Римская сатира - Страница 7
Что не я виноват, что от предков рожден несвободных.
Нет! ни в мыслях моих, ни в словах я не сходствую с ними!
Если б природа нам прежние годы, прожитые нами,
Вновь возвращала и новых родителей мы избирали,
Всякий бы выбрал других, честолюбия гордого в меру,
Я же никак не хотел бы родителей, коих отличье —
Ликторов связки и кресла курульные[45]. Может быть, черни
Я б показался безумцем; но ты бы признал мой рассудок
В том, что не взял на себя я заемного бремени тягость.
100 Ибо тогда бы мне должно свое умножать состоянье,
В многих искать и звать того и другого в деревню,
Множество слуг и коней содержать и иметь колесницу.
Нынче могу я в Тарент на кургузом муле отправляться,
У которого спину натер чемодан мой, а всадник
Вытер бока. И никто мне не скажет за это упрека
В скупости так, как тебя упрекают все, Тиллий, когда ты
Едешь, как претор, Тибурской дорогой и пятеро следом
Юных рабов, кто с лоханью, кто с коробом вин. Оттого мне,
Право, спокойнее жить, чем тебе, знаменитый сенатор!
110 Да спокойней и многих других. Я, куда пожелаю,
Отправляюсь один, сам справляюсь о ценности хлеба,
Сам о цене овощей, плутовским пробираюсь я цирком[46];
Под вечер часто на форум — гадателей слушать; оттуда
Я домой к пирогу, к овощам. Нероскошный мой ужин
Трое рабов подают. На мраморе белом два кубка
Вместе с киафом[47] стоят, простая солонка, и чаша,
И рукомойник — посуда простой, кампанийской работы.
Спать я иду, не заботясь о том, что мне надобно завтра
Рано вставать и — на площадь, где Марсий[48] кривляется бедный
120 В знак, что он младшего Новия даже и видеть не может.
Сплю до четвертого часа; потом, погулявши, читаю
Иль пишу втихомолку я то, что меня занимает;
После я маслом натрусь, не таким, как запачканный Натта,
Краденным им из ночных фонарей. Тут, ежели солнце
Жаром меня утомит и напомнит о бане прохладной,
Я от жара укроюсь туда. Насыщаюсь не жадно:
Ем, чтоб быть сыту и легким весь день сохранить мой желудок.
Дома потом отдохну. Жизнь подобную только проводят
Люди, свободные вовсе от уз честолюбия тяжких.
130 Я утешаюся тем, что приятней живу, чем когда бы
Квестором[49] был мой отец, или дедушка, или же дядя.
САТИРА СЕДЬМАЯ
Как полуримлянин Персий, с проскриптом Рупилием в ссоре
(Прозванным Царь), отплатил за его ядовитость и гнусность.
Персий богач был, имел он большие дела в Клазоменах;
С этим Рупильем-Царем имел он тяжелую тяжбу.
Жесткий он был человек, ненавистник; в том и Царя он
Мог превзойти. И надменен и горд, оскорбительной речью
Он на белых конях[51] обгонял и Сизенну и Барра.
Я возвращаюсь к Рупилию снова. Никак невозможно
10 Было их согласить, затем что сутяги имеют
То же право стоять за себя, как и храбрые в битве!
Как между Гектором, сыном Приама, и храбрым Ахиллом
Гнев был настолько велик, что лишь смерть развела ратоборцев;
Ну, а причиной одно: в них высокое мужество было!
Если ж вражда между слабых идет иль война меж неравных,
Так, как случилось между Диомедом и Главком-ликийцем,
То трусливый назад — и подарки еще предлагает!
Персий с Рупилием в битву вступили пред претором Брутом:
Азией правил богатою он. Сам Биф и сам Бакхий[52]
20 Менее были б равны, чем они, на побоище этом.
Оба выходят на суд, друг на друга горящие гневом;
Оба великое зрелище взорам собранья готовят.
Персий свой иск изложил и был всеми согласно осмеян.
Претора Брута сперва расхвалил он, потом и когорты;
Солнцем всей Азии Брута назвав, он к звездам благотворным
Свиту его приобщил; одного лишь Рупилия назвал
Псом — созвездием злым, ненавистным для всех земледельцев.
Персий стремился, как зимний поток нерубленым лесом.
Начал пренестец потом; отплатил он ему, и с избытком.
30 Так виноградарь, когда закукует прохожий кукушкой[53],
Бранью его провожает, пока он из глаз не исчезнет.
Вот грек Персий, Италии уксусом[54] вдоволь налившись,
Вдруг закричал: «Умоляю богами, о Брут благородный!
Ты, который с царями справляться привык![55] Для чего ты
Этого терпишь? Оно бы твое настоящее дело!»
САТИРА ВОСЬМАЯ
Долго думал художник, чем быть мне, скамьей иль Приапом.
«Сделаю бога!» — сказал. Вот и бог я! С тех пор я пугаю
Птиц и воров. Я правой рукой воров отгоняю,
........................................................
А тростник на моей голове птиц прожорливых гонит,
Их не пуская садиться в саду молодом на деревья.
Прежде здесь трупы рабов погребались, которые раб же
В бедном гробу привозил за наемную скудную плату.
10 Общее было здесь всякого нищего люда кладбище:
Пантолаба ль шута, Номентана ль, известного мота.
С надписью столб назначал по дороге им тысячу пядей,
По полю триста, чтоб кто не вступился в наследие мертвых.
Холм Эсквилинский теперь заселен; тут воздух здоровый.
Нынче по насыпи можно гулять, где еще столь недавно
Белые кости везде попадались печальному взору.
Но ни воры, ни звери, которые роют тут землю,
Столько забот и хлопот мне не стоят, как эти колдуньи,
Ядом и злым волхвованьем мутящие ум человеков.
20 Я не могу их никак отучить, чтоб они не ходили
Вредные травы и кости сбирать, как только покажет
Лик свой прекрасный луна, проходя по лазурному небу.
Видел Канидию сам я, одетую в черную паллу[57],
Как босиком, растрепав волоса, с Саганою старшей
Здесь завывали они; и от бледности та и другая
Были ужасны на вид. Сначала обе ногтями
Стали рыть землю; потом теребили и рвали зубами
Черную ярку и кровью наполнили яму, чтоб тени
Вызвать умерших — на страшные их отвечать заклинанья.
30 Вынули образ какой-то из шерсти, другой же из воску.
Первый был больше, как будто грозил восковому; а этот
Робко стоял перед ним, как раб, ожидающий смерти!
Тут Гекату одна вызывать принялась; Тизифону
Кликать — другая. Вокруг, казалось, ползли и бродили
Змеи и адские псы. А луна, от стыда покрасневши,
Скрылась, чтоб дел их срамных не видать, за высокой гробницей.
Если я лгу в чем, пускай белым калом обгадят главу мне
Вороны; явятся пусть, чтоб меня обмочить и обгадить,
Юлий, как щепка сухой, Педиатия с вором Вораном.
40 Но зачем мне рассказывать все! Рассказать ли, как тени