Рихард Зорге - Страница 1

Рихард поднялся в свой номер. На два оборота запер дверь на ключ. Прихрамывая, прошел в комнату.

В комнате было сумрачно и зябко. Как всегда в это время года, да еще в непогоду, ныли нога и плечо — застарелые раны давали о себе знать. Рихард включил верхний свет и электрокамин. Квадрат окна потемнел, а в комнате стало уютней и теплей. Тогда он, наконец, достал конверт и стал внимательно разглядывать места склейки. Хотелось рвануть конверт, жадно выпотрошить его содержимое, но он не торопил себя. Он привык никогда не давать себе поблажки, даже в малом.

Склейки повреждены не были. Письмо доставлено из Центра в полной сохранности. Рихард разорвал конверт. И, удивленный, несколько раз перечитал письмо: «Подготовь хозяйство к передаче. В ближайшие дни жди вызова в Москву».

Что это значит? Нет сомнений: его отзывают. Так и написано: «Подготовь к передаче». Почему? В Центре недовольны результатами? Рнхард привык трезво и по возможности объективно оценивать обстановку. Нет, при нынешних условиях здесь, в самой штаб-квартире гоминдановцев, в городе, кишащем английскими и японскими контрразведчиками, лучших результатов добиться трудно. Он был в курсе всех событий на обширной территории от Шанхая до советской границы и заблаговременно сообщал о подготовке новых провокаций на КВЖД, о предстоящей заброске белогвардейских банд на советскую территорию, о начале агрессии Японии против Северо-Восточного Китая и об образовании марионеточного государства Манчжоу-Го. «Манчжоу-Го — плацдарм для нападения на советский Дальний Восток. Агрессивные замыслы Японии приобретают все более отчетливый характер», — сообщал он Центру. Может быть, эти его донесения расценивают в Москве как дезинформирующие? Нет. Месяц назад Старик прислал записку: «Ты молодец». Что же могло стрястись за этот месяц?..

Рихард подошел к окну. За стеклами сеялся тоскливый дождь. Внизу, по мокрой серой улице чешуйчатым драконом ползла под зонтами толпа. Ревели клаксоны, и визжали тормоза автомобилей. Надрывались голоса рикш. Стекающие по стеклу струйки воды размывали вечерние огни.

Он стал припоминать, как происходила встреча со связником. Да, все состоялось строго по распорядку. Он сидел в маленьком многолюдном ресторанчике, отгороженном от улицы занавесом из тонких бамбуковых палочек, потягивал пиво и листал «Пекин — Тяньцзии таймс». Когда в углу зала старинные часы захрипели и с сипом начали бить, бамбуковая занавеска заколебалась. Движением пловца раздвинув жердочки, в зал вошел посетитель — молодой европеец, по внешнему виду — клерк, с зонтиком, в котелке и с широким, по моде, галстуком. Он бросил бою мокрый зонтик и котелок, скучным взглядом обвел помещение и, словно бы нехотя, Направился к свободному креслу за столиком Рихарда.

— Не возражаете, сэр?

— Пожалуйста, если вам будет приятна моя компания, — безразлично ответил Рихард и, вчетверо сложив газету, сунул ее в карман сюртука.

«Клерк» достал портсигар.

— Не желаете?

— Благодарю. Я предпочитаю сигару.

— Графин пива и соленых креветок! — крикнул «клерк» бармену.

Кто бы мог обратить внимание на эту случайную встречу совершенно незнакомых людей за одним из столиков одного из бесчисленных шанхайских ресторанов? И даже прислушавшись к их разговору, что, кроме обычных фраз вежливости, мог посторонний уловить из него? Но для Рихарда место, время, одежда пришедшего и каждое сказанное им слово имели свой сокровенный смысл. Даже то, какой марки сигарету он закурил. Точно так же, как для «клерка» было, совсем не безразлично, какую газету читал его собеседник, как ее сложил и в какой положил карман.

Рихард опорожнил свой графин первым. Вежливо раскланялся, бросил бою несколько монеток — и растворился в мокрой, шуршащей зонтами и плащами толпе. В кармане лежал конверт… Москва вызывает его.

Значит, до свидания, Шанхай. Скорее всего не до свидания, а прощай!.. Что бы там ни было, но скоро он сможет сбросить с себя, как опостылевшую одежду, свою постоянную напряженность и настороженность, снять уже, казалось, затвердевшую маску. Может быть, его оставят на работе в Центре. Или он сможет вернуться к научной деятельности? Нет. Неужели он полюбил эту свою профессию? Подходит ли к ней слово «полюбил»? Впрочем, летчик-испытатель, тоже каждый час идущий на смертельный риск, ведь любит свое дело…

Он снова посмотрел в окно. На улице стало еще сумрачнее. Все так же висела над городом пелена дождя. Он представил: вместо этой противной слякоти там скрипит снег, мороз горячит щеки, по улицам с гиком проносятся сани, детвора лепит снежных баб и накатывает ледяные горки. А самое главное — там Катя!

Он попытался представить ее лицо. У него была превосходная память, к тому же обогащенная многолетним опытом конспирации. «Чтобы легче запомнить лица, разделяй их на три основных типа: круглые, квадратные, удлиненные. Затем…» Он научился запоминать нужные ему лица с первого раза — и, наверное, навсегда. Но вот Катино лицо, хотя больше всего им дорожил, запомнить не мог. Он представлял отдельно ее глаза: то веселые, блестящие, то затуманенные грустью. Ее губы. Ее темные, заплетенные в косу волосы. Ее гибкую, подвижную фигуру. И в то же время в целом представить не мог. По законам конспирации он не имел права хранить ее фотографии и ее письма — и не хранил их. Да, он до малейшей линии помнил эти фотографии и рисунок ее почерка. Но на фотографиях Катя была совсем не такой, как в жизни… Какое же у нее лицо? Квадратное, круглое или удлиненное? Нет. Милое. И как хорошо, что он скоро его увидит!..

Рихард чиркнул шершавым колесиком зажигалки и поднес к узкому пламени листок.

Наташа прислушалась. Музыка! Массивная дверь была прикрыта неплотно, и из кабинета Берзина слышались четкие звуки шумановской токкаты. Хорошо! Наконец-то Павел Иванович отдыхает. Наташа уже привыкла: в редкие минуты отдыха, ближе к полуночи, он доставал пластинки, включал радиолу и, откинувшись в кресле, прикрыв ладонью глаза, слушал. Он любил только серьезную музыку.

Утром Наташа первой приезжала в управление, открывала уборщице кабинет начальника. И пока та чистила пепельницы и смахивала пыль с кресел и резных, с гербами шкафов, она тоже включала радиолу. Ящик стола был заполнен пластинками доверху. В ярких глянцевых пакетах на разных языках. Близкие друзья Берзина, зная о его страсти, непременно привозили ему в подарок черные диски, когда возвращались из «спецкомандировок». Наташа сама недавно вернулась из такой командировки, затянувшейся без малого на два года. Но свой подарок добавила к коллекции Старика тайком. Уж очень большим начальником был он для нее, хотя с другими и про себя она тоже фамильярно и по-дружески называла его Стариком. Начальника все так называли. Может быть, потому, что он и на самом деле был старше их и многие пришли сюда позже его, а вернее — многих он сюда и привел. А скорее всего потому, что был он хоть не старый, но седина густо посолила его темноволосую голову. С шестнадцати лет, с того дня, когда он был порот казачьими шомполами и в первый раз приговорен к расстрелу. А может, еще и потому, что в подполье, в царских тюремных казематах прошел он такую закалку огнем, в ВЧК и здесь накопил такой опыт, мера которым — совсем не годы жизни человека.