Римские рассказы - Страница 93

Хотя я явился сюда вовсе не за овощами, но при взгляде на огород едва удержался от возгласа восхищения. Что это был за огород! Перед нами в белом ярком свете луны расстилался самый прекрасный огород, какой мне когда-либо доводилось видеть. Прямые, словно вычерченные по линейке, сверкали в лунных лучах оросительные канавки. Между ними, развернув свою листву наподобие знамен, тянулись грядки с овощами — казалось, это торжественная процессия, освещенная лунным светом, шествует к домику Маринезе, видневшемуся в глубине огорода. Здесь были гигантские латуки, каждый из которых целиком заполнил бы чаши весов зеленщика; пышные кусты помидоров с тонкими подпорками из тростника, — прикрытые листьями помидоры еще не созрели, но уже были такие налитые, что казалось, вот-вот лопнут; кочаны кудрявой Савойской капусты величиной с детскую головку; лук, высокий и прямой, как шпаги; а артишоки! — по три, по четыре штуки на каждом растении; был здесь и салат, и зеленый горошек, и бобы и морковь — словом, все овощи сезона. Тут и там прямо на земле лежали и как будто только и ждали, чтобы кто-нибудь их подобрал, огурцы и тыквы. Дальше начинался фруктовый сад, низкие, широко разросшиеся деревья: сливы, персики, яблони, груши — чего здесь только не было! Плоды, еще зеленые, виднелись сквозь густую листву, поблескивая в лунном свете. Всюду чувствовалась заботливая рука садовника, и видно было, что не одно только желание заработать двигало этой рукой.

Ремиджо, помышлявший лишь о кладе, нетерпеливо спросил:

— А где же Маринезе?

— Вон там! — ответил я ему, указывая на хибарку в глубине сада.

Мы направились по узкой тропинке, ведшей между грядками чеснока и сельдерея. Ремиджо наступил на латук, и я прикрикнул на него:

— Скотина, смотри, куда ступаешь!

Я нагнулся, сорвал лист латука и поднес его ко рту: он был сладкий, сочный, свежий, словно только что омытый росой. Наконец мы добрались до хижины. Собака старика Маринезе, знавшая меня, вместо того чтобы залаять, выбежала нам навстречу, виляя хвостом: обыкновенная рыжая собака, как у всех огородников, но умная. Я постучал в запертую дверь хижины — сначала тихо, потом громче и наконец, так как никто не показывался, начал колотить в дверь кулаками и ногами. Голос Маринезе заставил нас обоих подскочить на месте, потому что он прозвучал не из дома, а из-за куста, росшего поблизости:

— Кто это? Что вам надо?

В руках у старика была лопата — видно, он и по ночам занимался своим огородом. Он вышел вперед и остановился озаренный лунным светом, руки его были опущены, спина согнута, лицо красное, а огромная бородища отливала серебром — настоящий огородник, от зари до зари гнущий спину над своими посадками. Я поспешил ему ответить:

— Мы — друзья.

А он возразил:

— Нет у меня друзей. — Потом подошел поближе и добавил: — Но тебя я знаю… ты — Алессандро?

Я подтвердил, что я действительно Алессандро и, вытащив из кармана револьвер, но не наводя его на старика, проговорил:

— Маринезе… скажи нам, где спрятан клад… Мы поделим его между собой… А не скажешь — все равно мы его найдем.

Говоря это, я медленно поднимал револьвер, а он только отмахнулся рукой, словно хотел сказать, что револьвер здесь ни к чему, и, опустив голову, спросил, будто что-то обдумывая:

— Какой клад?

— Серебро, украденное немцами.

— Какими немцами?

— Солдатами… во время оккупации… Они украли его у того князя…

— У какого князя?

— Ну, у князя… И ты говорил, они зарыли его в огороде…

— В каком огороде?

— В твоем огороде, Маринезе… И не валяй дурака… Тебе известно, где клад, скажи нам — и делу конец.

И тут он, не поднимая головы, медленно произнес:

— А… ты хочешь сказать — клад?

— Да, клад.

— Тогда пойдем, — сказал он решительно. — Мы его живо откопаем. Есть у тебя лопата? Возьми лучше вот эту. Пойдем, я дам лопату и твоему товарищу… идем же.

Я был немного озадачен — я не ожидал, что оп согласится так быстро, но направился за ним. Он зашел за дом, продолжая бормотать:

— Клад… Сейчас я покажу тебе, что это за клад… — Возвратился с лопатой и вручил ее Ремиджо. Затем опять направился за дом, все повторяя: Идемте… вам нужен клад… вы его получите…

За хижиной земля оказалась не возделанной, здесь валялись отбросы и мусор. Чуть подальше росло несколько деревьев и за их стволами проглядывала высокая стена, похожая на ту, что огораживала сад со стороны виа Аурелиа. Маринезе направился по тропинке мимо деревьев и зашел в самый конец сада, туда, где стена образовывала прямой угол. Потом он неожиданно повернулся к нам и, стукнув ногой о землю, сказал:

— Копайте вот здесь… здесь зарыт клад.

Я взялся за лопату и тотчас принялся копать. Ремиджо, с лопатой в руке, стоял и смотрел на меня. Маринезе сказал ему:

— Копай и ты… разве тебе не нужен клад?

Тогда Ремиджо бросился копать с таким рвением, что Маринезе проговорил:

— Полегче, полегче… время у тебя есть.

При этих словах Ремиджо замедлил темп и попал себе лопатой по ноге. Маринезе повернул лопату у него в руках и сказал:

— Вот как надо держать лопату… и когда всаживаешь ее в землю, придавливай ногой, иначе ничего не выкопаешь. — Потом добавил: — Копайте и в длину и в ширину… метра на два… не больше… Клад там… внизу… А я пока пройдусь…

Но тут я ему сказал:

— Нет, ты останешься здесь.

Он возразил:

— Чего ты боишься?.. Я же сказал тебе, что клад — твой.

Так мы копали изо всех сил, сначала на поверхности, потом все глубже и глубже — в том четырехугольнике, который я очертил концом лопаты. Земля была твердая, сухая, все время попадались камни да корни. Я отбрасывал ее в сторону, в кучу, а Маринезе, который стоял рядом, отметал ногою камни и давал нам советы:

— Полегче… Вырви этот корень… Выброси этот камень…

Мне попалась под лопату кость, длинная и черная; он взял ее в руки, осмотрел и проговорил:

— Это кость — коровья… Видишь, ты уже начинаешь кое-что находить.

Я не понимал, говорит ли он всерьез или шутит. Несмотря на ночную прохладу, я был весь мокрый от пота. Время от времени я взглядывал на Ремиджо: он тоже старался изо всех сил и совсем запарился, и это бесило меня. Мы все копали и копали, но ничего не находили. Мы уже вырыли прямоугольную яму, глубиной почти в метр, земля на дне ее была сырая, рассыпчатая, темная, но никаких признаков ларца, шкатулки, мешка или чего-нибудь в этом роде мы не обнаружили. Тогда я приказал Ремиджо:

— Брось копать! — потом вылез из ямы и обратился к Маринезе: — Ну, так где же клад? Там ничего нет, ровно ничего! Ты что, посмеялся над нами, что ли?

Вынув изо рта трубку, он ответил:

— Тебе нужен клад? Сейчас я тебе его покажу, этот клад…

На этот раз я даже не стал его удерживать, потому что уже совершенно выбился из сил и в глубине души почти охладел к своей затее. Старик направился к сарайчику, которого я до этого не замечал: он находился у самой стены и был скрыт деревьями. Ремиджо сказал:

— Старик удерет.

— Не удерет, — возразил я, вытирая пот и тяжело опираясь на лопату. И в самом деле, минутой позже Маринезе вышел из сарайчика, толкая тачку, доверху наполненную, как мне показалось, навозом. Подвезя тачку к яме, он сбросил в нее навоз, потом спустился туда сам и принялся разравнивать навоз руками. Я нерешительно спросил:

— А где же клад?

А он в ответ:

— Вот тебе и клад; посмотри, какой прекрасный клад! — С этими словами он захватил рукою влажный и вонючий навоз и растер его у меня под носом. Посмотри только! Разве это не похоже на золото? Его сделала корова… Посмотри, что за клад… Где ты еще найдешь такой? Вот он — клад!

Он говорил сам с собой, не обращая на нас ни малейшего внимания, потом, все еще продолжая бормотать, вылез из ямы, снова взялся за тачку, еще раз нагрузил ее в сарайчике, возвратился к яме и снова ссыпал в нее навоз. И опять разравнивал его ладонью, приговаривая:

— Видишь, какой клад?.. Вот он — клад…