Россия и современный мир №2 / 2014 - Страница 10
Но в бурный период 1989–1990 гг. об этих увлечениях Б. Ельцина мало кто знал, да они, по существу, никого особенно и не интересовали. Немалая часть осведомленных прощала ему этот грех, подтверждающий, что он «свой», в отличие от М. Горбачёва, который в мае 1986 г. ввел «сухой закон». Ажиотаж вокруг фигуры «диссидента в КПСС» был так велик, что ему были готовы простить все. Массовая поддержка Б. Ельцина населением России была вызвана их долгожданной надеждой на перемены, надеждой, которую не оправдала горбачёвская перестройка, зашедшая в тупик. Б. Ельцин был противником надоевшего всем М. Горбачёва, и это было весомым фактором для его избрания главой государства. У тех, кто был более осведомлен о человеческих слабостях нового лидера России, имелись серьезные опасения за судьбу страны.
Эта тревожность проявилась на инаугурации 8 июля 1991 г. в словах, с которыми Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II обратился к только что избранному президентом России Б. Ельцину: «В эти минуты, первые минуты первого президента России, я хотел бы обратиться к Вам, но не со словами поздравления, а со словом о России. Мой долг Патриарха сказать Вам слова о том, какую ответственность, какую великую ношу Вы принимаете на себя»14. Уж слишком многое зависело тогда от личных качеств президента РФ – в ситуации, сложившейся в России к концу 1991 г., как и в любой исторической развилке, «кадры решали всё».
Многие поступки первого президента России было невозможно прогнозировать. Почему Б. Ельцин предпочел вдруг команду Е. Гайдара авторам-разработчикам уже имеющейся и поддержанной научным сообществом и широкой общественностью программы «500 дней» С. Шаталина – Г. Явлинского другим известным программам? Почему он не реагировал на жесткую критику гайдаровской концепции со стороны многочисленных оппонентов и практически всех без исключения видных экономистов и социологов? Почему было скрыто от общественности письмо 45 ведущих российских и американских экономистов, в том числе шести нобелевских лауреатов (Л. Кляйн, В. Леонтьев, Д. Норт, К. Эрроу, П. Кругман, Д. Тобин), предупреждавших Б. Ельцина о разрушительности для страны гайдаровской модели?
Ответ, не столько убедительный, сколько показательный, дает бывший министр экономики в 1990-х годах, а ныне научный руководитель созданного в 1992 г. правительством Гайдара Государственного университета Высшая школа экономики профессор Е. Ясин – как писала «Российская газета», «духовный учитель тех реформаторов, которых возглавлял Егор Гайдар»15: «Быть может, в стране нашелся бы еще с десяток людей, которые бы знали все это лучше Гайдара. Но кроме знаний нужно было еще иметь и волю. Представим, что на месте Гайдара был бы человек, которого я очень уважаю – последний председатель Госплана СССР Юрий Маслюков. Он знал российскую промышленность лучше Гайдара. Но что это давало для решения задачи? Маслюков же не знал (именно так по тексту. – Р. С.), что нужно высвобождать цены, а потом терпеть. Он же не знал, что при этом нужно проводить жесткую финансовую политику, чего бы это ни стоило, стоять насмерть и не слушать никого. А Гайдар все это знал»16.
В перечне многократно перечисляемых соратниками Е. Гайдара качеств, которые определили его преимущество перед другими претендентами, – «знал», «не боялся взять на себя ответственность», «обладал решительностью», «имел непреклонную волю», «никого не слушал» – последнее качество было действительно совершенно исключительным, если не уникальным. Редкостная в общественной практике (а тем более в научной – ведь Е. Гайдар, как и многие другие члены его правительства, имел ученую степень) способность «никого не слушать», избегать какого-либо диалога с оппонентами – родовое качество российских реформаторов. Они не утратили его и сегодня.
Можно привести характерный эпизод из жизни Института экономики переходного периода, который Е. Гайдар создал в 1992 г. и являлся его бессменным директором. На одном из совещаний в июле 1993 г. Е. Гайдар рассказал руководителям подразделений института о том, что к автомобилю, который его вез на работу, во время остановки перед светофором подбежали двое мальчишек и стали протирать окна автомобиля, двери и капот. Многие читатели еще помнят, как в тот период на московских перекрестках школьники, в дыму выхлопных газов, сновали между потоком автомобилей в надежде заработать подобными услугами. Е. Гайдар увидел в новом явлении светлую перспективу для России. Эти мальчишки, сообщил он своим сотрудникам, наши будущие Дюпоны, Рокфеллеры и Меллоны. На что руководитель одного из подразделений института возразил, что скорее это наши будущие Сальваторе Марциано, Аль Капоне и Джоны Диллинджеры, если подростки вообще не угробят свое здоровье, занимаясь столь рискованным «бизнесом». Это замечание Е. Гайдар оставил без ответа, но сотрудника-оппонента на заседания больше не приглашали.
Через год-полтора, когда последствия реформ стали очевидными для мало-мальски мыслящих людей, Е. Гайдар продолжал уверенно твердить, что выбрал единственно правильный путь. Такое упрямство могло бы даже вызвать уважение, если бы оно отражалось только в сфере литературного творчества и научных полемик, но ведь речь шла о судьбах великой страны.
Интрига, связанная с выбором реформаторов, высвечивает и другие качества тогдашних руководителей России. По словам М. Полторанина, кандидатуру Е. Гайдара буквально навязал Ельцину Г. Бурбулис [17, c. 243]. Объясняется это тем, что «Бурбулис, зная, что он будет “первой скрипкой” в новом правительстве, не хотел приглашать профессионала или известного экономиста, чей авторитет довлел бы над первым вице-премьером, а предпочел неизвестного в ту пору Гайдара» [4, c. 237]. Впоследствии об этом вполне откровенно говорил сам Г. Бурбулис – в частности, своим друзьям и единомышленникам П. Авену и А. Коху [8, c. 71].
Председатель Верховного Совета РФ в 1991–1993 гг. Р. Хасбулатов пишет: «Зная хорошо Ельцина, я до сегодняшнего дня задаю себе вопрос: почему он так отчаянно дрался за Гайдара? Другую команду, которая могла бы так бездумно осуществить самые жестокие мероприятия, трудно было бы отыскать. Скорее всего, причиной была не привязанность к Гайдару (Ельцин ни к кому “не привязывался”), а фанатичное доверие к американцам, уверенность в том, что он получит от них помощь»17. Этот довод приводят Г. Попов и Ю. Лужков: «Б. Ельцин, отбросивший всех других претендентов, назначил Е. Гайдара, которого абсолютно не знал, только по усиленному навязыванию США, обещавшими в этом случае оказать России многомиллиардную финансовую помощь»18.
А. Илларионов (в то время первый заместитель директора Рабочего центра экономических реформ при правительстве РФ) считает, что Е. Гайдар обошел Г. Явлинского потому, что Б. Ельцин не согласился c вполне разумным условием последнего сохранить экономический договор между постсоветскими государствами. «Предложение Явлинского об экономическом договоре республик показалось Ельцину подозрительным, поскольку воспринималось им в качестве шанса Горбачёва сохранить на месте СССР “мягкую конфедерацию” под вывеской Союза Суверенных Государств (ССГ). Тем более что по инициативе Назарбаева 1 октября 1991 г. в Алма-Ате были начаты переговоры руководителей 13 союзных республик о создании экономического сообщества. Сохранение Межреспубликанского союза в какой бы то ни было форме означало вероятность сохранения Горбачёва в качестве значимой политической фигуры и, следовательно, неизбежный раздел власти с ним. На это Ельцин, естественно, пойти не мог» [11, c. 160]. В этой ситуации Е. Гайдар оказался более покладистым, он не стал выдвигать такого условия. Возможно, его сговорчивость объясняется еще и разницей статусов: Г. Явлинский в отличие от Е. Гайдара был авторитетной общественной фигурой. Так или иначе, но российское руководство предпочло пойти на разрыв хозяйственных связей, на отторжение республик от России. Б. Ельцину нужна была полная власть. Даже ценой разрушения исторически сложившегося общего экономического пространства. И здесь Е. Гайдар пригодился: он был одним из наиболее активных участников подготовки Беловежского соглашения. Сегодня, 23 года спустя, российское руководство пытается исправить содеянное и создать некое подобие экономического союза, но теперь это – неизмеримо более трудная задача. А. Илларионов подчеркивает приоритеты исторического решения: «Выбор реформаторской команды определило не содержание программы реформирования, а лояльность ее руководителя политическому курсу Б. Ельцина» [11, c. 162]. Подобный критерий выбора характеризует и первого президента России, и его премьер-министра как, безусловно, отрицательных персонажей в истории Российского государства.