Робеспьер - Страница 10

Леба. Я не разделяю твоей уверенности. Даже в армии, во время боя, мы с Сен-Жюстом не раз оказывались бы одинокими перед лицом врага всего лишь с горсткой солдат, если бы позволили основной массе повернуть обратно. Призвание жертвовать собой доступно не всем. Но с тобой, Максимилиан, я не хочу спорить. Ты веришь в величие человеческой души, и в этом сказывается твое собственное величие. Ну что ж! Воскреси в народе веру в верховное существо, если можешь. Однако, какую бы политику в области нравственной и социальной вы ни проводили, на одном я всегда буду настаивать — на примирении всех республиканских партий. Вражеский фронт растянулся так широко, что мы не можем противостоять ему силами одной лишь партии. Как бы могуча она ни была, фронт ее слишком узок. Расширьте линию фронта.

Робеспьер. Я сам этого хочу. Я готов протянуть руку честным гражданам всех партий. Но не допущу соглашений с теми, кто предал и запятнал Революцию, с разными Карье и Фуше.

Леба. Очень жаль. Они послужили Революции и могли бы еще послужить.

Робеспьер. Если таково твое мнение, значит ты осуждаешь казнь Эбера и Дантона?

Леба. Я сожалею о свершившемся. Пусть были все основания презирать и остерегаться этих людей — благо Республики требовало сохранить их ради общей дружной защиты от врагов. Строй революционеров поредел после безжалостных порубок в их рядах. Нам стало трудно справляться с нашей миссией. Будь моя воля, я объявил бы священной голову каждого, кто участвовал в Революции десятого августа.

Кутон. Пустое! Тебе же говорил Сен-Жюст: если бы мы не разгромили одним ударом шайку Эбера и Ронсена, они уничтожили бы нас. Страна была накануне военного переворота. Мы удушили заговор в зародыше.

Леба. Неужели такова плачевная судьба Революции, что она должна пожирать одного за другим своих сыновей? Довольно жертв! Пресекайте заговоры беспощадно, но не толкайте на преступления наших противников. Попытаемся в последний раз заключить мир с опальными проконсулами.

Робеспьер. Нет, я против! Я несу ответственность за душу народа, я охраняю его нравственную чистоту. Я буду защищать народ.

Кутон (делает знак Леба). Бесполезно спорить. К тому же слишком поздно для примирения. Разрыв окончательный и непоправимый. Раз жребий брошен, надо действовать, не теряя времени. Нам остается проверить и отточить оружие. Пойду работать, мне надо подготовить декреты.

Робеспьер. Печальная необходимость! Не думай, Леба, что я не страдаю. Я жажду избавиться от этого бремени. Когда же нам будет дано положить конец террору?

Кутон. Только террором можно прекратить террор.

Робеспьер. Ты опечален, друг? Ты нас осуждаешь?

Леба. Нет, меня смущают не нарушения закона — это допустимо во имя общественного спасения. Кутон прав: законы — творение человека, он их создает, он же их отменяет. Пока Революция не завершена, меняются и законы, еще не настало время их закреплять. Но наступит час, когда державный облик нового, наконец установленного строя воплотится в законе, и тогда закон станет неприкосновенным. Не буду возражать и против вашего желания порвать с крайними партиями — вам виднее все их интриги. Равно нет у меня охоты сожалеть о судьбе этих грабителей, скорее меня тревожит то зло, что они могли вам причинить. Меня огорчает другое, Робеспьер, — позволь доверить тебе мысли, которые уже давно меня гнетут. Я вижу, как Революционный трибунал посылает на эшафот без разбора вместе с хищниками много невинных (тебя коробит это слово?), несознательных людей, слабых и безобидных созданий, женщин и детей... Максимилиан! Неужели ты допустишь, чтобы завтра осудили на смерть Люсиль Демулен?

Робеспьер (судорожно сжимает руки, лицо его выражает страдание). Не напоминай мне о том, что терзает мне сердце. Несчастная женщина! Ты думаешь, я не хотел бы ее спасти?

Леба. Как? Хотел бы и не можешь? Так скажи об этом по крайней мере, заяви, что ты этого хочешь.

Робеспьер. Неужели я не спас бы Демулена, если бы мог? И тем более его подругу! Ах, Леба, ведь я их поженил, я держал на руках их ребенка. Я не из тех, кто забывает прошлое. Поразив друга, я ранил себя. Но разве ты не видишь того, что отлично видят они, не видишь, что именно этой казни они и добивались.

Леба. Кто они?

Робеспьер. Мои коллеги по Комитетам. Они выслеживали меня. Они отлично поняли, где мое уязвимое место. Чтобы вырвать у них смертный приговор Эберу и Ронсену, я принужден был выдать им нашего неосторожного болтуна, опьяненного своим красноречием пустозвона, который играл на руку всей замаскированной реакции. Сделать исключение — значило бы поколебать столь необходимое Республике доверие народа, который встревожен беспрерывными предательствами. И так уж завистники стараются подорвать доверие ко мне, распуская слухи о моей нерешительности.

Леба. Когда карают таких, как Демулен, — я это понимаю. Эти бессовестные болтуны, сами того не сознавая, приносят вред в порыве оскорбленного самолюбия. Мы, мужчины, обязаны нести ответственность за свои ошибки, даже за опрометчивые поступки. Но — женщины? Неужели нельзя держать их в стороне от наших кровавых столкновений?

Робеспьер. Они сами завоевали право в них участвовать после удара кинжалом Шарлотты Корде.

Леба. Что общего у Люсили с этой помешанной?

Робеспьер. «Нина от любви безумна...» Ты же знаешь, она замешана в тюремном заговоре.

Леба. Бедная заговорщица! Она старалась хоть чем-нибудь заглушить свое отчаяние.

Робеспьер. Она убила бы всех нас, если бы могла. Я понимаю ее и жалею, но ничем не могу ей помочь. Она подкупала наемных убийц.

Леба. Это пахнет предательством, ей поставили западню.

Робеспьер. Может быть, но она попалась в нее. И теперь уже немыслимо ее спасти. Чем больше сочувствия я к ней проявляю, тем яростнее они стараются ее погубить. А потом будут порицать меня же за бесчеловечный приговор — такова их двойная игра! Стоило мне отозваться с уважением о юном Гоше (ты его знаешь), стоило ему выказать мне свою преданность, как он стал мишенью для ожесточенных нападок Комитета. И даже Сен-Жюст на их стороне.

Леба. Гош и в самом деле самонадеян, заносчив, ни с кем не желает считаться.

Робеспьер. Пусть так, он молод, горяч. Республика не настолько богата талантливыми генералами, чтобы не дорожить такими, как Гош... И все-таки придется принести его в жертву, не то меня обвинят, будто я окружаю себя преторианской гвардией. Остерегайся дружить со мной, а то и тебя заподозрят.

Леба. Отчего же ты не порвешь с негодяями, которые завидуют тебе и порочат твое имя?

Робеспьер. Еще не время. Мы должны быть едины, таково веление Революции. Сам же ты сейчас призывал нас к единению. Видишь теперь, как нелегко быть в союзе даже с теми, кто слывет и кого я сам считаю, несмотря на личную неприязнь, самыми истыми, самыми стойкими республиканцами. За любое совместное решение несут бремя ответственности все сообща, хотя бы совесть того или иного возмущалась и скорбела. Я беру на себя ответственность за все постановления Комитета, и долг повелевает мне все их отстаивать, не отрекаясь ни от единого слова. О счастливое время, когда я выступал один против всех, одинокий перед лицом враждебного собрания! Теперь, когда в моих руках власть, я не менее одинок, но гораздо менее свободен...

Робеспьер. Да ты меня не слушаешь. То, что говорят за стеной, интересует тебя гораздо больше.

Леба (смутившись). Прости меня, Максимилиан.

Робеспьер (сердечно). За что же? Там твоя молодая жена с сестрами, они смеются и болтают. Она нарочно смеется громко, чтобы ты услышал ее. Ей не терпится увидеть тебя поскорее. Мы имели жестокость разлучить вас, оторвать друг от друга; может быть, в следующем месяце нам придется снова отослать тебя в армию. В глубине души, за каждую минуту, что мы у вас похитили, вы проклинаете меня, как за тяжкое преступление. Не отрицай! Я сам сознаю свою вину... Ну что же, пойдем к нашим милым подругам!