Россия и современный мир №1 / 2016 - Страница 16
Можно напомнить, что были «90-е годы», в которые произошла варварская и бесчеловечная, поддержанная Западом приватизация, случился развал экономики и правовых институтов, разгром систем образования и здравоохранения – и все это на фоне криминализации общественной и государственной жизни. В течение нескольких лет две трети населения страны въезжает, по выражению социолога Левада-центра А. Левинсона, «мордой в стену» – и это коснулось всех: и тех, кто обольщался демократией, и тех, кто не верил в демократию, и тех, кто вообще не имел никакого мнения.
Как отметила «Независимая газета» в последнем за позапрошлый год номере, посвященном «итогам 2014 года», президент РФ, по-видимому, хорошо понимает массовые настроения населения страны, понимает психологию масс и часто ориентируется на эти настроения в своей деятельности. Дело в том, что «на уровне массовой психологии запрос на демонстрацию державности, суверенности, противоположности Западу существовал давно» [Новое покорение Крыма, 2014]. «Давно» в краткой истории современной истории России – это, наверное, имеется в виду, а на самом деле давно и в русской истории.
Западные наблюдатели политической истории Российской Федерации, трезво оценивающие текущую политическую ситуацию в России, склонны разделять подобные взгляды. Вот мнение Ангуса Роксборо – автора книги «Железный Путин: Взгляд Запада»49 [Роксборо, 2012].
«Мои репортажи для BBC запечатлели десятилетие позора и унижения, пережитого жителями некогда могучего государства, – пишет А. Роксборо. –…Российское общество оказалось поистине раздавлено резким отходом от коммунизма. Люди потеряли свою страну… Западные лидеры были не в состоянии оценить психологическую травму, которая была нанесена россиянам как нации. Владимир Путин же видел это прекрасно. Большинство россиян с легкостью отказались от коммунистической идеологии. Но они не избавились от образа мышления, сформированного еще в докоммунистический период и лежащего глубоко в душе русского человека. Именно самая мрачная сторона жизни 1990-х годов, которую Запад попросту просмотрел, и подготовила плодородную почву, в которую Путин начнет сажать свои идеи» [Роксборо, 2012, с. 21, 24, 27–28].
Социологи еще ВЦИОМа, ныне Аналитического центра Юрия Левады (Левада-центра), в первую очередь сам Ю.А. Левада, уже с середины 90-х годов – на основе репрезентативных социологических исследований – стали отмечать нарастание авторитарных ожиданий в российском обществе, усиление консервативных тенденций.
После попытки путча в октябре 1993 г., танкового обстрела Белого дома, развязывания Чеченской войны в 1994 г., т.е. после событий, продемонстрировавших, по мнению Б. Дубина, слабость власти, ее нерешительность, отсутствие ясных видов на будущее, в российском социуме начали нарастать ожидания единоличного лидерства, «твердой руки» и «жесткого порядка».
В исследовании 1994 г. на вопрос «Что в большей мере отвечало бы сейчас интересам России?», продолжает Б. Дубин, 57% опрошенных согласились с вариантом ответа «Концентрация власти в руках сильного и авторитетного лидера» [Дубин, 2011, с. 78]. «Из-под временных и нестойких наслоений стали проступать гораздо более долговременные, привычные представления и ориентиры. Прежде всего это… выразилось в концентрации коллективных ожиданий на воображаемой фигуре “вождя” и проблемах “стабилизации, порядка”… К этим сдвигам в коллективных ориентациях присоединились в описываемый период укренившиеся настроения массового изоляционизма – бытовой агрессивной ксенофобии, символического отчуждения от Запада, демонстративного антиамериканизма, риторики “своего”, “особого” пути. Так сложился своеобразный “квадрат” воображаемых коллективных ориентиров, страхов и надежд россиян второй половины 1990-х гг.: советский неотрадиционализм – советская великодержавность – изоляционизм и ксенофобия – вождизм» [там же, с. 79–80].
Запрос на «неоконсервативный синтез» (термин Л. Бызова), легший в основу нынешнего «путинского большинства», проявился еще до Путина. Удачное попадание нужного человека в нужное место и в нужное время – большая историческая редкость, и Путин оказался абсолютно адекватен ситуации. Содержание «неоконсервативного синтеза» – порядок, социальная справедливость и патриотизм. Они и оказались скрепами, объединяющими «путинское большинство» поверх социальных, идеологических и электоральных различий.
20 с лишним лет на фоне жизни с повсеместным «ожесточением долгой бедности», «непониманием, как жить в условиях, зная, как “делили”, как поделили Россию, ощущением “нас обокрали”, стало понятно: вокруг враги, нас унизили и унижают, с нами не считаются» (Св. Алексеевич).
На Западе, прежде всего в США, и в Европе, недооценили социальные, политические и ментальные (курсив мой. – Л. В.) последствия краха Советского Союза (Вл. Иноземцев).
«Превратившись в фокус массовых чаяний справедливости, порядка и патриотизма, Путин тем самым оказался в глазах общества и главным патриотом / националистом», – напишут Татьяна и Валерий Соловей в книге, вышедшей вторым изданием в 2011 г. (впервые издана в 2009 г.) [Соловей Т.Д., Соловей В.Д., 2011, с. 452].
«Струнка, которую Путин задевает в сердцах миллионов россиян, – ностальгия, тоска по “равенству”, товариществу, единству, боевому духу, которые просуществовали в России дольше, чем где-либо. Все это действительно реальность. Возможно, чуждая большинству людей на Западе, но реальность» [Роксборо, 2012, с. 344–345].
Реальностью является и «особый путь». По мнению директора Левада-центра Л. Гудкова, особый путь – это, ко всему прочему, своего рода психологический защитный барьер против нежелательного сопоставления некомфортного обустройства жизни в России и «нормальных» западных странах, это комплекс «не хочу даже сравнивать», это закрытие от всего внешнего. Единственная возможность уйти от болезненного сравнения с развитыми странами – но зато «мы великая держава». «Настроения типа “Верните нам статус великой державы!” начали проявляться еще до прихода к власти Путина» [Гудков, 2015, с. 9]. Чувство причастности к великой державе компенсировало убожество повседневной российской жизни, согласие на бедность, покорность и подчинение.
Писатель Виктор Ерофеев, либерал и «западник» в интервью корреспонденту украинского еженедельника Наталии Двали отмечает: 2014 год стал годом-рентгеном – оказалось, что подавляющая часть населения исповедует абсолютно антизападные, антидемократические и антилиберальные ценности. И телепропаганда тут ни при чем, речь идет о архаических российских понятиях: к радости огромного количества россиян Путин, наконец, стал артикулировать то, в чем убеждены многие в России.
Доля населения, исповедовавшего западные ценности в России, составляла всего 15%. После перестройки и распада СССР никто не принимал во внимание сознание 85% россиян, не разделявших европейские ценности. Это большая ошибка либералов и демократов, пришедших во власть после 1991 г. [Ерофеев, Двали, 2014].
Еще в 1991 г. венгерский исследователь Акош Силади писал: поскольку победа демократии в России в 1991 г. произошла вопреки обществу или во всяком случае без его широкой поддержки, эта победа окажется серьезным испытанием для демократов, таким испытанием, которое они вряд ли выдержат.
Мнение А. Силади было изложено в обзоре, опубликованном в первом выпуске сборника «Политическая наука в России», подготовленном Отделом государства и права ИНИОНа [Верчёнов, Шлемин, 1993]. Перечитал – и поразился предвидениям А. Силади и некоторых тогдашних российских политологов и политических публицистов.
Вот точка зрения А. Васильева из этого же обзора: для все увеличивающейся части населения демократические лозунги и сами демократы все больше сливаются с фактами массового обнищания, возрастающей безработицы, вымыванием интеллигенции из общества. Все сильнее ностальгия по сильной руке, по сильной власти. Поэтому не исключен просвещенный авторитаризм, скажем, национально-демократическая диктатура, которая, ограничив разнузданные свободы, обеспечит политическую стабильность. В противном случае сложится диктатура тоталитарная, опирающаяся на люмпенов. Оптимистического сценария, по мнению А. Васильева, не предвидится. Приходится надеяться на лучший из плохих сценариев [Васильев, 1992, с. 4].