Род Корневых будет жить! (СИ) - Страница 7

Вокруг меня смерть.

Ну почему так? Чем я провинился в жизни, что вокруг меня только смерть? Что в том миру, что в этом…

— Барин… Владимир Дмитриевич…

Я поднял голову.

Ко мне подошла сильно беременная женщина лет тридцати и протянула кружку.

— На, выпей! Тебе легче станет.

Я хотел отказаться, но глянул на её живот и протянул руку за кружкой.

Это была такая же кружка, из каких поминали. И я хлебнул, в надежде что алкоголь поможет мне хоть немного забыться. И поперхнулся.

На моё удивление в кружке была чистейшая вода.

Откашлявшись, я с удивлением посмотрел на женщину.

Она по-своему расценила мой взгляд и поспешила заверить:

— Это ключевая вода. Из Серебряного источника специально принесли на поминки.

Я кивнул. И допил воду. От которой действительно на душе стало немного полегче, как будто эта вода омыла что-то внутри.

— Всё наладится, — продолжала уговаривать меня женщина. — Вы живы, а это главное!

— Толку-то… — пробурчал я. — Я не то, что не смог защитить, так ещё и…

Создал кучу проблем, хотелось добавить мне, но слова застряли в глотке, едва я глянул в глаза этой женщины.

Она смотрела на меня с материнской любовью, глубочайшей нежностью и… скорбью. Она всё понимала и принимала как данность. И не осуждала меня.

— Как тебя зовут? — спросил я, ожидая услышать Мария.

— Бажена, — с улыбкой ответила женщина.

— Бажена… — повторил я, понимая, что имя навсегда отпечаталось в памяти.

— Мам! — к ней подбежал мальчишка лет семи-восьми.

А за ним две сопливые девчушки — одна чуть постарше — лет пяти, а второй не больше трёх лет.

Бажена с улыбкой встретила детей, вытерла подолом девчонкам носы.

— Василько проснулся, — строго сказал мальчишка.

Бажена ласково потрепала его по волосам, отчего он дёрнулся, мол, что я маленький?! Снова посмотрела на меня и сказала:

— Не сиди один, барин. Идём к нам! Беду лучше переживать вместе.

И отправилась к остальным, где уже слышалось недовольное кряхтенье полуторагодовалого малыша.

Я остался сидеть на месте. Только теперь всё моё внимание было сосредоточено на женщинах и детях. И на стариках.

Я смотрел на них и понимал, ради чего стоит на свете жить и умирать. Вот ради них! Ради того, чтобы рождались дети! Ради того, чтобы не прервалась нить.

Более того, именно ради них я должен стать сильнее! Я должен обрести силу, чего бы мне это ни стоило, и что бы это ни значило!

Не назло упырям! А ради жизни!

Потому как ничего хорошего назло появиться не может. На зло можно только разрушить. А в моей жизни разрушений и так достаточно.

Как только я это понял, сумбур в голове прекратился.

А ещё спустя время в избу начали возвращаться смертельно уставшие люди.

И по тому, как они входили, я понял, что атака отбита.

А ещё понял, что они полностью выложились, чтобы отвести беду вот от этих детей и беременных женщин.

Люди проходили и устало садились за стол. А женщины, передав малышей старикам и старшим детям, кинулись помогать уставшим, подносили воды, щебетали о чём-то простом, обыденном, помогали снять кожаные доспехи, обрабатывали раны.

Вошёл Егор Казимирович.

Первым делом он отыскал взглядом меня. Но ничего не сказал, хотя в его взгляде промелькнула ярость. И промолчал он не потому, что рядом со мной нарисовался китаец…

Но я и сам себя уже отчитал двести пятьдесят раз. Взрослый мужик, опытный боец, а налажал, как не знаю кто. Что ж, за свои поступки нужно отвечать.

Я встал. И прошёл во главу стола. А потом поклонился людям в пояс и сказал:

— Простите меня, если сможете. Я сглупил как идиот.

В комнате повисла тишина. Люди не смотрели на меня, отводили глаза.

И тут неожиданно Божена затянула:

Волколак-то нынче выл –

Его Федя охмурил.

Снял рубаху и портки –

Воет нечисть от тоски!

Голос Божены прозвенел в тишине, как тугая тетива.

Она допела частушку, но звучание ещё не успело опасть, как застучали трещотки, и частушки подхватила Дуня:

Кто бы, кто бы посмеялся

Да не ты, плешивый пёс!

Ваня вдарит только раз –

Ты навек лишишься глаз!

А потом и Савелий взял гусельки да запел с яростью:

Не ходи ты по засеке,

Не стучи когтями.

Боря выйдет, даст пи@ды

Полетишь аж до звезды!

Частушки звучали яростно. Женщины то плакали, то хохотали, то бросались в пляс. Это был своеобразный праздник посрамления и изгнания смерти, победы над ней.

Я чувствовал силу несломленного народа. Силу и боль. Потому что не все вернулись. Но деревня была жива. Были живы дети, а скоро ещё народятся.

Бабы подкидывали в широкую печь дрова, ставили чугунки. Другие плясали и пели.

А мужики потихоньку оттаивали. Возвращались к жизни.

Но Фёдора больше не было. Он погиб, спасая мою никчёмную жизнь.

Из тех четверых, что спрыгнули спасать меня, вытащить удалось только двоих. Третьего чуть-чуть не успели — уже в полёте его достал волколак, который, впрочем, ненадолго пережил парня. Фёдор же до последнего прикрывал отход товарищей.

Погибших после этой схватки было много. И всех их помянули, вспомнив их доблесть. Про каждого спели частушку. И это были не домашние заготовки, эти частушки рождались здесь и сейчас. И отзвучав, уходили освещать путь погибшим до самого Источника…

Я не знаю, откуда пришло ко мне это знание, просто я это понял.

Посмотрев на деда Радима, я поймал его взгляд. И старик сказал мне:

— Ты жив, барин. А это самое главное! Ведь погибни ты, и нас всех продали бы в рабство. И это в лучшем случае.

Его слова как плетью хлестанули меня.

А потом дед Радим попросил у меня немного крови, чтобы обновить сжигающее зелье.

— Силы у тебя, Владимир Дмитриевич, конечно, нет. Но кровь-то у тебя Корневская! К тому же ты получил благословение рода. Мож и сработает… Хоть бы сработала! Иначе тяжко нам придётся.

Я не задумываясь протянул руку:

— Хоть всю берите…

— Всю не надо! — строго ответил дед Радим и сделал небольшой надрез на моей ладони. Собрал в маленький флакончик немного моей крови, а потом кивнул женщинам, чтобы они обработали рану.

Божена смазала ранку пахучей мазью и перевязала тряпицей.

Я смотрел на неё и думал, что она, наверное, так же обрабатывает синяки и ссадины своим детям и раны своему мужу. Вот только здесь сейчас её мужа не было. И я по новой увидел скорбь в её глазах.

Нет, ничего такого я к этой женщине не испытывал. Просто понял, как трудно ей живётся. И при этом она умудрилась сохранить душу светлой и чистой. И это, как ни странно, давало силы и мне.

Пока женщины готовили поминальный обед, Егор Казимирович распорядился починить снова покосившийся в двух местах частокол — там, где атака волколаков была особенно яростной. Заодно масло подготовили — не только налили в казан, но и заложили печь сухими дровами и положили берёсты для растопки, чтобы в случае необходимости осталось только разжечь огонь. И камни для пращников тоже приготовили сразу. И рогатины, очистив, составили так, чтобы их можно было быстро взять.

Победив, жители острога сразу же подготовились к следующей битве.

Я это видел и отнёсся с уважением. Помогать не полез. Напомогался уже. От моих бездумных действий было больше вреда.

Да, у меня был большой боевой опыт. Но то была совсем другая война. Других масштабов. С другим вооружением. А здесь я и был сопливым новобранцем. И даже ещё хуже — полным несмышлёнышем!

Но вот поминальный обед был готов.

Дед Радим пригласил всех сесть за стол и помянуть усопших.

На этот раз я сразу сел во главе стола, хотя понимал, что не достоин этого места. Но судьба распорядилась вот так. И ничего с этим не поделать. Я глава рода и единственное, что сейчас могу — это постараться стать достойным.