Роддом, или Поздняя беременность. Кадры 27-37 - Страница 1

После формального стука в кабинет легко протиснулся Родин – новый заведующий отделением патологии.

– Госпитализацию к себе подпишете, Татьяна Георгиевна?

Мальцева оторвалась от вечной писанины и помахала рукой, мол, давайте сюда свою бумажку. Родин положил перед ней обменную карту.

– Разумеется, Сергей Станиславович. Показания к обсервации?

– Все семейные родзалы физиологии заняты. Хотя я мог бы сказать «кольпит».

Татьяна Георгиевна пристально глянула на жизнерадостного рыжего заведующего, на чьём лице было такое забавное выражение, что она не могла не рассмеяться.

– Ох, слава богу! – выдохнул Родин. – Я уж полагал, что вы будете меня отчитывать, грозить пальчиком и всё такое.

– Нас всех давным-давно пора высечь за хроническое персистирующее нарушение санитарно-эпидемиологического режима. Нарушаемого, заметьте, в исключительно одностороннем порядке. Захоти я положить женщину с цветущим, не мифическим кольпитом в физиологическое родильное отделение, заведующий покажет мне большую фигу – и будет прав.

– Нет вообще в природе никаких кольпитов! А семейные родзалы – это сильно отдельная песня, нарушающая здравый смысл!

Заведующая обсервацией удивлённо подняла брови.

– В конкретном случае, я имею в виду, – кивнул Родин на лежащую перед Мальцевой бумагу.

– Нет никаких кольпитов? – риторически-ехидно вопросила Татьяна Георгиевна, пробегая глазами обменную карту, на которой уже поставила свою размашистую подпись. – Расскажите это той даме, у которой влагалище разъехалось до сводов под головкой пло… Какой тут, к чертям, может быть семейный родзал?! – оборвалась она на полуслове и несколько ошарашено уставилась на коллегу.

– Клиент всегда прав, – равнодушно пожал Сергей Станиславович плечами.

– Я бы на вашем месте…

– Именно это я и делал на своём месте. Уговаривал все десять лунных месяцев. Точнее – дольше. С самого начала процедуры.

– И?..

– И, видимо, не всех больных война убила.

Оба заведующих снова молча поиграли в гляделки.

– Я её сегодня госпитализирую – и уже ночью придумаю срочные показания к кесареву сечению. Сниму кардиотокограмму у прикроватной тумбочки, выслушаю стетоскопом сердцебиение пеленального столика и…

– И откажите им!

– Не могу. Я, Татьяна Георгиевна, это начал, мне это и… Я же немножечко репродуктолог.

– Не скромничайте. Насчёт «немножечко». Я уже детально ознакомилась с вашим анамнезом. Рабочим, – поспешно добавила Мальцева.

– Ах, Татьяна Георгиевна! – рассмеялся Родин. – Хочешь не хочешь, нас насильно ознакомляют с анамнезами друг друга. Анамнезами, состоящими в основном из слухов, собранных добрыми самаритянами.

– Ладно. Госпитализацию я вам подписала – вам и…

– И не говорите, что вы не останетесь тут, чтобы проконтролировать, как я под покровом ночи творю добро во вверенном вам отделении.

– В вашей профессиональной компетенции, Сергей Станиславович, я нисколько не сомневаюсь. Иначе бы Семён Ильич не выторговал бы вас к нам. Или – посреди прочих слухов – вам уже успели доложить, что я – диктатор, не вылезающий с работы по причине полного отсутствия личной жизни?

– О, вот уж на что не жаловались сборщики и разносчики слухов – так это на отсутствие у вас личной жизни! – обезоруживающе улыбнулся обаятельный рыжий толстяк.

– Ну, про вас, знаете ли, тоже…

– Я вам сам всё расскажу во время наших бдений. Обещаю, уж что-что – а скучно нам сегодня ночью не будет!

С этими словами Родин подхватил со стола подписанную Мальцевой обменную карту и, подмигнув, элегантно выкатился из кабинета.

Сказать по правде, жизнь Мальцевой Татьяны Георгиевны, заведующей обсервационного отделения родильного дома, входящего в состав многопрофильной больницы, действительно состояла в основном из работы, работы и работы. Не то чтобы на всё остальное не хватало времени, просто… Просто не было должного «всего остального» среди прочего остального всего. Мужа у неё не было. Детей – тоже. В её постоянных официальных любовниках числился заместитель главного врача по акушерству и гинекологии этой самой больницы. И не только числился, но и на самом деле являлся. Причём с тех стародавних пор, когда ещё никаким начмедом он и не был. Недавно Семён Ильич Панин даже сделал ей очередное предложение руки и сердца, несмотря на наличие жены, троих детей и несколько недель назад родившейся внучки.[1] Сделал он его весьма забавным способом при весьма неоднозначных обстоятельствах. Впрочем, совсем недавно Татьяна Георгиевна получила ещё одно предложение руки и сердца – от двадцатипятилетнего юнца. Что в её далеко не самом молодом уже возрасте и вовсе смешно. Нет, конечно, Мадонна может себе позволить всё молодеющих парней, становящихся всё смуглее и смуглее, но… Но Татьяна Георгиевна – не Мадонна. Пожалуй, она выйдет замуж за Ивана Спиридоновича Волкова. Не Мадонна, разумеется, а Татьяна Георгиевна Мальцева. Где Мадонна, а где владелец ООО «Мандала»?! Иван Спиридонович – вдовец, мужчина приятной наружности, мягко сказать – не беден. И значит, весьма неглуп. Хотя как может неглупый человек назвать что-то там, связанное с цветными металлами, «Мандалой»? А как может весьма, казалось бы, неглупая баба за сорок переспать с двадцатипятилетним мальчишкой?

– С четвертьвековым мужчиной! – назидательно резюмировала Марго, вошедшая в кабинет безо всякого стука и по-хозяйски шлёпнувшаяся на койку заведующей.

– Что?! – удивлённо уставилась Татьяна Георгиевна на свою старую подругу, Маргариту Андреевну Шрамко, старшую акушерку этого самого обсервационного отделения.

– Да у тебя на морде написано: «Как я могла переспать с двадцатипятилетним мальчишкой?!» Вот я тебе и говорю, что он не двадцатипятилетний мальчишка, а четвертьвековой мужчина.

– Делать мне больше нечего, как об этом думать! – покраснела Татьяна Георгиевна и уткнулась в бумаги. – У тебя ко мне дело или так? – уточнила она, не поднимая голову.

– Не волнуйся. Кроме меня, твои мысли никто читать не умеет. Даже Сёма. Мужики вообще мысли читать не умеют. А женщины – умеют. Отсюда и вечные проблемы.

– Маргарита Андреевна, я очень занята. Если тебе захотелось поразмышлять о психологии взаимоотношений полов, то давай отложим.

– Дело, дело. Я решила твой кабинет переоборудовать. Ты видела, какие кабинеты у других заведующих? Я уже не говорю о начмеде или – тьфу-тьфу-тьфу! – главном враче нашей больнички! – Маргоша, трижды поплевав через левое плечо, размашисто перекрестилась на репродукцию рисунка Леонардо да Винчи «Плод во чреве матери». – И эту гадость снимем наконец-то!

– Это не гадость, это – анатомический рисунок Леонардо. И, некоторым образом, мой талисман. О чём ты, разумеется, знаешь.

– На неё беременные жалуются.

– На «неё» – это на рисунок?

– На неё – это на репродукцию! – язвительно отфутболила Маргарита Андреевна. – Или это подлинник – и тогда ты срочно должна всё бросить и купить себе гражданство державы поприличнее. Такой, где ремонты не старшая акушерка делает!

– Нечего почём зря по кабинетам заведующих шляться, раз такие чувствительные, – огрызнулась Татьяна Георгиевна.

– Вот, да, к слову о кабинетах. Не по рангу тебе этот аскетизм. Как себя подашь, так и поедешь!

– А чего такого-то?

Татьяна Георгиевна внимательно осмотрела свой кабинет, к которому давным-давно привыкла. Вешалка слева от входа. Умывальник. Холодильник, где хранились в основном растворы, а сейчас стояли ещё и флакон лиофилизированной плазмы, два йогурта и початая бутылка водки. За холодильником была «припрятана» самая обыкновенная панцирная больничная койка. Дальше – окно. Под окном – письменный стол, далеко не из самых новых. Стулья – собственно её, и, с другой стороны стола, приставной – для посетителя. Старенькая стенка, набитая книгами. И со встроенным шкафом – для её личной одежды… И всё. Дверь.