордый и честный. Он вырос без особых проблем. А вот с Наташей, жаловалась она, ей приходилось тратить много нервов. Но тем больше она её любила.

Сначала (и Ишмак это замечал), Ирине Григорьевне не нравилось, что Наташа разговаривает с ним. Но постепенно она успокоилась, увидев, как его добрые и насмешливые реплики отрезвляют девочку.

«Её не научишь плохому. К ней не прилипает грязь этого мира. Так что не бойтесь — если бы я говорил что-нибудь плохое, разве она бы общалась со мной?» — как-то сказал Ишмак. И Ирина Григорьевна поверила ему.

VI

В один из дней, когда Ишмак, уже выздоравливая, сидел у окна и с легкой грустью думал о том, что скоро придётся уходить из этого гостеприимного дома, в дверь постучала Наташа.