Россия и современный мир №3 / 2014 - Страница 13

Эти выводы подтверждаются историей распространения христианства и последующей судьбой его конфессий. Так, изначально христианство в качестве государственной религии Римской империи было утверждено при активном участии Константина I на Никейском соборе 325 г. [9, с. 388–392] как мера предотвращения близившегося распада Империи. Далее на созванном по указу Феодосия I Константинопольском соборе 381 г. христианство окончательно укрепляет свои позиции в Восточной Римской империи, причем Константинопольский символ веры, отличный от Никейского символа, дает начало православию [9, с. 395–397]. Характерно, что Феодосий «рекомендовал святым отцам, не увлекаясь догматическими проблемами, заняться устроением церковных дел» [цит. по: 9, с. 396]. Аналогично в Киевской Руси князь Владимир в 988 г. начал декларативное внедрение православия, бравшегося на вооружение государственным аппаратом и насаждавшегося среди населения, которое длительное время не принимало данную религию [12, с. 18].

Католицизм, напротив, выступал одной из основ, на которых строилось западноевропейское общество. После падения Западной Римской империи в 476 г. христианский центр в Риме окончательно лишился поддержки централизованной власти, из-за чего католическая ветвь христианства начала проводить политику усиления собственного суверенитета и централизации. Как следствие Святой Престол сформулировал и легитимизировал доктрину средневекового мироустройства res publica gentium cristianurum (республика христианских народов) [8, с. 78]. Данный компонент католицизма нашел применение в 800 г. при провозглашении Папой Львом III императором Карла Великого, который до этого создал прообраз ядра западной цивилизации, Священной Римской империи [5, с. 161]. Важно, что клерикальный характер суверенитета правителя, наряду с династическим преимуществом в борьбе за власть, составлял основу средневекового мироустройства вплоть до утверждения в 1648 г. светской Вестфальской системы международных отношений [11, c. 16–26].

Итак, можно утверждать, что католицизм в большей степени, чем православие, отделен от населения, но имел значительную привязку к власти, на которую оказывал влияние. Причем в ряде случаев подобные взаимоотношения между католицизмом и властью оказывались жизненно важными обеим сторонам: католицизму – для сохранения контроля над соответствующей территорией, а властным структурам – для дополнительной легитимации своего существования. Наиболее яркими примерами здесь выступают крупные государства климатически благоприятных областей Восточной Европы, Речь Посполитая и Королевство Венгрия, состоявшие из обширных магнатских доменов, что исключало наличие сильной центральной власти. Для Речи Посполитой была характерна шляхетская демократия [14, c. 343–344]. Что касается Королевства Венгрия, то там действовала древняя сословная Конституция, по которой король делил власть с Государственным собранием, состоявшим из делегатов от магнатерии [14, c. 240]. Католицизм же играл важную роль в обоих упомянутых государствах, что находило выражение в присутствии католических епископов в составе Государственного собрания Венгрии и Сената Сейма Речи Посполитой. В итоге католицизм выступал важным основанием хрупкого государственного единства в Польше и Венгрии, благодаря чему в Речи Посполитой реформаторским религиозным течениям в ХVI–XVIII вв. не удалось найти широкой поддержки среди населения: обширные земельные наделы дворянства не предполагали формирования широких экономически и политически независимых слоев общества, а магнаты сохраняли приверженность католицизму и православию [5, с. 170–171]. В Венгрии же Реформация получила значительный ход только после Мохачской битвы 1526 г., когда Королевство Венгрия распалось.

Таким образом, правомерно утверждать, что грекокатолицизм, по крайней мере первоначально, представлял собой лишь формально видоизмененный вариант православия, которое, вследствие сохранения византийской обрядовости, имело несравнимо больший пропагандистский вес и приближенность к пастве, по сравнению с католицизмом. По сути, при наличии византийской обрядовости догматическое содержание отходит на второй план и уступает место функции церкви как консолидатора населения на основе веры. Тем не менее каноническое православие остро нуждается в централизованной власти, поэтому для более детального выявления оснований грекокатолицизма нужно обратиться к рассмотрению политической конъюнктуры, при которой происходило принятие католических догматов и главенства Папы Римского будущими грекокатоликами. В данном случае заслуживает внимания предыстория и сам процесс подписания Брестской унии 1596 г. епископами Киевской митрополии Константинопольского патриархата.

Усиленный нажим со стороны католической церкви западнорусские православные области стали испытывать после заключения Люблинской унии 1569 г., когда в земли Великого княжества Литовского начал активно проникать польский элемент, враждебно настроенный по отношению к православию [5, с. 170]. Светское основание западнорусского православия этого периода отличалось противоречивостью. Со времен Стефана Батория Корона Речи Посполитой выдвигала и утверждала православных епископов. Вследствие этого западнорусский православный епископат чаще всего составляли лица, усиленно старавшиеся служить в угоду Короне [там же], которая, в свою очередь, испытывала сильное влияние со стороны католицизма.

Однако воздействие на православие со стороны патриарха и Короны до определенного момента было, в целом, эпизодическое. В этом отношении важнейшим фактором существования православия выступал институт патроната. Суть его состояла в том, что покровительство над православной церковью взамен отсутствовавшей в Польше и Литве централизованной власти взяли на себя крупные православные магнаты и городские церковные братства. Последние формировались из купцов и мещан для поддержания и устройства церкви. К братствам льнуло обычно и белое духовенство. В конце XVI в. некоторые из братств получили освящение высшей церковной власти от константинопольских патриархов [5, с. 170–171]. Это обстоятельство, с учетом специфики западнорусского православного епископата, приводило к нарастанию конфликта между иерархами и паствой [5, с. 171]. Таким образом, изначальная централизованная светская основа православия (во времена Киевской Руси) в западнорусских областях постепенно сменилась поддержкой и контролем со стороны населения на местах. Такая конъюнктура, по сути, видоизменила православие на территории Речи Посполитой в протестантизм, который также опирается на локальные социальные группы, в интересах которых и существует. В итоге, в Речи Посполитой периода Реформации XVI в. православие выступало как серьезная оппозиция католицизму.

Давление на православие в пределах Речи Посполитой усиливало также каноническое признание в 1589 г. патриархата Московского и всея Руси. Такое положение дел не могло устраивать Корону, опасавшуюся, что через расширение религиозного влияния Москвы на западнорусские территории дело может дойти и до ирредентизма. Очевидно, подобные взгляды усугубляло присутствие на территории Речи Посполитой с 1565 г. иезуитов [5, с. 170].

В конечном счете, как известно, противоречия между католицизмом и православием, как и политические опасения Короны, были сглажены принятием Брестской унии. 14 июня 1596 г. Сигизмунд III издал универсал о соединении церквей и проведении Собора, начало которого было назначено на 6 октября. Собор был проведен с нарушением прав православных мирян; тем не менее на третий его день от митрополита поступило окончательное заявление о принятии суверенитета Папы Римского [5, с. 172]. Формальные итоги Брестского Собора были закреплены универсалом короля от 15 октября 1596 г. Киевская митрополия была объявлена униатской, и православные приходы должны были перейти под ее юрисдикцию. Фактически это дало возможность Сигизмунду III объявить православие нелегальной конфессией, хотя белое духовенство, церковные братства и православная магнатерия оказывали сопротивление насаждению новых порядков [6, с. 10, 12–14]. Однако «униатам передавались епископские кафедры, монастыри, школы, церковные здания; латиняне и униаты врывались в православные храмы во время богослужений, мучили и били священников и прихожан» [цит. по: 5, с. 173].