Robbie Williams: Откровение - Страница 23

Но даже при этом он уже больше не ищет способа уклониться от участия.

«На следующий день, – делится он, – я понял: могу это сделать снова. Так что Soccer Aid будет продолжаться при моем участии, что просто прекрасно».

Однажды в Лондоне Майкл объяснил Робу, что у него к нему есть некий совершенно неожиданный вопрос.

Очевидная, но крайне редко признаваемая правда о большинстве – если не обо всех – наградах музыкальной индустрии заключается в том, что задолго до объявления номинаций проводятся теневые переговоры с тщательно выверенными формулировками вопросов, смысл которых таков: если бы мы решили дать награду такому-то, он-она пришел бы ее принять или нет? И таким вот путем, предполагающим и отрицание, Майклу надо было обсудить с Робом возможную реакцию Роба на получение в этом году награды журнала NME «Богоподобный гений».

Отношения Роба с EMI, который в пору своего расцвета был еженедельной музыкальной газетой, очень влиявшей в определенных кругах на вкусы и мнения, очень сложны. Наверное, не существует худшего способа относиться к чувствительному Робу, чем покровительски-снисходительный. У него от такого сразу шерсть дыбом. Суть отношения NME к Робу за четверть века – причем не только тогда, когда издание его типа ненавидело, но и когда они его, как им казалось, любили, можно выразить грубо так: бесконечный поток снисхождения. Долгое время статьи NME, безусловно, отражали определенный образ мыслей. «Там все 90-е верховодил менталитет неких инди-фундаменталистов, что я совершенно четко ощущал, – говорит Роб. – И многие собеседники на меня смотрели вот буквально сверху вниз, люди, знаете, боятся, что на них это перейдет. Чем бы «это» ни было. Такое нечто полицейское. Как будто я из низшего сословия. Из-за того, кто я есть. И это было так явно и так больно». Иногда снисходительность оборачивалась настоящим хамством. «За меня проголосовали как за “худшего человека планеты” – это вскоре после того, как Усама бен Ладен устроил 11 сентября, – напоминает он. – А за “Feel” проголосовали как за худшую песню года».

Вся эта история к тому, насколько мощной должна была быть первая реакция Роба, когда он только услыхал, на какую премию его могут номинировать.

«Реакция – по-северному, – говорит Роб. – Мат сплошной. “Эти блядь суки пусть себя суки в жопу выебут, мне от этих петухов сраных западло чо-либо брать. Пидорасы, ненавижу!” Сказал – и пошел в туалет».

По возвращении Роб передумал. Решил, что надо, чтоб это произошло.

«На самом деле я передумал только потому, что собрался сделать нечто противоречивое», – объяснил он. Он колеблется: какой вариант выбрать? «У меня конфликт: сходить туда, получить награду и послать их всех в жопу, или же просто не брать награду? Ну, если предложат?»

Я предполагаю, что должен быть какой-то вариант, чтоб и рыбку съесть, и на елку влезть.

«Ага, – смеется он, – я такой не найду».

Трудно найти место, где вероятность встретить Роба еще меньше, чем на церемонии NME Awards. Но одно такое есть.

В 2010 году, через несколько дней после того как Take That объявили о воссоединении впятером, Роб пришел на утренний эфир ливерпульского Radio City – с Джейсоном Оранжем и Марком Оуэном. Во время этого интервью его спросили, выступят ли Take That на фестивале в Гластонберри. И вот как с этого момента шла беседа:

«Ни в коем случае, – ответил Роб. – Точно нет… нет, никакого Гластонберри не будет. Не для меня, нет. Они там платят пять центов, если честно».

«А я бы очень хотел, чтобы все мы поехали в Гластонберри, – возразил Марк. – Попробую убедить парней, найду фургон, и да, буду убеждать нас всех, чтоб мы поехали на день в Гластонберри. Просто чтоб такой выходной день получился».

«Ага, Роб, – вторит Джейсон. – Заплатят нам пять пенсов, но как насчет других причин – там же такое, известно, духовное место…»

«Дерьмовое место, – перебивает Роб. – Ага, дерьмовое. Одни мудаки».

Кто-то в студии возражает, говорит, что ездит туда каждый год.

«Ну так вы значит один из мудаков, – заявляет Роб. – Которым нравятся дерьмовые места».

Роб сам бывал в Гластонберри трижды. В первый раз в 1994, как член Take That вне службы, который медленно расправляет крылья, он особо не высовывался. Второй раз, на следующий год, он всколыхнул – эдакий сорвиголова-предатель своего бойз-бенда, отплясывающий на сцене с группой Oasis – тогда как раз был их краткий медовый месяц, когда Oasis взяли его под крылышко. Он так и не забыл презрение, с которым столкнулся в те два первых визита. «Там все было пропитано презрением. Все остальное Гластонберри такие типа: ты чо, мудило, здесь забыл? И ты в таком вот виде». А тогда ему очень хотелось объятий: «Ты хочешь дружить с большими ребятами и чтоб тебя приняли те, кто издевается». А это такое чувство, которое если ты пережил, прошел – то потом себя за него же ненавидишь, и хочешь, чтоб все издевающиеся знали, что тебе всегда будет абсолютно плевать на то, что они думают.

Единственный раз, когда его забукировали, то есть пригласили выступить – на начало вечера в 1998 году. «Там такая царила воинствующая инди-энергия, что-де все остальное туфта и ниже их. Так что когда надо было выступать на Гластонберри, меня захлестывали мысли, что я достаточно классный, ценный, крутой. Все, что важно, когда ты тинейджер или в двадцать с небольшим. Но тем не менее появился я там, уже собрался выйти на сцену перед, как мне казалось, врагами. Они ж все приехали посмотреть на гитарные группы, а я попсовый дурачок из Take That». По правде сказать, его выступление стало триумфальным – неожиданно толпа очень тепло приняла его. «Чувство смешанное: эйфория со смущением», говорит он. Не совсем то чувство, которое, как он ожидал, там у него будет.

Вот как Гластонберри отпечаталось в его памяти на долгие годы, представляя собой атмосферу и отношение не слишком далекие от NME, – неуважение и непризнание ценности того, что делают артисты вроде него. Вопреки тому, что он сказал на радио, я не думаю, что его антипатия вызвана одним только размером гонорара. (Гластонберри действительно платит меньше других фестивалей, но в основном потому, что там все время собираются деньги на благотворительные цели.) Я думаю, что, скорее, он не хочет получать пониженный гонорар, и чтоб при этом ему выказывали снисхождение.

В любом случае, учитывая все вышесказанное, кажется не вполне вероятным обнаружить Роба этим летом – одетым в его «веллисы» и оранжевый плащ – за кулисами Гластонберри.

Простое объяснение, по его словам, – «Айда заставила». Но более сложный – и удивительный! – довод в том, что, как он обнаружил, он сам там удовольствие получает. «Слушайте, я очень рад, что поехал, – соглашается он. – Время отлично провел». Они с Айдой поехали послушать Адель, и ее концерт смотрели, сидя на подиуме в стороне от сцены, в компании «великих и прекрасных» Стеллы Маккартни, Мэри Маккартни и Джеймса Кордена. Хотя он не хотел никак афишировать свое присутствие и вообще привлекать к себе внимание, но оказалось, что он хорошо виден публике, так что события приняли неожиданный оборот. «Адель ушла на бис, – рассказывает он, – и именно тут публика начала хором петь Angels. То есть я попал в довольно щекотливую ситуацию». Это же концерт Адели – он ни в коем случае не хотел ему помешать. Но также он понимал, что если он никак не отреагирует на такое внимание публики – а ему это все показалось очень милым и приятным – то они будут о нем ужасные вещи думать. Потом он подумал, что если уж со слишком большим энтузиазмом будет реагировать, то это не понравится окружающим его людям на подиуме «для друзей Адели». Он выбрал самый лучший вариант: «Я быстро поднялся, немного ими подирижировал и скрылся среди других людей на платформе».

Тем не менее о с удивлением обнаружил, что после этого стал относиться к фестивалю по-другому. «Интересно не сойти с ума от кокаина и экстази, или от возможности выступления там, – говорит он. – Там реально совершенно особенная энергия». И кое-что еще он осознал. Возможно, те его уничижительные слова помешают возможному приглашению на фестиваль, но сейчас он решил, что с удовольствием бы выступил там.