Римское дело комиссара Сартори - Страница 42
Харриет долго молчала, потом прошептала:
— Я понимаю тебя. Но что ты будешь делать, если уйдешь из полиции?
— Я юрист с высшим образованием. Поищу работу. Буду зарабатывать не меньше, чем зарабатываю сейчас.
— Тебе плохо, да?
— Да. — пробормотал он, лаская ее распущенные волосы. — Я и о тебе думаю.
— Обо мне?
— Своей любовью я причиняю тебе боль.
Она резко подняла голову и посмотрела на него в люминесцирующем полумраке.
— Фффранческо!.. Ты очень ошибаешься. Ты мне подарил радость, которую никто другой мне не давал. Благодаря тебе я узнала, кто я есть на самом деле. Речь идет не о простой физической любви, а о моем отношении к тебе, о том, что ты передаешь мне словами, чувствами, ласками. — Ее голос стал приглушенным от плача. — О, я ни о ком не могу думать, кроме тебя!.. А может, ты устал от меня?
— Теперь уже ты говоришь чепуху! — Он обхватил ее и с силой прижал к себе, словно им что-то угрожало. — Если бы я мог выразить то, что ты дала мне своей любовью. Но в эти дни я чувствую себя старым и уставшим. Знаешь, что между тобой и мной почти двадцать лет разницы?
Она рассмеялась и чмокнула его в шею.
— Я этого не замечала.
— Но рано или поздно ты заметишь. Пока ты еще ребенок.
Харриет стала серьезной.
— Ты не сказал мне всего, — проговорила она другим тоном. — Ты думаешь о своих детях. Правда, что ты думаешь о своих детях?
— И о них тоже.
— Я понимаю.
Она не решилась спросить, думает ли он о жене, а Сартори предпочел не говорить об этом. С тоской в сердце он продолжал смотреть в глубокую темноту моря.
Похороны Луизы Банделли были внушительными; гораздо более внушительными, чем похороны Пирошки Соларис, которую тайком погребли в Анцио, в роскошном фамильном склепе.
В похоронах Луизы принимал участие член правительства. Много растроганных людей пришли с ней попрощаться. Много женщин, даже из высокопоставленного общества. Президент Республики прислалубитым горем родителям доблестного инспектора телеграмму с соболезнованием.
Сартори не участвовал в погребальном шествии. Он сидел в гостинице, пил виски и курил. Ему не хотелось говорить даже с Харриет, которая несколько раз звонила ему по телефону. Ночью, отупевший от алкоголя, с рапортом об отставке в кармане, комиссар вышел на улицу. Небо было звездное, дороги влажные и блестящие.
Он зашел в кинотеатр. Последний сеанс только начался. Фильм о социальном протесте не понравился ему, и комиссар ушел с половины сеанса.
Пока он искал тратторию, где мог бы утолить чувство голода, ему на ум пришла Пирошка Соларис, и жизнь вдруг предстала перед ним как бесполезная путаница, лишенная смысла.
Сартори с неохотой поел в пустынном ресторане около вокзала Термини. Когда он вышел, была уже полночь.
На мгновение у него появилось желание позвонить бригадиру Короне, которого не видел уже два дня, но, посчитав, что час поздний, отказался. Комиссар завидовал его жизни, простой и без душевных проблем и угрызений совести.
Пройдя пешком до улицы Венето, комиссар на пороге «Гранкио Адзурро» вдруг повернулся и направился в гостиницу.
Ночной портье вручил ему телеграмму: «Приеду завтра семнадцать часов. У нас все хорошо. Целую, Терезина».
Сартори побледнел.
Его жена сошла с ума.
Он медленно поднялся в свою комнату. Там налил виски, опустошил бокал, закурил и уставился на темные, поблескивающие крыши домов.
Комиссар посмотрел на часы.
Было без семи минут два.
У него не возникло желания говорить по телефону с женой. Не хватило бы даже сил крикнуть о помощи, если бы его сейчас душили.
Он разделся, принял душ и бросился голым в постель.
Мысль о Харриет скрутила ему внутренности. Сартори поднял трубку и попросил портье соединить его с «Гранкио Адзурро». Дикая музыка донеслась до его уха по проводу.
Харриет не было
— Она никогда не уходила так рано, — заметил он.
— Не знаю, — услышал ответ.
Сартори повесил трубку.
Потом выпил еще виски и со злостью закурил.
Сон пришел к нему на рассвете, когда по городу прогрохотали первые трамваи.
Комиссар проснулся после одиннадцати, и то лишь потому, что зазвонил телефон. Это был Корона.
— Доктор, у вас все нормально? Уже три дня вас не видно.
— Меня искали?
— Да, синьор начальник. Но я сказал, что вы болеете.
Бригадир как всегда был корректен и благоразумен.
— Спасибо, Корона. Действительно, я не очень хорошо себя чувствую. Так и скажите начальнику. Нет, ничего не говорите. Я сам появлюсь. Знаете, сегодня днем приезжает моя жена.
— Приезжает синьора Терезина? О, какая радость!
— Да, какая радость.
— И дети тоже приезжают?
— Не думаю. Каникулы еще не начались.
— Тогда, если позволите, я тоже подъеду на вокзал. Возьму автомобиль.
— Да, спасибо.
— В котором часу она приезжает?
Они договорились о встрече.
Сартори заказал завтрак в комнату. Апельсиновый сок и черный кофе. Побрившись, он дважды звонил Харриет домой.
Никто не отвечал.
Комиссар вышел из гостиницы в скверном настроении.
Шум вокзала с его людьми, поездками, объявлениями по радио полностью оглушил Сартори. Бригадир был возбужден, как будто прибывала его жена.
— Наверное, синьора привезет мне известие об отце, — поделился он с начальником, когда они остановились на платформе, куда прибывал поезд. — Недавно отец штукатурил дом. И все один. В его-то годы. Это феномен.
— Сколько осталось?
— Девять минут. Должен прибыть по расписанию, иначе объявили бы об опоздании.
Корона продолжал говорить об их общих знакомых, о дорожающих участках, о жадных родственниках.
Комиссар не слушал его. Он смотрел на блестящие рельсы железнодорожного пути, по которому в этот момент приближалась к нему Терезина.
И вот поезд, о прибытии которого тотчас же хрипло и неразборчиво объявило радио. Железное чудовище медленно продвигалось вперед, пыхтя паром и испуская скрип тормозов. Наконец, обессиленное, оно остановилось, лязгнув буферами. Толпа хлынула на платформу. Заорали носильщики, требуя дорогу своим тележкам. Захлопали оконные рамы в вагонах.
Сартори двинулся вдоль состава, шаря взглядом по окнам в поисках знакомого лица. За ним следовал бригадир.
Ее голос прозвучал для него неожиданно: «Фэфэ. Фэфэ! Я здесь!»
Он почувствовал, как покраснел вопреки своей воле. Порыв нежности сжал ему горло.
Терезина протягивала ему руку из окна. Она немного похудела, но оставалась той же. Укоротила волосы. Кажется, помолодела.
Сартори подождал ее у лесенки, помог сойти. Рядом кричал Корона: «Синьора Терезина, где ваши чемоданы?»
Но она не слышала его. Жена смотрела в глаза растерявшегося супруга, которому, по ее мнению, необходима была помощь, как ребенку. Потом поцелуй в щечку. Стыдливый.
— Что это пришло тебе в голову? — спросил муж шутливым голосом. — Так внезапно.
— А сам бы ты никогда на это не решился! Теперь вместе будем искать квартиру. Увидишь, все будет хорошо. Но ты. ты изменился. Постарел.
— Что ты хочешь — работа! Как дети?
— У них все хорошо, передают тебе привет. Такие самостоятельные. Хорошие дети, знаешь. Увидимся на каникулах.
Корона уже ставил на тележку носильщика багаж синьоры: чемоданы, чемоданчики, корзины, пакеты.
Они двинулись к выходу. Терезина держала мужа за рукав, словно боялась, что он вдруг ускользнет от нее, и исподтишка поглядывала по сторонам.
— Какая милая эта девушка! — воскликнула она, улучив момент.
— Какая девушка? — проявил интерес Сартори.
— Та, кто звонила мне домой. Которая утешала тебя все это время. Как ее звать? Сложное имя. Подожди. Я записала. — Терезина открыла сумочку (та же сумочка, которую он привез ей из Палермо), достала листочек и прочитала: «Харриет».
Сартори сглотнул слюну.
— Харриет тебе. тебе звонила?
— Да. Она рассказала мне о тебе, о твоих страданиях вдали от семьи. «Бросайте все и приезжайте к нему», — посоветовала она. И я приехала. Увидишь, теперь тебе будет лучше. Ты не менял рубашку?