Рим. Книга 1. Последний Легат - Страница 2

«Мулы» сгрудились и схватились за мечи, блеск клинков; всадники что-то кричат, центурион невозмутим.

А виной всему — небольшой конь, ростом с Сомика, если отрубить тому ноги по колено. Полуконь вылез на дорогу. Он почти желтого цвета. Густая грива падает коню на глаза, пряди заплетены в косички, цветные ленточки свисают до мохнатых бабок — картинка, так что не сразу замечаешь, что на коне кто-то сидит. Человек. Худой, как жердь, с пучком светлых волос на затылке. Это, несомненно, германец. Ноги его почти касаются земли.

«Ого, — думает Марк. — Какой верзила».

Крик усиливается. Теперь орут и легионеры, и всадники. «Мулы» — понятно: новый германец равен одному кресту, трем гвоздям, двум веревкам, а также дополнительной работе. Оно им надо?

Марк думает: не надо. Но можно понять и всадников: это проводник, которого они ждали, а «мулы» явно сбрендили и хотят его прикончить, как будто им мало варваров, что сидят сейчас на дороге и ждут.

Декурион переводит взгляд на пленников и начинает смеяться. Пользуясь тем, что часовой отвлекся, один из варваров медленно поднимается на ноги, с усилием взваливает на плечи брус, затем ныряет в туман. «Ищи его теперь», — думает Марк и смеется.

— Он с нами! — орут всадники и окружают полуконя.

«Мулы» что-то кричат в ответ, но уже без злости: распинать никого не надо. Тут к «мулам», опустившим мечи, подбегает часовой и… Новая забота. Часовой огребает по шее, несколько человек, подхватив оружие, убегают в туман — в погоню за германцем. Интересно, догонят?

Центурион, который все это время стоял рядом, поворачивается к Марку и говорит:

— Раздолбаи.

Декурион кивает. Тем временем всадники и «мулы» наконец разбираются, кто есть кто. Проводника ведут к Марку.

Центурион смотрит на командира всадников, кивает:

— Удачной охоты, — и возвращается к своим.

Марк наблюдает, как он идет — привычным упругим шагом пехотинца. Калиги время от времени скрежещут — гвозди на подошвах сандалий набиты плотно, словно железный ковер. Марк видел, как один центурион перебегал мощеный двор, поскользнулся на своих гвоздях и упал. Задница Волчицы! Было смешно. Действительно было смешно.

Старший центурион доходит до своих, ни разу не поскользнувшись. Марк даже чувствует некоторое разочарование.

Звучит команда. «Мулы» складывают оружие и берутся за дело. Пока всадники сопровождают проводника к Марку, основание креста вставляют в приготовленную яму.

Декурион смотрит. Крест медленно, рывками, поднимается. Кажется, иногда ему надо передохнуть, перевести дыхание, набрать побольше воздуха… «Мулы» давят плечами, хрипло кричат: «Еще! Еще! Еще!»

Германцы равнодушно смотрят на сородича, взлетающего в небеса. Это убийцы и мятежники, осужденные на позорную смерть. А они ведут себя так, словно казнь их не касается. Придурки.

Рыжий германец нависает над дорогой. Изрыгающий проклятья огненный сполох на белом фоне, среди влажной зелени и черного камня.

Марк и проводник некоторое время разглядывают друг друга, затем декурион говорит:

— Он убил римского солдата.

— Да, я понимаю, — говорит проводник с акцентом.

Глаза у него ярко-голубые, как у большинства германцев. Острые скулы, словно вытесанные топором; лицо в шрамах. Правая рука вместо кисти заканчивается культей. Он выглядит так, словно попал под нож боевой колесницы кельтов.

Марк кивает: понятно. Проводник больше не может быть воином, зато стать предателем никакое увечье не помешает…

— Меня зовут Тиуториг, — говорит варвар.

От слабости у Марка кружится голова.

— Как?

…И тут рыжий германец начинает кричать.

Он смотрит сверху на проводника, на всадников, едущих вереницей, на Марка, надевающего шлем, — и кричит. Тело германца с усилием поднимает свой вес, чтобы исторгнуть этот жуткий вопль. Глупо. Марк качает головой. Поберег бы силы. Худшей казни, чем распятие, даже трудно представить. Эта смерть медленная, мучительная и, главное, совершенно не героическая.

Очень просто: распятый человек, чтобы вдохнуть, должен поднять свой вес — на мышцах рук и ребер. Скоро варвар устанет, уже через несколько часов он едва сможет дышать, но он сильный и упрямый, поэтому продлит агонию до упора. Его ребра будут болеть так, словно их размозжили кувалдой; с каждым вдохом боль будет становиться только сильнее…

Это казнь на измор. Упрямый и сильный человек протянет несколько дней. Упрямый и тощий — на день больше.

Но в итоге варвар сам себя задушит. Собственным весом, давящим на ребра. Через некоторое время в его легких скопится жидкость. При выдохе он будет пускать пузыри, которые запекутся на рассеченных губах. Стоит ткнуть такому человеку под ребра чем-нибудь острым, оттуда польется вода… При этом он будет умирать от жажды.

Если к тому времени у германца останутся глаза, он уже не сможет их открыть — без смазки колесо не крутится, веки не поднимаются. Впрочем, вороны или еще кто сделают это быстрее. «Птицы, — думает Марк. — Страшнее птиц для распятого никого нет. Разве что…»

«Верно», — думает он и толкает Сомика пятками. Когда декурион проезжает мимо столба, на изувеченные ноги варвара садятся комары.

…есть еще насекомые.

— Что он кричал? — спрашивает Марк у проводника, когда они отъезжают и крики германца стихают вдали.

Варвар пожимает плечами с полным равнодушием:

— Ерунду всякую. Не стоит внимания, господин…

— А все-таки? — спрашивает Марк.

Тиуториг улыбается.

— Что вы все умрете. Умрете. Умрете. Мы всех вас убьем. — Проводник оглядывает всадников, насупленных и помрачневших. — Я же говорил, не обращайте внимания.

Короткий привал. Всадники второй турмы наматывают головные повязки, надевают шлемы, затягивают узлы. У каждого всадника — кольчужная туника, у некоторых защитные наплечники, у Галлия в придачу — маника, «железная рука» из отдельных пластин, она идет от плеча до пальцев.

Вторая турма готовится к бою. Галлий сжимает и разжимает пальцы; скрежет металла.

Пулион, на полном серьезе:

— Такой рукой только самого себя любить. Потому тебя и назвали: сильномогучий Геракл, победитель стоглавого змея…

— Пошел ты, — бурчит Галлий.

— Ты его с первой-то попытки всегда находишь?

Всадники ржут. Пулион — штатный остряк второй турмы.

Марк предпочитает руки без доспехов — так ловчее убивать. У него на перевязи спата, кавалерийский меч; костяная рукоять с выемками под пальцы. Спата почти в два раза длиннее пехотного гладия.

Подходит оптион, спрашивает: снимать чехлы? Марк качает головой: нет. Зачем? В лесу синюю раскраску щитов видно издалека, обойдемся…

Всадники проверяют, как ходит оружие в ножнах. Подкалывают друг друга. Проводник чуть в стороне, наблюдает. Проклятый варвар. Марку он не нравится: тип явно что-то скрывает, проклятые голубые глаза. Германцы — «гемы», как зовут их всадники, — умом не блещут, но очень хитры. Это особая хитрость — варварская, жестокая, бессмысленная, — и декуриону снова не нравится выражение лица их проводника.

«Нельзя никому верить, — думает Марк, — особенно варварам».

Жеребец декуриона, Сомик, мерно вышагивает по тропе. Похоже, ею часто пользуются: набито, натоптано. Отсыревшая листва и мох вокруг. Сосны. Скрип кожи седла убаюкивает. Марк едет сразу за проводником. Назойливый писк комаров. Декурион отмахивается — влажно, болота, вот комарье и жрет всех.

Распятых — в том числе. «Надо будет на обратном пути переломать рыжему лодыжки», — думает Марк. Тело потеряет опору, придавит своим весом легкие — и варвар просто уснет. Рыжий заслужил быструю смерть…

Комары невыносимы. Марк шлепает по щеке и раздраженно чешет подбородок:

«Когда уже приедем?»

Тропа монотонно тянется через лес, проводник негромко напевает под нос.

От нечего делать Марк прислушивается. В песне какой-то своеобразный размеренный ритм. И хотя слова звучат совершенно по-варварски, даже хуже обычного, — мотив привязчивый. Декурион мог бы при желании его повторить.