Ривермонтский Большой приз (ЛП) - Страница 2

— Кроме того, — продолжал Вэнс, — доктор Майльс Зиферт, домашний врач Гарденов, сообщил мне, что миссис Гарден уже несколько времени страдает загадочной болезнью.

— Дело становится все более запутанным, — проворчал Маркхэм.

— Я могу сказать, — заметил Вэнс, — кто послал мне это сообщение.

— Вот как!

— Да. Это был доктор Зиферт.

— Можете вы мне сообщить, как вы пришли к этому заключению?

— Это было нетрудно, — ответил Вэнс. — Во первых, меня не вызвали к телефону самого. Очевидно, этот человек боялся, что я узнаю его голос. Затем, это послание составлено на профессиональном медицинском наречии. «Психологическое напряжение» и «не поддается диагнозу», — это фразы, которые редко употребляет рядовой обыватель. Далее, говоривший, очевидно, знает, что я более или менее осведомлен о положении в доме Гарденов и о страсти молодого Гардена к скачкам. Из этого я вывожу, что говоривший — врач, которому известно мое знакомство с Гарденами. Единственное лицо, соответствующее этим условиям, — Майльс Зиферт. Я к тому же случайно знаю, что он знаток древних языков. Я встречался с ним в клубе латинской литературы.

— В таком случае, почему же вы не позвоните ему и не спросите, что скрывается за этой криптограммой?

— Дорогой Маркхэм, о, дорогой Маркхэм! — Вэнс прошел к столу и выпил рюмку коньяку. — Зиферт не только негодующе отверг бы какую-либо причастность к этому посланию, но стал бы мне всячески препятствовать. Этика медицинской профессии поразительна. А Зиферт — фанатик в этом отношении. Нет, такой способ действий не подойдет. Я должен разобраться в этом сам.

— Но в чем вы, собственно, должны разобраться? — настаивал Маркхэм, — и почему вы думаете, что тут нечто серьезное?

— Кто знает! — протянул Вэнс. — Кстати, я и сам интересуюсь скачками.

— Что же вы предполагаете делать? — спросил Маркхэм.

— Нью-йоркский следователь, почтеннейший Маркхэм должен гарантировать мне безнаказанность раньше, чем я отвечу.

— Вы собираетесь нарушить закон? — спросил удивленно Маркхэм.

Вэнс снова взялся за рюмку коньяку.

— О да, сказал он. Это преступление, кажется, карается тюрьмой.

— Хорошо, я посмотрю, что можно сделать для вас.

Вэнс еще раз хлебнул Наполеона.

— Ну, старина Маркхэм, — объявил, он, — я завтра отправляюсь к Гарденам и буду вместе с молодежью держать пари насчет лошадей.

(Суббота, 14 апреля, полдень)

Как только Маркхэм ушел, выражение лица Вэнса переменилось.

— Мне это не нравится, Ван, мне это совсем не нравится. Зиферт не такой человек, чтобы прибегать к загадочным телефонным звонкам, если у него не было для этого серьезной причины. Очевидно, его нечто очень беспокоит. Но причем тут квартира Гарденов? Мне всегда казалось, что там не происходит ничего ненормального.

Он вышел в переднюю и я услышал, что он крутит телефонный диск. Вернувшись, он имел более бодрый вид.

— Завтра нам предстоит прескверный завтрак, Ван, — объявил он. — Мы должны будем обременить себя мясом в самый неподходящий час — в полдень. Мы завтракаем с молодым Гарденом у него на дому. Там будет Вуд Свифт и несносное существо по имени Лоу Хаммль. Любитель лошадей из какого-то имения на Лонг-Айланде. Затем к нам присоединятся еще несколько любителей спорта, и мы вместе будем заниматься пари. Ривермонтский Большой приз — одно из событий сезона. Что же, надо к нему подготовиться. Я уже давно не занимался лошадьми, — он допил свой «Наполеон» и удалился в спальню.

Хотя я понимал, что у Вэнса в виду нечто серьезное, я, конечно, ни малейшим образом не подозревал тех ужасов, которые должны были последовать. Днем 14 апреля произошло первое действие одного из самых страшных преступлений этого поколения. Я никогда не забуду этот роковой полдень в субботу. Кроме убийства он еще ознаменовался первым сентиментальным эпизодом в жизни Вэнса. Впервые его холодное безличное отношение растаяло перед обаянием привлекательной женщины.

На следующий день мы прибыли незадолго до полудня в красивую квартиру профессора Гардена, помещавшуюся в небоскребе, и нас сердечно встретил молодой Гарден. Флойд Гарден был человеком лет тридцати, атлетического сложения, ростом в шесть футов, с черными волосами и смуглым цветом лица. Его нельзя было назвать красивым, черты его лица были слишком угловатые, уши слишком отставали, губы были слишком тонки. Но в нем было нечто привлекательное, и в его движениях была уверенность, он умел быстро схватывать то, что ему говорили.

— Нас к завтраку только пятеро, Вэнс, — заметил он. — Старик возится со своими трубочками и спиртовками в университете. Матушка разыгрывает больную, окружив себя врачами и сиделками, снующими взад и вперед и переворачивающими ее подушки; но придут Лоу Хаммль, а также мой почтеннейший кузен Вуд. Вы знаете Свифта, Вэнс? Вы как-то с ним обсуждали какие-то китайские статуэтки. Не могу понять, какую роль он тут играет. Старик и матушка питают к нему необыкновенную симпатию, а может быть, просто его жалеют. Я ничего не имею против Вуда, но у нас очень мало общего, кроме лошадей. Только он принимает игру на скачках слишком всерьез. Правда, у него мало денег, и выигрыши и проигрыши много для него составляют. Он конечно, разорится, но это мало переменит его положение. Мои любящие родители погладят его по головке и наполнят ему карманы. А если бы я разорился от игры на скачках, они мне сказали бы убираться к черту и взяться за работу!

Он засмеялся с некоторой горечью. Когда нам подали напитки, Вэнс заговорил в свою очередь.

— Слушайте, Гарден, — сказал он, что это все за семейные сплетни? По правде сказать, это не особенно уместно.

— Простите за отсутствие манер, старина, — сказал Гарден, — но я хотел, чтобы вы поняли положение. Я терпеть не могу загадок, а сегодня могут произойти некоторые курьезные вещи. Если вы будете знать обстановку заранее, это вас будет меньше беспокоить.

— Премного благодарен и тому подобное, — пробормотал Вэнс.

— Вуд вел себя странно за последние несколько недель, — продолжал Гарден. — Как будто бы его грызет тайная печаль. Он еще бледнее обыкновенного. Часто приходит без причины в мрачном настроении, может быть он влюблен, но он такой скрытный. Никто никогда этого не узнает, даже предмет его симпатии.

— Есть какие-нибудь признаки ненормальности? — спросил Вэнс.

— Нет, — нахмурившись сказал Гарден. — Но у него появилась странная привычка подниматься в сад на крыше, как только он сделает крупную ставку, и он остается там один, пока не выяснится результат.

— В этом нет ничего необычного, — сказал Вэнс. — Многие игроки таковы. Терпеть не могут оставаться на виду, пока не выяснится результат. Простая чувствительность!

— Вы наверное правы, — признал Гарден. — Но я бы хотел, чтобы он играл более умеренно, а не входил в такой азарт.

— Кстати, — спросил Вэнс, — почему вы ожидаете сегодня каких-то курьезных вещей?

— Дело в том, — сказал Гарден, пожимая плечами, — что Вуди за последнее время много проигрывал, а сегодня — день Большого Ривермонтского приза. Я чувствую, что он последний свой доллар поставит на Хладнокровие… Хладнокровие — это одна из лучших лошадей нашего времени, — но с изъяном. Когда она приходит первой, ее обычно дисквалифицируют. У нее дикая страсть к заборам. Поставьте забор поперек дороги за милю от старта, и она без сомнения прибежит первой. А на скачках в Беллей, и в Колорадо, и в Урбане она каждый раз перескакивала через забор. Кроме того, эта лошадь уже немолодая. Ей приходится состязаться с изрядными молодцами. По-моему, это прескверный объект для ставки. Но я чувствую, что этот мой шальной кузен поставит на нее все, что может. А в таком случае, Вэнс, будут осложнения, если Хладнокровие не победит. Это будет каким-то взрывом. Я чувствую его приближение уже неделю.