Россия при смерти? Прямые и явные угрозы - Страница 21

Разве не удивительно было слышать, что советским колхозникам хватило бы в три раза меньше тракторов, чем то число, что они имели? Когда же наша промышленность успела так перенасытить село тракторами? Аганбегян не указал типичную норму насыщенности хозяйства тракторами в той экономике, которая предлагалась нам как пример для подражания. Разве на Западе фермеры имели в три раза меньше тракторов, чем советские колхозники? В действительности в тот момент (1988 г.) в сельском хозяйстве СССР тракторов на гектар пашни было в 16,5 раз меньше, чем в ФРГ. Искажение меры столь велико, что возникает совершенно ложное представление реальности. Приведем данные из самых обычных справочников.

ОБЕСПЕЧЕННОСТЬ СЕЛЬСКОГО ХОЗЯЙСТВА ТРАКТОРАМИ

Число тракторов на 1000 га пашни, штук

Страна 1980 1988

СССР 11,6 12,2

Польша 45 77

Италия 113 144

ФРГ 200 201

Япония 343 476

Академик-экономист не мог этих данных не знать. Но важнее тот факт, что сообщество экономистов без всяких сомнений приняло ложное утверждение одного из своих лидеров и, насколько известно, до сих пор никак на него не отреагировало.

Утрата духа расчетливости неизбежно приводит к разрушению логики, к некогерентности рассуждений, о которой говорилось выше. Дело в том, что этот дух расчетливости включает в себя умение «взвешивать» качества, то есть выводит обществоведческий анализ за рамки простых математических действий. В любой реальной проблеме общества исследователь имеет дело с несоизмеримыми величинами, обладающими разными качествами. Это касается и ценностей, и интересов, и условий деятельности людей.

Умение совмещать в одной модели несоизмеримые элементы — совершенно необходимое в обществоведении условие. Провал советского обществоведения во многом и был предопределен неспособностью «взвесить» все элементы системы, господствующая в то время группа обществоведов просто объявляла какую-то одну ценность высшим приоритетом («общечеловеческой ценностью») и пренебрегала альтернативными ценностями.

Так, например, ценность свободы ставилась неизмеримо выше ценности равенства, так что в дискурсе обществоведения возобладал социал-дарвинизм. Произошла натурализация социального. Это тяжелый провал в рациональности и в культуре. Под натурализацию общественных процессов, которая произошла в сознании властной элиты, придав ему черты радикального социал-дарвинизма и мальтузианства, околовластные интеллектуалы подводили «научную базу».

Видный антрополог, директор Института этнологии и антропологии РАН В.А. Тишков, в 1992 г. бывший Председателем Госкомитета по делам национальностей в ранге министра, в интервью 1994 г. утверждает: «Общество — это часть живой природы. Как и во всей живой природе, в человеческих сообществах существует доминирование, неравенство, состязательность, и это есть жизнь общества. Социальное равенство — это утопия и социальная смерть общества» [1].[16]

И это — после фундаментальных трудов антропологов, показавших, что отношения доминирования и конкуренции есть продукт исключительно социальных условий, что никакой «природной» предрасположенности к ним человеческий род не имеет. Жизнь показала несостоятельность антропологической модели, в которой человек представлен как индивид, ведущий гоббсову «войну всех против всех». Но российские обществоведы, консультирующие власть, продолжают исходить из принципов методологического индивидуализма и берут homo economicus как стандарт для модели человека.

Это сделало весь дискурс элиты и власти неадекватным реальности. Ценность эффективности ставилась неизмеримо выше ценности справедливости и т. д. В результате в моделях, положенных в основание доктрины реформ, возникла острая некогерентность. Справедливость как ограничение для социальной инженерии была отброшена, но вместе с этим рухнула и эффективность.

Хороший учебный материал дает история трактовки права на труд. Во время реформы видные обществоведы стали пропагандировать безработицу. Т.И. Заславская писала в важной статье (1989): «По оценкам специалистов, доля избыточных (т. е. фактически не нужных) работников составляет около 15 %, освобождение же от них позволяет поднять производительность труда на 20–25 %… Лишняя рабочая сила не только не приносит хозяйству пользы, но и наносит ему прямой вред… По оценкам экспертов, общая численность работников, которым предстоит увольнение с занимаемых ныне мест, составит 15–16 млн человек, т. е. громадную армию…

Система, при которой люди, увольняемые со своих предприятий, испытывали бы некоторые трудности с нахождением новой работы… ставила бы работников в более жесткие экономические и социальные условия, требовала от них более качественного труда. Лично мне ближе последняя точка зрения, но общественное сознание не подготовлено к ее восприятию… Мнение о том, что безработица необходима для более эффективного хозяйствования, поддерживает всего 13 %» [2, с. 230–232].

Таким образом, по словам Т.Н. Заславской, «освобождение» от 15 % «ненужных работников» поднимет производительность труда на 20 %. Значит, объем производства при этом возрастает на 2 %. И из-за этого ничтожного прироста социолог предлагает превратить 16 млн человек в безработных! Обществовед не справился с «взвешиванием» несоизмеримых ценностей, в результате выгода оказалась несоизмеримо меньше неизбежных потерь. Академик, насытив свой текст бессмысленными числами, даже не удосужилась посчитать результат. А кто удосужился?

Н.П. Шмелев разрушает меру, придавая количественному аргументу тотальный характер. Он пишет в 1995 г.: «Сегодня в нашей промышленности 1/3 рабочей силы является излишней по нашим же техническим нормам, а в ряде отраслей, городов и районов все занятые — излишни абсолютно» [30]. Как это понимать? Что значит «в этой отрасли все занятые — излишни абсолютно»? Что это за отрасль? И таких отраслей в России не одна, а целый ряд. А что значит «в городе N* все занятые — излишни абсолютно»? Что это за города и районы? Все это печатается в журнале РАН! Если редакция (и, видимо, образованные читатели) таких перлов не замечают, значит, этот алгоритм умозаключений прочно вошел в сознание!

И ведь эта мысль о лишних людях России очень устойчива, в 2003 г. Шмелев повторил ее в еще более жесткой форме: «Если бы сейчас экономика развивалась по-коммерчески жестко, без оглядки на социальные потрясения, нам бы пришлось высвободить треть страны. И это при том, что у нас и сейчас уже 12–13 процентов безработных. Тут мы впереди Европы. Добавьте к этому, что заводы-гиганты ближайшие несколько десятилетий обречены выплескивать рабочих, поскольку не могут справиться с этим огромным количеством лишних» [31].

Неспособность почувствовать несоизмеримость величин (например, масштаб проблемы и средств для ее решения) распространилась во всем обществе снизу доверху.

Так, например, существенной общественной проблемой остается возвращение населению их сбережений в государственном Сбербанке, которые они потеряли в 1992 г. при либерализации цен. Правительство обещало свой долг погасить. В телефонном диалоге с народом 18 декабря 2003 г. Президенту В. В. Путину был задан вопрос: «Каковы сроки погашения и механизмы?»

Вот как ответил на это В.В. Путин: «Общий объем долга перед населением — я хочу обратить на это ваше внимание — 11,5 триллиона рублей… Теперь хочу обратить ваше внимание на темпы и объемы этих выплат… В 2003 году — 20 миллиардов, а в 2004-м мы запланировали 25 миллиардов рублей».

Итак, долг составляет 11,5 трлн руб. (это по курсу того момента 400 млрд долл.). В.В. Путин сообщает, что в 2003 г. государство вернет гражданам 20 млрд руб. Прямо о сроках погашения долга, что и является сутью вопроса, В. В. Путин не говорит. Но нетрудно применить арифметику и увидеть, что в 2003 г. правительство вернет населению 1/420 от суммы долга. Это значит, что возвращение долга рассчитано на 420 лет. Ввиду такой несоизмеримости величин следовало как-то объясниться, но, похоже, никто этой несоизмеримости не заметил — ни эксперты, которые готовили ответы, ни телезрители, ни сам В.В. Путин.