Родительский дом - Страница 99

На дне шкатулки были сложены стопками почтовые переводы вместе с деньгами. Не часто, не из месяца в месяц посылал их отцу Павел Андреевич, а накопилась тут изрядная сумма. Отец всегда сообщал, что перевод пригодился, между тем ни рубля не потратил. Сберег. Но почему, для чего? Он никогда не выказывал себя скрягой, даже осуждал тех, кто имеет кубышки, а по-человечески не живет. И не догадался бы Павел Андреевич, как оценить поступок отца, если бы не подсказала Дарья Антоновна:

— А куда было тратить? Нам хватало моего заработка и пенсии Андрея Кондратьевича. Иногда он доставал переводы, перебирал их один за другим, а потом письмо Терентия заново перечитывал. Думаю, тут в шкатулке были у него и горе, и радость!

Павел Андреевич не стал развязывать стопки, положил их обратно, а Терентий вцепился:

— Не прячь! Эти деньги надо тоже в опись включить! Не имеет значения, что ты посылал. Все, найденное в отцовом доме, подлежит разделу на равные доли.

Прямо он не глядел. Ему было явно неловко запускать руку в чужой карман, но кучка наличных денег завораживала.

— Настаиваешь? — спросил Павел Андреевич.

— Требую! — категорически ответил Терентий.

Пересчитывать трояки и пятерки он взялся сам, так казалось надежнее, но деньги все-таки жгли ему руки, он часто сбивался, разнервничался, а тут еще в горницу прибежал Женька сказать Павлу Андреевичу, что для рыбалки уже все приготовлено. Терентий топнул ногой и заорал:

— Брысь отсюда, паршивец! Черти тебя навязали…

Это выплеснулось из него неожиданно, сразу обнаружив необоримую неприязнь к сироте. Испуганный Женька заревел. Дарья Антоновна схватила его, прижала к себе. Пожалуй, она взяла бы ухват и отходила им злого обидчика, если бы не опередил ее Павел Андреевич. Чуть позднее он и сам удивился, как это вышло, что в одно мгновение резким ударом сшиб Терентия с ног. Тот стукнулся затылком об пол, а когда очухался и поднялся, злорадно сказал:

— Я тебе, Пашенька, и это пришью на суде при разделе! Хоть и брат — драться не смей!

— Однако тебе было сказано: Женьку не тронь! — погрозил ему пальцем Павел Андреевич. — Повторишь если — снова получишь!

— А я твоих угроз не боюсь!

— Извинись и скажи Женьке, что обругал его не намеренно, если есть в тебе хоть капелька совести!

Гнев у того и у другого остыл, но они еще продолжали смотреть холодно и враждебно.

— Не хочешь? — спросил Павел Андреевич. — Тогда сейчас же вали отсюда! Не состоится дележ!

Составленную опись он порвал на клочки, выбросил в окошко, на ветер.

— Обращайся в суд. Адвоката найми. Не то двух. Твоя Фенька оплатит. Только вряд ли что-нибудь выиграешь!

— Что мое, то отдай! Так и суд порешит, — повторил свое желание Терентий. — Я вот сейчас схожу в поселковый Совет, призову оттуда комиссию, заново движимое и недвижимое перепишем, оценим да еще и акт на тебя за побои составим.

Ничто под ним не шаталось, не колебалось.

— Ты прежде фамилию перемени, — насмешливо заметил Павел Андреевич. — Гужавины меж собой никогда не судились.

— Ничего, так сойдет.

— Ну, что ж, станем судиться! — согласился Павел Андреевич. — Оказывается, человек ты без роду, без племени. Я еще по наивности думал: дескать, сговорюсь с тобой, и в один голос мы скажем: «Наш дом — это наши отец и мать, наше детство и родина! Место, где проживают Гужавины, на всей земле для них — одно-разъединственное!»

— Перестань меня агитировать, — обозлился Терентий. — Место, место, а что оно значит для меня, если тут уже не живу…

— Только учти, не я и не Дарена выйдем на суд с тобой. Всю родню позовем. На одной стороне станешь ты со своим адвокатом, на другой мы: кто перетянет? И не просто за наследство станем судиться. Еще и спросим: за чей счет ты богато живешь, что в тебе выше…

Павел Андреевич не сказал, что же есть выше всех благ в человеческой жизни, но и так было понятно: место среди людей! Если нет в тебе совести, не дороги честь и достоинство, никого не жалко, никому в беде не хочешь помочь, подбираешь объедки с чужого стола, тяготишься трудом, то не миновать тебе всеобщего позора и людского презрения.

Терентий понуро уперся глазами в стол. Розовое довольство у него на щеках потускнело. Казалось, он взвешивал: выигрыш или проигрыш. Не лишиться бы уже нажитого?

— Ты, Павел, таким вражиной меня представил, в пору американским буржуем назваться, — после длительного раздумья произнес уныло Терентий. — Возможно, я перехватил. Очень даже возможно. Но неужели я совсем конченый, безнадежный и хуже голодной собаки? Не подумай, будто я угроз испугался. Здесь испозорят, а в городе весь позор как дождиком смоет. В Боровое могу не казаться.

Терентий поднял голову, протер платочком очки, снова надел их:

— В конце-то концов, не миллионы надо делить. Каждому из нас причтется от силы тысячи две.

Он еще не высказывал своего согласия, но уже начал томиться от желания стать выше себя, как случалось и прежде после попоек. Тогда он словно подымался из грязи, трезвел, оглядываясь по сторонам, и при виде яркого солнца, чистого неба устремлялся к душевному очищению.

— Понятно, деньги могли бы мне пригодиться. Купим особняк, так еще на устройство понадобятся, — как о невозвратимой утрате, однако благородно, без сожаления сделал новый шаг к уступке Терентий. — Я так и рассчитывал. И не думай, будто я не переживал ничего! Легко ли со всеми разлаяться?..

Павел Андреевич выжидал, когда он дозреет, понимая, сколь трудно Терентию выпускать на волю жар-птицу.

— Но если по правде сказать, так это Фенька настропалила меня, — вдруг вырвалось у него признание. — Она же меня и к адвокату водила на консультацию…

— А разве ты своим умом жить не умеешь? — спросил Павел Андреевич. — Взял бы отрезал — и баста!

У Терентия дрогнули губы, какое-то слово осталось на кончике языка. Он еще подумал, поколебался и, наконец, припечатал ладонью об стол.

— Ладно! Ради отца, чтобы не порочить его светлую память, не станем ломать давний обычай. Отступаюсь!

Для него это была торжественная минута великодушия: он не просто согласился с братом, а дарил, жертвовал, воздвигал себе памятник.

— Не такой уж я дурной!

Потом он сам же, под диктовку Павла Андреевича, написал соглашение о признании Женьки наследником всего неделимого хозяйства, оставленного Андреем Кондратьевичем. Было заявлено, что ни сейчас, ни в будущем никаких претензий по наследству братья Гужавины своему племяннику не предъявят. Подписались оба. Ниже подписалась Дарья Антоновна. Позднее подтвердили соглашение Александра Кондратьевна, Никита Петрович и Корин. Затем документ заверил поселковый Совет.

— Ну, вот, покончено честь по чести, — похвалился Терентий, усаживаясь за семейный стол обедать. — Родительский дом — это действительно, как святая купель. Поблудишь по белу свету, приедешь в него весь испачканный, а окунешься в купель-то, и опять ты человек человеком!

Зато после обеда он снова помрачнел, замкнулся, долго сидел на крылечке, горбатился. Возвышенные чувства оказались недолгими. Он явно сожалел о содеянном и ругал себя за поспешность, а путь назад был отрезан, написанное пером — не вырубить топором!

При нем Павел Андреевич вместе с Женькой поправили и подкрасили деревянного петуха на крыше ворот. Терентий туда не взглянул. И рано, задолго до прихода городского автобуса, не прощаясь, вышел из дома. Шагал, шагал вдоль улицы, медленно, нехотя, пока отчаяние не повернуло его назад. Постучал он в окошко горницы, позвал Павла Андреевича и выговорил почти принужденно:

— Слышь, брат! Сделай же и для меня доброе дело: отдай те деньги, кои хранятся в отцовой шкатулке! Прошу! Не могу я к Феньке вернуться с пустыми руками.

Взял, не считая. И даже вечереющее солнце не обогрело его, закатилось за белое облако.

Над дальней дубравой всходило раннее солнце, лучистое, но холодное, когда они тропинкой позади огородов, а затем узким переулком вышли ко двору Спиридона Кувалдина.