Россия и современный мир №2 / 2014 - Страница 12

Начиная реформы, Е. Гайдар и его единомышленники постоянно повторяли, что не так важно, как будет получена собственность, главное – чтобы возникли собственники. По существу, это означало отмену морали. «Современное российское общество – это больное общество, – пишет В. Кичин, – и все наши усилия по подъему экономики будут бессильными, пока мы не начнем лечить главную причину недуга – всеобщее падение морали»23.

Общественные науки в советское время были партийными, а все члены гайдаровской команды, несмотря на свою молодость, успели вступить в КПСС, сам же Е. Гайдар руководил отделами экономической политики сначала главного теоретического журнала партии – «Коммунист», а затем газеты «Правда», т.е. выполняемыми обязанностями был связан с двумя самыми важными идеологическими органами ЦК КПСС.

Анализируя корни ущербной морали первых руководителей России, американский писатель Д. Сэттер, более 12 лет проживший в России, приходит к следующему выводу: «Большинство этих “молодых реформаторов” в советское время были работниками идеологической сферы, где в их задачи входило способствовать “построению коммунизма”. Хотя они были в значительной степени прозападно настроены, им постоянно приходилось выражать точку зрения, прямо противоположную их истинным воззрениям. Результатом этого стала их моральная деградация, которая вызывала у них беспощадность по отношению к другим чиновникам коммунистического режима и к россиянам вообще» [22, c. 47].

Выношенная ненависть к советской власти постепенно переросла в неприязнь к собственному народу. К тому же у абстрактных теоретиков – неважно, более образованных или менее образованных – нередко исчезает гуманистическая составляющая социального поведения. Цель становится высшим и безоговорочным приоритетом. Она стала таковой и для В. Ленина, учившегося в Казанском университете, и для И. Сталина, учившегося в Тифлисской семинарии, и для Пол Пота, учившегося в парижской Сорбонне.

Игнорирование средств ради цели указывает на кровное родство большевиков («нравственно все, что ведет к победе коммунизма») и нынешних «либералов» («нравственно все, что ведет к победе рынка»). Просто в первом случае, замечает директор Института экономики РАН Р. Гринберг, в России победил радикализм левого толка, а во втором – правого [10, c. 8]. Если в первом случае экспроприировали частную собственность ради создания государственной, то во втором – экспроприировали государственную ради создания частной. Но с двумя существенными отличиями. Во-первых, большевики отнимали у богатых, чтобы поделить между бедными, тогда как нынешняя российская власть отнимает у бедных, чтобы поделить между богатыми. Во-вторых, большевики, отнимая у богатых, в первую очередь стремились использовать экспроприированные средства на развитие производства, предоставить рабочие места неимущим и делить уже продукт промышленного производства и его денежный эквивалент. Целью большевиков было производство. Цель реформаторов – раздел («распил»). В этом отношении можно сказать, что большевики были гораздо бóльшими экономическими либералами, чем те, кто называет себя таковыми сегодня.

23 года руководства российской экономикой убедительно показали, что категория «производство» – чуждая для них. Справедливо подмечено, что операцию «продать товар, получить деньги и купить более дорогой товар» они еще понимают, а вот операцию «вложить деньги, произвести товар большей стоимости, чем вложено, и продать его за бóльшие деньги» – нет. Они не умеют того, что умел любой капиталист XVIII в. – «организовывать производство прибавочной стоимости» [24, c. 19].

Отмеченное Е. Ясиным качество реформаторов «никого не слушать» крепло по мере их карьерного роста. Они только что стали кандидатами наук, а Е. Гайдар – доктором экономических наук (1991), и постдиссертационный синдром – возгонка самомнения – только усиливался. Апломб доминировал как в поведении, так и в высказываниях «младореформаторов». Вот оценка В. Машица, председателя Госкомитета РФ по экономическому сотрудничеству с государствами – участниками СНГ в правительстве Е. Гайдара, приведенная в журнале «Forbes»: «Я думаю, что Гайдар себя позиционировал в интервале от Кейнса до Эрхарда»24. А. Солженицын уловил исторический типаж: «Никогда не поставлю Гайдара рядом с Лениным, слишком не тот рост. Но в одном качестве они очень сходны. В том, как фанатик, влекомый только своей идеей, не ведающий государственной ответственности, уверенно берется за скальпель и многократно кромсает тело России» [21, с. 20].

Анализируя книгу Е. Гайдара «Государство и эволюция», в которой автор оправдывает свою концепцию приватизации, Ф. Бурлацкий отмечает гипертрофированное самомнение автора и почти полное отсутствие рефлексии. «Не может не позабавить само название книжки Гайдара. Это очевидная заявка на продолжение и опровержение известной работы Ленина “Государство и революция”, претензия автора на историческую роль, которая может быть сравнима с ролью основателя советского государства. Тот повернул Россию в сторону коммунизма, этот рассчитывает повернуть ее обратно… Манера и стиль тоже позаимствованы у Ленина – та же безаппеляционность, то же нежелание обременять себя аргументами и фактами, та же спешка. Совершенно удивительно, но практически нет цифр, нет экономического анализа. Работа, которая претендует на обоснование экономических реформ, начисто лишена экономического фундамента, поэтому не может быть отнесена к категории экономических. Еще в меньшей степени она может быть признана философской или политологической. Это попросту не научная работа, а манифест идеолога, декларация политика. Раз поверив в концепцию Милтона Фридмана, он готов идти за ним до конца. Его не волнует ни падение производства и жизненного уровня, ни демографическая катастрофа, ни утрата реальных рынков в бывших союзных республиках, в Восточной Европе, в других регионах мира. Гайдара вообще не занимает цена реформ. Пусть провалится страна, ее народ, только бы торжествовал принцип» [2, c. 230–231]. При этом Е. Гайдар, подчеркивает Ф. Бурлацкий, ни в чем не раскаивается, ни о чем не жалеет, нигде не видит своих промахов. «Оставляя в стороне несоизмеримость масштабов личностей, Гайдар отличается в худшую сторону от Ленина, который все же признавал свои ошибки» [2, с. 233].

Внимательное знакомство с книгой Е. Гайдара «Государство и эволюция», где он защищает свою концепцию реформ, позволяет сделать вывод, что идеолог приватизации в России все же вынужден согласиться, что, проведенная таким способом, она нанесла громадный ущерб национальным интересам России. Но в то же время осознает невозможность исправить содеянное: «Не национализировать же назад то, что наконец-то стало “своим”, не вываливать же опять в общую кучу то, что успели распихать (именно так в тексте. – Р. С.) по карманам» [6, c. 193]. Следовательно, он уже тогда в 1994 г. осознавал, к чему привели реформы.

Фраза «успели распихать по карманам» – своеобразная оговорка по Фрейду – является, на наш взгляд, ключевой для понимания тех принципиальных различий, которые разделяют приватизацию в России, и приватизацию в других постсоциалистических странах. Е. Гайдар, надо отдать ему должное, воспользовался, может быть, по неосторожности, очень точным словом: «распихать». В этом просторечном глаголе содержится указание на максимальное проворство, стремительность неблаговидного действия – пока не хватились!

Е. Гайдар после небольшой книги («Государство и эволюция»), в которой была попытка изложить концепцию реформ, и, главное, оправдать выбранный способ приватизации, через 12 лет напишет монографию – «Гибель империи. Уроки для современной России». Ее выход накануне 15-летия реформ не случаен: в связи с круглой датой в российском обществе развернулась особенно острая критика их результатов. Но разворачиваться на 180° было нельзя. И какой-либо, условно говоря, «НЭП» был невозможен. Это большевикам, ничего не «распихавшим по карманам», такие кульбиты не угрожали. По оценкам Госдепа США, уже к 1995 г. на зарубежных счетах российских олигархов находилось не менее 600 млрд долл.25 И Е. Гайдар, вероятно, как никто другой, понимал, что какие-либо попытки исправления сформировавшейся системы были уже в принципе невозможны. Но не отреагировать хоть как-то было нельзя. Идеологу реформ нужно было что-то предъявить обществу, дать какое-то объяснение.