Родина дремлющих ангелов - Страница 7

Чтобы спрогнозировать перспективу развития той или иной культуры, достаточно оценить её внешние, официальные формы. Садизм Римской империи закончился победой христианства. Пропаганда христианской любви к ближнему трансформировалась в костры инквизиции. Гуманистические идеи XVIII века увенчала работа гильотины. Набожная Российская империя увлеклась расстрелами священников. Теперь, наигравшись в массовые репрессии, мы возмущаемся робким произволом белорусского президента.

В Украине официальная установка на возрождение народной культуры порождает массовое презрение к «шароварщине». Чем настойчивей мы приучаем детей к традиционной вышивке и гончарному делу, тем больше они тянутся к изучению редких компьютерных программ и чтению российской классики.

И так будет продолжаться до бесконечности. Мы обязательно найдём что-нибудь альтернативное. Ведь лучше страдать от боли, чем от скуки. Это подсознательно чувствует каждый. Божественный закон суров: там, где не бывает запретного, кончаются пределы рая.

Мы все герои индийского кино. Мы позволяем себе верить в невероятные истории, где добрые кухарки красиво управляют государством, где нищие легко становятся богатыми, где закоренелые бандиты вышивают салфетки крестиком и готовят нам подарки к Рождеству.

С тех пор, как деньги стали править миром, мы готовы поверить во что угодно, лишь бы заплатили гонорар. При этом действительность уже не пользуется спросом. Она обременяет нас, как давно лежалый товар.

В древности люди тоже любили деньги, но они не позволяли им безраздельно властвовать над собой. Тогда никому не приходило в голову, что социальное положение человека может определяться стоимостью рабочего времени.

Понятия «высший» и «низший» формировались согласно неизменному закону природы, где каждый рождается с конкретным предназначением. Хам не способен быть царём, а дельфин не может быть акулой. Люди постоянно разделялись на касты или сословия, не оттого что им этого хотелось, а потому что иначе было нельзя.

Многовековой опыт доказал, что священники, дворяне, крестьяне и бродяги отличаются не родом занятий, а принадлежностью к особой породе индивидуумов. Возможно, в скором времени учёным удастся вычислить генетический код царя или пролетария – достаточно задаться целью.

Говорят, что многое зависит от воспитания. И это справедливо, если воспитание направлено на развитие изначально заложенных качеств. Бессмысленно приучать природного крестьянина к оружию. В результате из него может получиться не благородный воин, а трусливый солдат. Человеку с рефлексами торговца нельзя навязывать духовную семинарию, ведь, кроме махинаций с лампадным маслом, его ничто не будет интересовать.

Представители «высших» могли себе позволить заниматься любым делом, свойственным низшим сословиям, но низшие не могли заниматься делом сословий высших. Это не имело отношения к чьей-либо прихоти. Для людей было совершенно очевидно, что «генетический крестьянин» лишён универсальности дворянина и в этой роли он крайне опасен для окружающих. Зато граф Толстой спокойно мог ходить за плугом, и это никому не причиняло вреда.

Классические образы идеального аристократа и крестьянина изобразил Сервантес в своём романе «Дон Кихот». Странствующий рыцарь и его оруженосец – это, по сути, два разных подхода к жизни, связанных между собой неразрывно. Когда хитроумный идальго кричит: «Браво, Санчо! Приключение!» – Санчо отвечает: «Дай Бог, чтоб удачное!» Дон Кихот не имел привычки терзаться сомнениями и поддаваться чужому влиянию: «Напрасно или не напрасно – это уж дело моё». Санчо вёл себя иначе: «Синьор! Нельзя ли дать мне два дня сроку, чтобы я подумал, как лучше поступить?» Нельзя сказать, кто хуже – Санчо или Дон Кихот. Они оба хороши, потому что каждый находится на своём месте.

Сословное разделение было полезно тем, что исключало путаницу в социальных и личных отношениях между людьми. Признаки «генетического» благородства и утончённости обретали конкретный статус и полномочия. Естественный отбор согласно проявленным качествам устанавливал энергетическое равновесие всей человеческой биомассы. Хотя духовная и правящая элита могла подвергаться давлению низших сословий, она не являлась объектом их манипуляций.

Новые производственные отношения испортили всё. Деньги, сосредоточенные в руках низших сословий, начали «делать погоду». «Генетические» торговцы перекупили функции дворян: жирафы стали работать слонами, слоны – пингвинами. Все чувствуют, что это ненормально, но жажда зарплаты заставляет забывать обо всём.

«Биологический» беспредел буржуазной демократии спровоцировал культурные катастрофы. Благородных заказчиков и духовных гармонизаторов пространства стали называть пережитком прошлого. В результате этическая нормативность человечества подверглась резкой деформации.

На первый взгляд всё выглядит благопристойно: повсюду говорят о правах человека и устраивают питомники для бродячих животных. Однако люди – существа зоркие, и при всём своём желании не могут обмануть себя. Мы постоянно испытываем дискомфорт от неестественного поведения новых представителей общественной надстройки. Их декларации гуманистических идей выполняют роль обычного товара, который продают по мере надобности. Даже личная жизнь несортированной элиты приобрела коммерческий смысл. Мы ходим на выборы, как в пустой магазин, где нам предлагают остатки никому не нужных вещей. И мы вынуждены выбирать из того, что есть, глядя на заведомо лживую упаковку. Мы сознательно покупаем ложь, потому что правда никогда не лежит на прилавке. Наш низменный вкус – инструмент наших манипуляций. Торговцы подчиняются нам, как Обществу защиты потребителей.

Авторитарность денег лишила авторитета людей как таковых. К человеку могут прислушаться только в том случае, если он состоялся как товар. Разрушив качественные сословия, общество утратило ориентиры качественной жизни. Сегодня Санчо Панса имеет наглость поучать Дон Кихота. Конечно, благородному идальго нечему учиться у добродушных крестьян. Но крестьяне об этом не знают. Их сбивает с толку наличие крупных денег в своём кошельке. Они не понимают, что удачно про данная редиска не может уравнять бульдога с носорогом. Дон Кихот не умеет слушать Санчо, а Санчо не желает слушать Дон Кихота. Мы превратились в общество глухонемых. Никто не способен сообразить, где мы находимся и куда продвигаемся. Объяснить уже некому. Тот, кто купил право голоса, сказать ничего не может, а тот, кто может, – утратил такое право.

Все украинские начальники – люди с большой душевной травмой. Одно дело, когда украинец служит губернатором в России или управляет Канадой, и совсем другое, если он возымел желание управлять украинцами. Это уже диагноз. Иначе как объяснить, что в стране, где каждый чувствует себя Наполеоном или Клеопатрой, могут появляться особи с претензией на первенство.

На украинских просторах только инородец имеет право сидеть в кабинете с умным лицом. Начальник же местного происхождения обязан выглядеть карикатурно. Это единственный способ задобрить публику и получить призы в виде общественного одобрения и повышения по службе.

Ненависть к начальству у нас в крови. За всю историю Украины со времён татарского нашествия мы имели только одного авторитетного лидера, и тому норовили дать по морде. Богдан Хмельницкий, о котором идёт речь, носил булаву не только для красоты. Ему неоднократно приходилось отбиваться ею от своих соратников, страстно желающих вырвать ему чуб. Следует сказать, что это вовсе не из вредности. Просто мы знаем, что полноценным людям начальство без надобности.

Наше природное чувство собственного совершенства не позволяло нам выбрать из своей среды что-нибудь превосходное. Всё, что где-то может выглядеть превосходным, в нашей среде автоматически превращается в посредственность. Невозможность выбрать авторитетную личность привела к тому, что на каждом берегу у нас в своё время сидело по десятку гетманов и сотни полковников. В последнюю гражданскую войну Украина побила все рекорды по количеству правительств и независимых территориальных зон.