Робеспьер - Страница 6
Жанна. Это еще опаснее. Они постараются отнять у тебя эти бумаги.
Фуше. Я избавлю их от хлопот. Я сам представлю бумаги в Комитет. (Направляется к двери.)
Жанна. Куда ты?
Фуше. К нашему соседу, Максимилиану.
Жанна (всплеснув руками). Ты сам идешь в логово волка!
Фуше. В старых сказках волк не всегда остается победителем.
Жанна. Но он ненавидит тебя!
Фуше. В политике не место чувствам. Если верно то, что говорят о Робеспьере, он, как человек государственный, укротит свою желчь.
Жанна. Ты сам этому не веришь.
Фуше. По правде сказать, я сомневаюсь, однако посмотрим.
Жанна. Он оскорбит тебя.
Фуше. Не так-то это легко. В игре только одна цель — выиграть. Я не обращаю внимания на оскорбления... До свиданья, моя милая, до свиданья, моя цыпочка! (Целует ребенка, идет к выходу, берется за ручку двери.)
Жанна. Ах, я совсем забыла... Заходил Карье. Спрашивал, когда можно с тобой повидаться.
Фуше. Пока еще рано, я и сам не знаю. Там видно будет.
Жанна. Ему, как и тебе, угрожает опасность со стороны Робеспьера.
Фуше. Вот именно! Все зависит от моей беседы с Максимилианом. Нынче вечером я буду знать, кем из двух придется пожертвовать.
Жанна. Жозеф! И ты еще можешь колебаться между врагом и союзником?
Фуше. Я и не колеблюсь. Что бы ни было, я твердо решил не жертвовать собой. (Уходит.)
Занавес.
КАРТИНА ПЯТАЯ
У Робеспьера. В тот же день, полчаса спустя. Маленькая комната на втором этаже, в окно виден двор и сараи. Камин. Кровать орехового дерева с полотняным синим пологом, затканным белыми цветами. Скромный письменный стол. Несколько соломенных стульев. Шкаф с книгами. Справа и слева двери. Правая ведет в комнату Симона Дюпле, откуда выход на парадную лестницу, а затем в подъезд на улицу Сент-Оноре. Левая дверь ведет в спальню г-жи Дюпле, отделенную от спальни Робеспьера умывальной комнатой; отсюда выход на деревянную узкую лестницу, спускающуюся во двор.
Робеспьер вдвоем с Симоном Дюпле, по прозванию «Деревянная нога». Симон сидит за столом, заваленным грудой писем и бумаг. Робеспьер ходит из угла в угол по тесной комнате. Под столом лежит датский дог, по кличке Браунт.
Молодой Дюпле (приотворяет левую дверь; запыхавшись). Максимилиан! Во дворе гражданин Фуше, он хочет с тобой поговорить.
Робеспьер. Я не желаю его видеть. Для него моя дверь закрыта.
Молодой Дюпле, затворив дверь, исчезает.
Робеспьер. Симон! Ты разобрал сегодняшнюю почту?
Симон. Разобрал, немало пришлось потрудиться. (Указывает на груду писем.) Экие болтуны! Брызжут чернилами, как слюной.
Робеспьер. Я не вправе их упрекать. Я и сам много говорю.
Симон. Ты говоришь за них, за всех нас. Они хотят отблагодарить тебя.
Робеспьер. Что они пишут? Дают советы, шлют приветствия?
Симон. Вон в той большой пачке — одни приветствия и похвалы. (Указывает на груду писем.)
Робеспьер. Тогда не стоит читать. Займемся серьезными делами.
Симон. Разве тебе не приятно узнать, кто твои друзья?
Робеспьер. Гораздо важнее знать, кто враги Республики.
Симон. Чтобы разгромить врагов, тебе полезно знать, на кого ты можешь рассчитывать.
Робеспьер. Вряд ли я найду ответ в этих письмах. Не верю я им. Те, кто восхваляет меня, — или боятся, или хотят о чем-то попросить.
Симон. Может быть, и так. Но не стоит в этом разбираться. Ведь ко всему, что мы, бедняги, делаем, всегда примешан личный интерес. Впрочем, не беда, лишь бы это шло на общее благо! Послушай-ка, что пишут твои сторонники из Болота — Дюран-Майян, Сийес, Буасси и жирондисты, которых ты спас:
«Дорогой наш коллега! Пусть твое бескорыстие и порожденная им славная независимость суждений возвеличат тебя над всеми прочими республиканцами... Вставай и впредь на защиту слабого, не давай пощады предателям и заговорщикам... Мы будем хранить глубокую признательность к тебе до последнего биения сердца».
Робеспьер (махнув рукой, прерывает чтение). Знаю... Знаю... Трясутся там от страха в своем Болоте. Не будь меня, давно бы какая-нибудь цапля проглотила их живьем. Никто бы и не заметил исчезновения этих людей, как не замечали их самих при жизни. Существа без цвета, без запаха, без вкуса. Но не злые. Пока они сознают, что их судьба связана с моей, они могут быть полезны Республике. Вот и приходится беречь их.
Симон. Вспомни басню, как некий простак отогревал на груди змею. Остерегайся Сийеса.
Робеспьер. Из всей моей бессловесной команды один только Сийес способен мыслить. Он ценит порядок. И поможет мне восстановить его.
Симон. Другие корреспонденты, попроще, просят тебя быть крестным отцом. В трех семействах назвали младенцев Максимилиан, Максимилиана и Робеспьер. А в четвертом дали сыну имя «Неподкупный Максимилиан»...
Робеспьер. Глупцы! Когда сын вырастет, он первым делом постарается стереть с себя это клеймо.
Симон. Вот объяснение в любви от какой-то девицы. Юноша посылает прядь волос своей возлюбленной с просьбой благословить их союз. Священник предлагает поминать твое имя в церкви.
Робеспьер. Плут и провокатор! Это Вадье подсказал ему, чтобы погубить меня.
Симон. Да нет же, нет. Он от чистого сердца. Каждый по-своему выказывает любовь к тебе. Одни в стихах, другие в песнях, священники в акафистах.
Робеспьер. А убийцы прячут кинжал в букете цветов.
Симон. Убийцы? О ком ты говоришь? Все твои враги обезоружены.
Робеспьер. Не далее как сегодня в Комитет явился Лежандр, насмерть перепуганный; он показал анонимное письмо, где какой-то тайный наш противник, разжигая его честолюбие, призывает вооружиться парой пистолетов и застрелить меня и Сен-Жюста прямо в Конвенте. И ты думаешь, этот презренный трус, бывший друг Дантона, не убил бы нас, если б не боялся быть уличенным? На свете больше трусов, чем убийц. В этом наше спасение. Но гордиться тут нечем.
Симон. Народ за тебя стоит стеной, мы защитим тебя грудью.
Робеспьер. Вы будете крепко спать, как ученики Иисуса в Гефсиманском саду.
Симон. Максимилиан! Как ты можешь сомневаться?
Робеспьер. В тебе, Симон, я не сомневаюсь. Все в этом доме преданные и верные друзья. Но ты знаешь лучше всякого другого — ведь ты каждый день читаешь вместо меня донесения полиции, у тебя и теперь лежит их целая кипа, — ты знаешь сам, как народ утомлен, разочарован, ненадежен, как легко его смутить нелепыми подозрениями и подлой ложью, которую распускают коварные враги. Когда я вышел на улицу, проболев месяц, я был потрясен той переменой, которая произошла а народе. Наши враги сеют недовольство. И трудно решить, какой враг опаснее, — тот, что ратует за королевскую власть, или тот, что заведомо лжет, расточая посулы, насаждая продажность и злоупотребляя террором. Стоило ли казнить Эбера? Его яд остался. Для подлых людей Революция только добыча. Лишите их наживы — они тотчас покажут клыки, отойдут в сторону, предадут нас. Кто истинная опора Республики? Горстка людей. Их так мало, и все их могущество в силе слова.
Симон. Но ведь это самая благородная, самая возвышенная сила.
Робеспьер. Я узнал ей цену в Конвенте. Не очень-то надежна эта сила. Я видел там страх и покорность побитого пса, трусливого и хитрого, с которого нельзя ни на минуту спускать глаз, иначе он того и гляди вцепится в вас исподтишка. Славный мой пес Браунт! (Ласково трогает его ногой.) Прости, что я сравнил собак, наших преданных друзей, с людьми без чести и совести... Но горше всего видеть, как вокруг нас, по всей Франции, распространяется гнусная зараза продажности. Да будут прокляты деньги! Это проказа на теле Республики. Она разъедала людей, которым я верил всей душой. Позорный скандал в Ост-Индской компании обнажил эти язвы. Напрасно мы вырезаем один гнойник за другим — повальная болезнь косит всех направо и налево; и те, кого мы посылаем на борьбу с ней, заражаются сами. Первыми заболевают лицемеры, которые усерднее других выставляют напоказ свою гражданскую доблесть. Под флагом террора наши посланцы в провинциях бесстыдно торгуют революционным правосудием: продают помилования, отменяют приговоры, грабят имущество... Фуше, Тальен, Фрерон, Баррас... негодяи, запятнавшие себя кровью и грабежами... Вот и сейчас в Воклюзе орудуют черные банды, навербованные Ровером с помощью Журдана, этого чудовища, версальского головореза, который вырвал сердце у Фулона, — они там скупают за бесценок государственные земли. И в эту шайку разбойников, по донесениям, полученным мною, входит более пятисот человек, занимающих общественные должности... Страшно подумать! Республика в опасности — республиканцы продают ее с торгов!