Россия при смерти? Прямые и явные угрозы - Страница 12

Одним из крайних проявлений аутистического сознания элиты был категорический отказ обсуждать и даже видеть отрицательные последствия реформы. Вот умозаключение академика Т.И. Заславской, сделанное в важном докладе (1995): «Что касается экономических интересов и поведения массовых социальных групп, то проведенная приватизация пока не оказала на них существенного влияния… Прямую зависимость заработка от личных усилий видят лишь 7 % работников, остальные считают главными путями к успеху использование родственных и социальных связей, спекуляцию, мошенничество и т. д.» [10].

Итак, 93 % работников не могут жить так, как жили до приватизации, — за счет честного труда. Они теперь вынуждены искать сомнительные, часто преступные источники дохода («спекуляцию, мошенничество и т. д.»), но социолог считает, что приватизация не повлияла на экономическое поведение.

Из того, что сказала сама Т.И. Заславская, прямо вытекает, что приватизация повлияла на экономическое поведение подавляющего большинства граждан, причем кардинальным образом. Нелогичность ее утверждения — следствие аутистического сознания. Идеологи реформы видят только приятные изменения, а если влияние приватизации «на поведение массовых социальных групп» им неприятно, то этого влияния просто не видят.

Аутистическое мышление отражается и в современных воспоминаниях разработчиков доктрины реформ. Вот на лекции 29 апреля 2004 г. один из таких разработчиков, Симон Кордонский, излагает свою версию работы над доктриной.[8]

Он выделяет главную черту ее авторов: «Мое глубокое убеждение состоит в том, что основной посыл реформаторства — то, что для реформатора не имеет значения реальное состояние объекта реформирования. Его интересует только то состояние, к которому объект придет в результате реформирования. Отсутствие интереса к реальности было характерно для всех поколений реформаторов, начиная с 1980-х годов до сегодняшнего времени… Что нас может заставить принять то, что отечественная реальность — вполне полноценна, масштабна, очень развита, пока не знаю» [11].

Для человека с реалистическим сознанием это признание покажется чудовищным. Такая безответственность не укладывается в голове, но это говорится без всякого волнения, без попытки как-то объяснить такую интеллектуальную аномалию.

Как известно, одна из главных идей реформы сводилась к переносу в Россию англо-саксонской модели экономики. Эта идея выводилась из евроцентристского мифа, согласно которому Запад через свои институты и образ жизни выражает некий универсальный закон развития в его чистом виде. Это ошибка. Народное хозяйство любой страны — это большая система, которая складывается исторически и не может быть переделана исходя из доктринальных соображений. Взяв за образец для построения нового общества России именно США, реформаторы сделали шаг, не находящий рациональных объяснений (если мы отметаем злонамеренность).

Дж. Грей пишет: «Значение американского примера для обществ, имеющих более глубокие исторические и культурные корни, фактически сводится к предупреждению о том, чего им следует опасаться; это не идеал, к которому они должны стремиться. Ибо принятие американской модели экономической политики непременно повлечет для них куда более тяжелые культурные потери при весьма небольших, чисто теоретических или абсолютно иллюзорных экономических достижениях» [12, с. 192].

Дело вовсе не в идеологии, речь идет об исторически заданных ограничениях для выбора модели развития. И от русских философов начала XX века, и от советских историков, и от западных либеральных мыслителей мы знали, что никакая реформа не может увенчаться успехом, если она не принимается культурой данного общества. Знали — но вдруг как будто забыли!

Да ведь даже и на Западе нет того, что устроили в России наши реформаторы. Дж. Гэлбрейт сказал об их планах: «Говорящие — а многие говорят об этом бойко и даже не задумываясь — о возвращении к свободному рынку времен Смита не правы настолько, что их точка зрения может быть сочтена психическим отклонением клинического характера. Это то явление, которого у нас на Западе нет, которое мы не стали бы терпеть и которое не могло бы выжить» [13].

Психическое отклонение клинического характера — вот как воспринимался замысел реформы в России видными западными специалистами, не имеющими причин молчать! Аутистическое мышление питается мифами. Наше общество пережило небывалый всплеск мифотворчества. Проявлений этого было множество, они достаточно описаны в литературе.

Один из важных мифов гласил о якобы избыточном производстве ресурсов как фундаментальном дефекте плановой экономики. Этот миф вошел в самое ядро всей доктрины подрыва хозяйства СССР и потом «независимой» России. Ведь вслед за атаками на какую-то «избыточную» отрасль (производства стали, тракторов, энергии и т. п.) принимались политические решения по демонтажу этих отраслей.

Иррациональное утверждение, будто хозяйство России «работает на себя, а не на человека», стало привычным и не вызывало у людей психологического отторжения. Так, были резко уменьшены капиталовложения в энергетику, хотя специалисты доказывали, что сокращение подачи энергии и тепла в города Севера и Сибири приведет к исчезновению «потребителей» — они покинут холодный край. Тот факт, что гуманитарная интеллигенция благосклонно приняла программу, в которой почти невозможно было не видеть большой опасности для хозяйства и даже для шкурных интересов каждого обывателя, настолько необычен, что должен был бы стать предметом большого исследования.

Только при господстве аутистического мышления могла быть так легко принята разрушительная доктрина деиндустриализации. Люди слышали (и слышат сегодня) обещания произвести модернизацию России посредством прыжка в постиндустриальное общество без восстановления промышленности — и верят.

Уже с начала «нулевых» годов эти утопии получали поддержку в Администрации Президента. Например, В.Ю. Сурков приглашает граждан России грезить наяву: «Хотим мы включения в так называемую цивилизацию Третьей волны или останемся ржаветь в индустриальной, на задворках глобальной экономики до скончания века и нефти? Хотим ли мы неуклонно стремиться к смягчению нравов в политике и в быту или предпочтем ходить строем?» [33].

Допустим, граждане России не хотят ржаветь в индустриальной цивилизации, не хотят ходить строем, а, наоборот, хотят смягчать нравы в быту. Что конкретно им предлагает сделать власть? В основном мы получаем заряд грез. Они прекрасны, им все готовы аплодировать, но по своему характеру они таковы, что служат средством анестезии, а не мобилизации на тяжелый, даже изнурительный труд именно «на задворках глобальной экономики» — восстанавливая страну на пепелище.

Президент Д.А. Медведев сказал в Послании 2009 года: «Настало время нам, то есть сегодняшним поколениям российского народа, сказать свое слово, поднять Россию на новую, более высокую ступень развития цивилизации… Вместо примитивного сырьевого хозяйства мы создадим умную экономику, производящую уникальные знания, новые вещи и технологии, вещи и технологии, полезные людям. Вместо архаичного общества, в котором вожди думают и решают за всех, станем обществом умных, свободных и ответственных людей… Вместо прошлой построим… современную, устремленную в будущее молодую нацию, которая займет достойные позиции в мировом разделении труда» [36].

Чтобы эти слова сплотили людей на трудовые усилия с неминуемо отложенным вознаграждением, под них надо подвести рациональную базу, то есть сказать, каким образом «мы создадим умную экономику» вместо «примитивного сырьевого хозяйства»? Ведь страна живет именно за счет «сырьевого хозяйства» — нефти и газа. Зачем же строить все эти Северные и Южные потоки, если мы собираемся вместо сырья гнать на экспорт нанотехнологии?