Родина имени Путина - Страница 6

— Мишаня по-прежнему в грушевом бизнесе?

— В смысле?

— Хреном груши околачивает.

— К чему напрягаться, если папа шелестит? Сам-то как? — штамповались машинально вопросы.

— Нормально. В сервис еду, машину с ТО забирать. Завтра опять в леса.

— В какие леса? — Последняя фраза неожиданно поцеловала в ухо.

— Ну, к себе, в Вологду.

— Чего там забыл? — Двери раскрылись на моей остановке, но я не спешил.

— Ты не знаешь? — недоуменно покосился Вася. — Давненько все-таки мы с тобой не общались.

— Не тяни, рассказывай. Выходить скоро.

— Я уже год как финансовый директор лесопромышленной компании, принадлежащей финикам. За местными колхозниками приглядываю. Служба ненапряжная. Машина, квартира, соцпакет. Засада, правда, там сидеть на постоянке, но за то бабло, которое финны откидывают, подпишусь и на полюсе пингвинов гонять.

— То-то, я смотрю, на метро ездишь.

— Ваня, после такой глубокой ж. жемчужины севера, метро — это как аттракцион. Причем, заметь, почти бесплатный. Хотя городишко приятный и народец невредный. Масло, молоко, доярки. Все, как мы любим! Мужики, правда, по пояс деревянные.

— Пригласил бы как-нибудь, — аккуратно закинул я однокласснику, размышляя над кредитом доверия, который предстояло открыть.

— Не вопрос! Поехали.

— Поехали. Завтра? — улыбнулся я.

— Можно и завтра, — отмахнулся Вася. — Ты сейчас серьезно?

— Очень. У меня пауза в трудах и заботах возникла. Душа воздуха просит.

— Уезжаю завтра утром. К семи подтянешься в Крылатское?

— Подтянусь. Только, Вась, — я осекся. — У меня сейчас некоторые сложности. Долго объяснять. Ты пока о том, что я еду с тобой, никому не рассказывай.

— Не вопрос. Что случилось-то?

— Хочу найти себя, пока не нашли другие.

— Ладно, мне выходить. Ну, если соберешься, то до завтра, — пожав руку, Вася выскочил из вагона.

Вечером я сообщил Наташе, что еду в Волгоград к друзьям отдохнуть и отдышаться.

Успев подустать за эти дни от моей нервной навязчивости, она не возражала. Наутро доставила меня в условленное место. Вася не подвел, и через сорок минут мы уже сворачивали со МКАДа на Ярославку. И Вологда стала прибежищем, откуда я выбирался раз в неделю или в две, чтобы обнять родных и увидеть ее.

Из дневниковых записей, 22 апреля 2005 г.:

Состояние глухого одиночества, пустоты и беспросветности. Что-то грызет изнутри. Что-то щемит, щемит тупой болью. Это не страх, страха нет, он прошел. Страх, как боль, к нему привыкаешь, смиряешься, и, кажется, что его просто нет. Плохие новости — как хорошие удары по телу — сначала дикая неожиданная боль, и сила ее прежде всего от неожиданности, потом привыкаешь, и уже ее не чувствуешь. Щемит от бездействия, от самой гнусной роли, которая может быть в этой жизни — роли молчаливого наблюдателя, роли скота, которого гонят на бойню, а он еще при этом пытается не мычать, чтобы не прикончили раньше намеченного. На редкость паскудное состояние. На диссертации сосредоточиться не получается. Да и какая там диссертация. все-таки нервы вещь хрупкая и непредсказуемая. Не знаешь, где выдержат, а где сорвутся. Морально уже готов к самому худшему, психологически нет. Каков может быть самый неприятный расклад? во-первых, меня могут закрыть лет так на двадцать. Это значит, что в 44 года я буду свободен как ветер в поле. За это время и кандидатскую можно накропать и к докторской приступить в перерывах в ударно-исправительном труде на зоне в какой-нибудь Мордовии. во-вторых, могут убить. в лучшем случае быстро убить, в худшем долго и с выдумкой.

Последний вариант — самый неприятный из всех возможных раскладов. Сама же смерть — понятие философское, и таков к ней должен быть подход. Умирают все. И в свои 80, и в 50, и 25, ив 15. Умереть не страшно, страшно жить как овца. Я, наверное, не так уж и грешен, чтобы бояться предстать перед Господом. И не так уж свят, что-бы сожалеть о невкушенных бренных радостях. Мучиться не хочется, а так «всегда готов!». Великий пост в этом году тяжелый. Знать бы, что Господь нам посылает — испытания или наказания, и будет ли прощение.

Из дневниковых записей, 8 мая 2005 г.:

Проснулись в полдень. вылезли из дома, поехали обедать. Звонок Наташкиного отца застал нас на Проспекте Вернадского: «Где ты? С кем ты?.. Приезжайте, попьем, познакомимся!». Наташа, сказала, что подумает и перезвонит. На ней не было лица:

«Вань, я боюсь. ты как думаешь?». в моем положении знакомство с ее родителями представлялось достаточно забавным. Одна лишь эта картина могла вызвать улыбку. Я, будучи в федеральном розыске, не очень бритый, не в очень свежей одежде, не в очень чистых кедах, знакомлюсь с мамой и папой своей потенциальной невесты. От такой развлекухи грех было отказываться. Сперва Наташка была категорична: «Я не хочу, я не готова. ты не знаешь моего отца, а вдруг ты ему не понравишься». Но желание отца оказалось сильнее девичьих сомнений. Место для кофе было избрано с особым цинизмом — гостиница «Арарат Парк Хаятт». Проезд был закрыт уже на подступах к месту встречи. Столица готовилась к торжествам, гостиница — к приему президентов. На пути к «Арарату» мы миновали два милицейских кордона, объясняя нарядным летехам, куда и зачем идем. Единственная мысль, которая не давала покоя, что если меня сейчас примут, то это будет просто смешно, ибо соваться с моей свежей популярностью в ментовских ориентировках в обложенный центр Москвы даже идиотизмом назвать нельзя. Дальше — больше. Холл гостиницы был забит ментами, фэсэошниками, чекистами и прочей разномастной служивой челядью — ждали греческого президента. Обступив нас полукругом, люди в погонах и в штатском, вежливо и не очень, объясняли невозможность попасть наверх в бар. Наташа позвонила, спустился отец. Он с ходу всем объяснил, кто есть они, особо не вдаваясь в подробности, кто есть он. И, обняв дочь, направился к лифту, предложив мне следовать за ним. Попытка взять штурмом лифт была пресечена блюстителями. «Приехали», — мелькнуло у меня в голове. Была еще надежда заявить, что документы я забыл в машине. Однако никто ни о чем не спрашивал. а батька, рассказав им что-то невнятное о проблеме безработицы среди бывших сотрудников правоохранительных органов, гордо овладел лифтом.

Геннадий Федорович — президент крупного добывающего предприятия и по совместительству Наташин папа оказался до банальности типичным управленцем высшего звена: холеноватый, жирноватый, нагловатый. Наемники, по сути шестерки, пусть и ворочащие огромными бабками, ощущают себя полными хозяевами жизни, позволяя себе судить все и вся. Обычно с такими товарищами (в отсутствии дам) под хороший градус после часа официоза, как правило, переходишь на «ты», на разговор «за жисть» и «о бабах». Короче, общение предстояло быть если не интересным, то вполне забавным. адреналин приятно играл в голове и мышцах — знакомство с родителями отошло на второй план. волновал вопрос — выйду ли я отсюда?

Мы поднялись на последний этаж. Стеклянный купол гостиницы открывал упоительную панораму вечерней майской Москвы — тихую, спокойную, но вместе с тем гордую и величественную.

Наташкина маман была классической боевой подругой своего мужа, съевшая с ним не один пуд соли. волевая и с сильным характером, судя по всему, она была крепкой опорой для супруга.

Первые пятнадцать минут общения были неприятно натянутыми. Меня аккуратно щупали, изучали, высматривали. Наташа была как на иголках. Пили виски. После первого тоста глава семьи по-отечески обвинил меня в неуважении к старшим. Оказывается, опрокидывать стакан следует в порядке старшинства. Короче, разговор пошел.

— Чем сам-то занимаешься? — поднабравшись, спросил Геннадий Федорович.

— В аспирантуре учусь.

— Ну, это понятно. все мы учимся. Мне вот тоже профессора недавно дали. а работаешь где?

— Помощником депутата, — не моргнув глазом, ответил я.

На этом папенька окончательно успокоился.

Пролетело два часа. Поднялись на выход. Когда одевались, я отдал Наташе все телефоны и документы на случай ареста. Девчонка переживала больше меня. вышли спокойно. Прошли два кордона. Сели в машину. Отвезли родителей. Прощаясь с ее отцом, я поймал его взгляд. в нем отразилась глубокая симпатия, но вместе с ней недоверие и, как мне показалось, сочувствие.