Римляне - Страница 2

Остальные мальчики продолжали маршировать на маленькой вытоптанной лужайке, выбранной Ацером только потому, что она была вдали от новой дороги, далеко от моста и города – это и спасало от любопытных и скептически настроенных жителей лагеря, которые не могли отказать себе в удовольствии поглазеть и сделать пару иронических замечаний. Большинство мужчин возвращались в поселок, предпочитая стряпню своих жен грубой овсянке. Им нужно было заштопать тоги и штаны, нарубить дров, накопать дерна для крыши и заняться другими делами, с которыми трудно было справиться женщинам без помощи рабов. Однако иногда попадались солдаты, отставшие от своих частей. Двое из них как раз в ту минуту лежали на холме под прикрытием кустов и лениво глазели на упражняющихся на солнце ребят.

– Кто это? – спросил коренастый крепыш, указывая на Ацера. – Он думает, что родился центурионом?

– Вероятно. – Тот, что постарше, вырвал травинку и принялся жевать ее, сунув промеж редких передних зубов. – Помнишь Гельвия?

– Гельвия Цинна? – Крепыш передернул мощными плечами. – Клянусь великим Юпитером, я все еще ощущаю прикосновение палки этого негодяя. Как его можно забыть?

– Он был не очень старым, и хоть давал волю своим кулакам, но в трудную минуту ему не было равных. Он спас полк, когда нас отрезали фризы, и вернулся в лагерь раненный копьем в бок. Но не сдался.

Молодой человек кивнул.

– К тому же не брал взяток с тех, кто хотел облегчить себе службу. Я часто проклинал его, но как центурион он был хоть куда. Мне доводилось служить и при худшем полководце. Мальчишка на него не похож. Мне казалось, что Гельвий был самым уродливым человеком, которого я когда-либо видел.

Старший солдат вынул изо рта травинку, посмотрел на нее, отшвырнул в сторону и выдернул другую.

– Люблю пожевать травку весной. Молодой Ацер похож на свою мать, а она была настоящей красавицей. Гельвий подобрал ее, когда мы шли на восток. Бедняжка не смогла вынести суровой зимы и умерла на следующий год после старика Гельвия. Мальчишка зарабатывает на жизнь чисткой доспехов, смазыванием мечей и оказыванием мелких услуг другим солдатам, когда поблизости нет центуриона.

– Разве его не усыновила другая женщина?

Солдат пожал плечами:

– Они все германцы. Ацер нет. Ты же знаешь, как это бывает. А теперь двери легиона закрыты для него, потому что его мать не римлянка и не была замужем согласно нашим законам, как другие женщины.

– Впору заплакать! – презрительно сплюнул крепыш. – Не очень-то ему повезло!

– Подожди, пока у тебя появятся свои дети, – хмуро заметил другой, – сейчас Ацер муштрует моих. Поэтому я и пришел посмотреть. Почему бы им не вступить в легион?

– Ты слишком мягкотел, Басс. – Молодой человек развалился на траве под лучами яркого солнца. – Твои дети не римляне, а наемные войска и так переполнены…

Басс яростно фыркнул:

– Не говори глупостей! Ты можешь представить молодого Ацера с этими проклятыми германскими племенами или галлами? Они же прикончат его. Эти люди очень обособлены.

– И я тоже, – едко ответил молодой человек, лениво развалясь на земле, но продолжая зорко наблюдать за своим спутником. – Я недолюбливаю полукровок. Легион для римлян.

Пятнадцать лет в легионе, крошечное жилище, разделяемое с девятью другими солдатами, – настоящая школа, где легко научиться сдерживать свой гнев. Басс теперь был знаменосцем, мог бы стать центурионом, если бы в следующей кампании полегло много солдат. Испортить все из-за нелепой стычки с властью было абсурдно. Басс уже прочувствовал всю несправедливость того, что его сыновьям отказано во вступлении в легион, в то время как его двери распахнуты для германцев и галлов, чьи отцы с семьями стали настоящими римлянами во время службы в рядах наемников. С трудом сдерживая раздражение, Басс высказал свое мнение вслух.

– Не нам оспаривать решения легиона, – был ответ. – Этому прежде всего учат рекрутов. Но конечно, за пятнадцать лет можно и забыть!

– Тебе бы только с ослами реветь, – едко ответил Басс, с негодующим видом поднимаясь на ноги, – но возможно, тебе и это не под силу. А я пойду дам им несколько советов.

Молодой человек тоже поднялся:

– Я передам в лагере привет от тебя и скажу, что ты явишься со свеженькими рекрутами, так что им лучше посторониться.

Случилось так, что за несколько недель до того, как легион сложил свои летние палатки и оружие, чтобы перебраться за реку, в лагерь просочились слухи о занятиях Ацера с мальчишками. Легионеры всегда были не прочь поболтать о самых незначительных вещах, потому как ни муштра, ни тяжкий труд, ни военные упражнения не могли отвлечь их от безрадостных будней. Совсем другое дело летние кампании. А зимой солдаты всегда искали, чем бы развлечься. Они принялись радостно обсуждать эти детские учения, а центурионы тщетно пытались пресечь разговоры. Мелкие кражи обмундирования сурово наказывались, однако у всех детей все равно были грубые сандалии, подбитые гвоздями. Доспехи и мечи сооружали из отдельных частей. На плечи всех отцов легла дополнительная нагрузка, потому что им приходилось тщательно скрывать свою помощь детям. Посторонний, непривычный к порядкам в легионе, мог подумать, что он разобщен и находится на самой грани мятежа. Однако старые воины заверяли, что он просто рвется в бой, поэтому херускам и другим германским племенам лучше поостеречься. Ветераны полагали, что солдаты зря теряют время, помогая мальчикам.

– В легионе запрещено жениться, – поговаривали они, – по крайней мере официально. И ничего тут не попишешь.

– Но почему? – вопрошал молодой человек, давно уже влюбленный в белокурую дочь одной из женщин легиона.

– Потому что мы не какие-нибудь ничтожные наемники, – отвечал ветеран. Затем хрипло откашливался и сплевывал. – Женщинам все равно, как выходить замуж, но в легионе запрещены официальные отношения. Все ради дисциплины. Вот так-то.

У полководца было такое же мнение.

– Что за чушь, – орал он на легата, – насчет детей из города, которые хотят вступить в легион? Антония вчера ездила посмотреть на них и говорит, что они вооружены настоящим оружием из наших запасов, а наш знаменосец лично обучает их.

Легат отложил в сторону обглоданную куриную кость и вытер пальцы салфеткой, оттягивая время. Все любили жизнерадостную очаровательную жену полководца.

Однако присутствие впечатлительной женщины в рядах грубых легионеров влекло за собой немалое смущение. Полководец был прирожденным солдатом, влюбленным в свою жену.

– Господин, вы же знаете, как солдаты ведут себя весной, – тянул время легат.

– Замечательно, – отрезал военачальник, – но мы подрываем дисциплину. Легионеры не могут жениться. Потом они будут просить своих жен переселиться к ним в хижины. Стоит хоть раз пойти на уступки – и конец дисциплине. Я серьезно говорю, что пора прекратить весь этот вздор, иначе я выгоню женщин и детей из города.

Дело зашло слишком далеко. Легат, который непосредственно отдавал приказы легиону, понимал серьезность этого вопроса, чего, вероятно, не осознавал командующий армией на Рейне.

– Я прикажу каждому центуриону составить список людей, – сказал легат, – я не оставлю этих несчастных с войсками гарнизона. И с вашего позволения отсрочу день перехода реки. Если другие легионы…

Полководец и легат углубились в технические детали приближающейся кампании, позабыв о детях. Летняя кампания была частью великого плана полного подчинения племен внутренних районов страны, конечной целью которого являлось продвижение к Эльбе и укрепление границы.

Не прошло и десяти дней, как легион начал нагружать повозки тяжелыми щитами и доспехами. Изогнутые войсковые трубы дали сигнал сбора. Шесть тысяч пар грубых сандалий зашагали по дороге к мосту под звяканье медалей на груди ветеранов, постукивание мечей на правом боку, ритмичные движения копий над головами. Тяжелые мешки с запасной обувью, шанцевыми инструментами и трехдневными пайками висели на палках за плечами солдат. Впереди вышагивал знаменосец, высоко держа сверкающего римского орла, в шлеме, поверх которого была надета голова волка с оскаленными зубами. Позади несли маленькие знамена. Длинные трубы и горны качались на плечах легионеров, двигающихся к мосту. Бравые военачальники ехали рядом, белые плащи развевались на ветру. Мужественные загорелые лица были с надеждой повернуты к серой реке, мосту, непроходимой чаще. Никто не оборачивался. Топот кавалерии, скрип колес, крики погонщиков, дикие песни наемников смешивались в рев, который постепенно превращался в слабое бормотание и таял вдали. К полудню легион уже переправился на далекий берег, и теперь его можно было разглядеть только по солнечным бликам на железных щитах. Позади быстрый Рейн качал мост, а земляные форты по обеим берегам выглядели совсем покинутыми.