Римская сатира - Страница 53

30 Разве можно назвать родовитым того, кто не стоит

Рода и только несет с собой знаменитое имя?

Правда, и карлика мы иногда называем Атлантом,

Лебедем негра зовем, хромую девчонку — Европой;

А у ленивых собак, паршивых от старой чесотки,

Лижущих край фонаря, в котором нет уже масла,

Кличка бывает и «Барс», и «Тигр», и «Лев», и еще там—

Кто погромче рычит из зверей. Поэтому бойся,

Остерегайся, чтоб не был и ты «Камерин» или «Кретик».

Речь для кого я веду? Я к тебе обращаюсь, Рубеллий

40 Бланд. Ты на древнем надут родословном дереве Друзов,

Будто бы сам совершил кое-что, благородный заслугой, —

Дуешься тем, что рожден от блестящего семени Юла,

А не от пряхи наемной, живущей у самых окраин.

«Подлые вы, говоришь, вы из низшего слоя народа;

Можете ль вы указать нам, откуда родители родом?

Я же Кекропов внук!» Живи себе и услаждайся,

Раз ты уж так родовит. И, однако, в низах у плебеев

Скрыт тот речистый квирит, что умеет поддерживать тяжбу

Знатного неуча; также плебеи, одетые в тоги,

50 Права узлы расплетут, разрешат загадки закона.

Юноша-воин спешит на Евфрат иль к орлам[331], стерегущим

Смятых батавов: силен он оружьем; а ты что такое?

Внук Кекропа, ты только подобье обрубленной гермы[332].

В чем твоя разница с ней? Да только лишь в том, что у этой

Каменная голова, у тебя же фигура живая.

Тевкров потомок, скажи, разве кто бессловесных животных

Кровными будет считать, если нет у них силы? Мы хвалим

Борзых коней, на бегу столь легких, что хлопать устанешь

В цирке, охрипшем от криков, когда там ликует Победа.

60 Тот лишь породистый конь (с каких бы ни был он пастбищ),

Кто впереди всех бежит, кто первый пылит на равнине.

Конь от кровей Корифея иль хоть бы Гирпина — продажный

Скот, если редко Победа стоит на его колеснице.

Нет ведь у них почитания предков, нет снисхожденья

К теням: прикажут — они по дешевке меняют хозяев;

Шею стерев хомутом, их потомки тянут телегу

Или крутят жернова на мельнице, на ноги слабы.

Чтобы дивиться тебе, — не твоим, — свое покажи нам,

То, что можно как надпись врезать, помимо почета,

70 Что воздаем мы всегда тому, кому всем ты обязан.

Этого хватит юнцу, который, как слышно, зазнался,

Высокомерен и горд от того, что родня он Нерону.

Верно, что здравый смысл у Судьбы бывает не часто.

Мне не хотелось бы, Понтик, чтоб ты ценился за то лишь,

Что было славой предков твоих, без того, чтобы сам ты

Честь заслужил. На славу других опираться позорно,

Чтоб не упасть и не рухнуть, как крыша, утратив подпору.

Так и лоза, стелясь по земле, тоскует по вязу.

Будь же добрый солдат, опекун, судья беспристрастный;

80 Если ж свидетелем будешь в делах неясных и темных,

То хоть бы сам Фаларид повелел показать тебе ложно

И, угрожая быком, вынуждал бы тебя к преступленью, —

Помни, что высший позор — предпочесть бесчестие смерти

И ради жизни сгубить самое основание жизни.

Смерти достойный — погиб, хоть бы сотню устриц лукринских

Он поедал за обедом и в Космов котел погружался.

В день, когда ты правителем станешь желанных провинций,

Нрав свой крутой сумей обуздать, умерь раздраженье,

Алчность свою сократи и жалей союзников бедных:

90 Нет ведь у них ничего — только кости, даже без мяса.

Что говорят законы, следи, что тебе поручает

Курия: сколько наград ожидает правителей добрых,

Как от сенатских правых громов Капитон и Нумитор

Пали за свой киликийский грабеж. Да что в этом толку?

Право, Херипп, продавай-ка с торгов последнюю рухлядь

Да помолчи, ибо Панса возьмет то, что Натта оставил:

Просто безумье терять даже то, что есть на дорогую.

Вот в старину процветал покоренный нами союзник:

Не было стонов и не было ран понесенной утраты;

100 Полной чашей был дом, повсюду лежали большие

Деньги, из Спарты плащи, пурпурные ткани из Коса,

И со скульптурой Мирона, с картиной Паррасия жив был

Фидий в слоновой кости, и много работ Поликлета;

Редкий стол обходился без Ментора славных изделий.

Вот откуда тащил Антоний, тащил Долабелла,

Веррес безбожный тащил: в глубине корабельного трюма

Тайно добычу везли побольше военных триумфов.

Что ж у союзников ныне? Лишь пара волов, табунок лишь

Конский, стада вожак, участочек поля — все взято

110 Вплоть до ларов самих, коль статуя есть повиднее,

Хоть бы одно божество в кивоте: ибо и это

Ценно теперь и считается главным. Может быть, прав ты,

Что презираешь бессильный Родос и Коринф умащенный;

Прав ты: бояться ль тебе смолою покрытых мальчишек

Или народа, что весь на голенях выщипал волос?

Лишь избегай ты суровых испанцев и области галлов

Да берегов иллирийских, щади и жнецов, что питают

Рим, пока отдает он досуги театру и цирку,

Да и какие награды возьмешь ты за счет преступленья,

120 Раз так недавно Марий раздел догола африканцев?

Прежде всего воздержись обижать союзников бедных,

Но храбрецов; отбери хоть бы золото все, что имеют,

И серебро, однако оставь и щиты и мечи им,

Дротик и шлем, чтоб оружие все ж у ограбленных было.

То, что я высказал здесь, не только суждение, — правда:

Верьте, что я прочитал пророческий свиток Сивиллы.

Если чиста твоих присных толпа, и если решений

Не продает твоих долговолос, если нет за супругой

Вовсе проступков, и Гарпия эта с когтями кривыми

130 По городам не гуляет твоим, на сборищах грабя, —

То хоть от Пика свой род исчисляй, и если прельщают

Древних тебя имена, выставляй хоть все войско титанов

Как твоих предков и с ними возьми самого Прометея

Или же пращура сам выбирай из любой родословной.

Если ж тебя увлекают стремительно гордость и страсти,

Если ломаешь ты прутья[333] в крови союзников, льстяся

Тем, что секиры тупятся в руках твоих ликторов, — значит,

Знатность предков самих восстает на тебя и предносит

Яркий светоч твоим постыдным делам и поступкам.

140 Ясно, — чем выше считается тот, кто грешит, тем заметней

Всякий душевный порок, таящий в себе преступленье.

Что в тебе, если привык ты подписывать ложные акты

В храмах, что дед воздвиг, пред лицом отцовской почетной

Статуи, прелюбодей, ночной гуляка, укрывший

Рожу свою под плащом из грубой шерсти сантонской?

Вот мимо праха отцов и костей их в лихой колеснице

Скачет толстяк Латеран и сам, хоть консул, колеса

Тормозом сильным жмет, как возница, правда, средь ночи;

Но это видит луна, и звезды-свидетели смотрят.

150 Только лишь кончится срок Латерана службы почетной,

Он среди бела дня возьмется за бич, не стыдяся

Встретиться так с одним из друзей, уже престарелым,

Первый хлыстом взмахнет в знак привета, сена достанет,

Всыплет сам ячменя своей уставшей запряжке.

Он пред Юпитеровым алтарем, по обычаю Нумы,

В жертву мохнатых овец принося и бурую телку,

Только Эпоной клянется и писанными на конюшнях

Мордами. Если ж пойти он захочет в ночную харчевню,

Тут навстречу ему выбегает сирофиникиец,

160 Весь раздушенный, как бывший жилец ворот Идумейских;

Этот харчевник приветствует гостя «царем» и «владыкой»,

С ним и Киана с коротким подолом вино предлагает.

Скажет защитник греха: «И мы, молодые, такими ж

Были». Пусть так; но ведь ты перестал и больше ошибкам

Не потакаешь? Пусть будет недолгой позорная удаль: