Россия и мусульманский мир № 11 / 2014 - Страница 9
Близкие позиции к символическим религиозным элитам занимают и крупные фигуры из числа политических элит мусульманских республик в составе РФ. Хотя надо признать, что в таком регионе, например, как Татарстан, многими политическими деятелями достаточно хорошо усвоены уроки религиозной истории человечества. Самые тяжелые из них свидетельствуют о том, что «проникновение религии в сферу политики, особенно если это происходит в поликонфессиональном обществе, с неизбежностью приводит к этнополитическим конфликтам»53. Поэтому, как и в случае с крымско-татарскими политиками, светская в целом ориентация которых «не мешает им использовать исламскую идентичность в качестве дополнительного мобилизационного ресурса»54, татарстанские элиты, не менее эффективно состязающиеся за обладание этим ресурсом, обращаются с ним с присущей им «взвешенностью в словах, осторожностью – в формулировках». Именно в таком ракурсе следует воспринимать легитимационный дискурс М.Ш. Шаймиева, который строится первым президентом Республики Татарстан на осмыслении научного наследия Л.Н. Гумилёва: «У России два истока – славяне и тюрки, православие и ислам, Киевская Русь и Золотая Орда. Только опираясь, образно выражаясь, на эти две ноги, Россия может стоять прочно и формировать общегосударственные ценности, объединяющие граждан»55.
Один из главных акторов дискурса национальной идентичности президент В.В. Путин высказывает мнение, что «российские мусульмане всегда были едины в служении обществу и своему государству», равно как и то, что традиционный ислам, ставший значимым фактором общественно-политической жизни и внесший неоценимый вклад в духовное и культурное развитие российского общества, должен обретать свой положительный образ «как духовной составляющей всероссийской идентичности»56. Об этом, в частности, В. Путин говорил в Уфе, где отмечалось 225-летие указа императрицы Екатерины II, учредившего Духовное собрание магометанского закона.
В знаковом диалоге президента В. Путина с исламскими лидерами, состоявшемся 22 октября 2013 г. в ходе его поездки в столицу Башкортостана, ислам был определен главой государства «ярким элементом российского культурного кода, неотъемлемой, органичной частью российской истории»57. В ответ Талгат Таджуддин, председатель Центрального духовного управления мусульман Российской Федерации, в очередной раз подчеркнул вековую сопричастность мусульманства России – «веками наши предки, бабушки, дедушки, отцы её защищали, поэтому и нашим детям это завещать»58.
Путин однозначно подтверждает свое уважение к традиционному исламу, не в первый раз называя российских мусульман значимым фактором в общественно-политической жизни страны. Не соглашаясь с теми, кто с использованием широких возможностей СМИ навязывает обществу мнение, что увеличение числа носителей исламской идентичности создает основу роста в стране межэтнической напряженности и конфликтов, в то же время президент ясно демонстрирует обеспокоенность распространением фундаментализма, питающего экстремистские настроения. (Любопытно корреспондируются такие опасения с мнением специалистов, усматривающих в «исламской альтернативе» радикального ислама в России, в первую очередь, часть общероссийского политического протеста59.) Одновременно с этим президент ожидает от мусульманских организаций обновления форм работы по социализации ислама через призму развития традиционного мусульманского образа жизни, мышления, взглядов в соответствии с современной социальной действительностью, способного противостоять «идеологии радикалов, сталкивающих верующих в Средневековье».
Но конструировать идентичность исключительно через этнические, религиозные маркеры в таком крупнейшем государстве с полиэтноконфессиональным разнообразием населения, как Российская Федерация, по мнению главного нациестроителя страны, не продуктивно. Необходимым условием сохранения единства страны, как утверждает президент, является «формирование именно гражданской идентичности на основе общих ценностей, патриотического сознания, гражданской ответственности и солидарности, уважения к закону, сопричастности к судьбе Родины без потери связи со своими этническими, религиозными корнями»60.
Действительно, сегодня, когда осмысливаются политические процессы, происходящие в третьем тысячелетии в пространстве Запада и России, становится все более очевидным, что большинство политических проблем приобретает социальный резонанс только вследствие наделения их религиозными смыслами, «тогда как религиозные интенции становятся востребованными прежде всего в политическом пространстве»61. Данная рефлексия в рамках традиционной институциональной политической науки перестает быть эффективной и требует включения иных референтов, в том числе религиозных и этнорелигиозных. Стремительные социокультурные и политические сдвиги приводят к тому, что под их влиянием политическое измерение национальной идентичности вытесняется демографическим, культурным, языковым, религиозным и т.д.
Подобная точка зрения находит подтверждение в научном дискурсе. Как пишет Е.Ю. Мелешкина, в том случае, если в стране не проводится жесткая и последовательная политика в отношении меньшинств, но при этом существуют серьезные запреты на организованное выражение их интересов, то перспективы достижения согласия представляются сомнительными. Не будучи вовлеченными в процесс выработки общего баланса интересов, группы «тем самым поощряются к выбору иных, в том числе радикальных и незаконных форм политического действия и образа мысли, что создает благоприятные предпосылки для нестабильности и развития экстремизма»62.
Как замечательно показал в своих работах Д. Мидгал, различным социальным группам присуща борьба ментальных смыслов и представлений (mental maps), которые, по его мнению, «всегда оспариваются и трансформируются». Как следствие, «во всех обществах идут ожесточенные битвы между группами, каждая из которых проталкивает собственное представление о том, как люди должны себя вести… Общества – это не статические формирования, а постоянно становящиеся (constantly becoming) в результате борьбы феномены»63. Это хорошо объясняет, почему сегодня борьба за идентичность вызывает активную дискурсную коммуникацию мусульманства в публичном пространстве Запада и России, являющей собой уникальный пример сотрудничества в рамках русско-мусульманского мира, – в ответ на практику установления такого социального порядка, когда преимущественно воспроизводятся концепции идентичности доминирующих групп.
1. Александров Д.А., Амелина Я.А. Крымско-татарское движение в Крыму: 20 лет в поисках пути // Проблемы национальной стратегии. 2013. № 1 (16). С. 74–95.
2. Богомолов А.В. Исламская идентичность в Украине / А.В. Богомолов, С.И. Данилов, И.Н. Семиволос, Г.М. Яворская / Пер. с укр. Изд. 2-е доп. Киев: ИД «Стилос», 2006.
3. Бугай Н.Ф. Депортация народов Крыма: Документы, факты, комментарии / Предисловие, составление, заключение и комментарии Н.Ф. Бугая / Предисловие. – М.: ИСАН, 2002.
4. Валлерстайн И. Конец знакомого мира. Социология XXI века / Пер. с англ. Под ред. В.И. Иноземцева. М.: Логос, 2004.
5. Васильева Т.А. Миграционная политика, гражданство и статус иностранцев в странах западной демократии: сравнительно-правовое исследование. Авт. дис… док. юр. наук. М., 2010.
6. Воронцов С.А. Взаимодействие политических и религиозных систем: правовой анализ. Ростов-на-Дону, 2013.