Рибофанк - Страница 9

– Джеральдина, я ценю твою идею, или намек, или предложение, да как ни назови. Но я уже говорил однажды и готов повторить хоть миллион раз: химия тут ни при чем. Мы с тобой – неподходящие контакты. Мне может прийтись по вкусу только женщина большая, шумная и глупая, а ты – совсем другого сорта.

Татуны в миллиметре под кожей Джеральдины возмущенно затрепыхали крылышками, а из глаз вытекли слезинки – как влага израильского оросительного корня.

– Я… я для тебя смогу быть глупой. Да, Лью, смогу, если ты правда этого хочешь. Я слышала, появилось несколько новых тропов – как раз для таких случаев. «Отупин», «дебилон»… Цены кусаются, но ради тебя я на это пойду. Честное слово!

Я шлепнул себя ладонью по лбу:

– О-о, блин! Джеральдина, я тебя не прошу измениться, заруби это раз и навсегда у себя на носу. Я только пытаюсь объяснить, что мы с тобой не созданы друг для друга. Видишь ли, – я по-отечески обнял ее рукой за плечи, – ты прирожденная цыганка. Когда нужно со дна бухты грязь вычистить или опрыскать заеденный грушевой молью лес – тут тебе равных нет. Какую бы работу нам с тобой Стэк ни поручал, мы всегда справлялись прекрасно, горжусь тем, что ты – моя напарница. Но наши отношения могут быть только профессиональными, и дальше никогда не зайдет, ты поняла?

К концу моей речуги Джеральдина перекрыла краники. Вытерла кулачками глаза, затем протянула мне ладошку. Мы обменялись рукопожатиями.

– Ладно, – проговорила она с печалью проповедника, видящего, как разбегается его паства, – пусть будет, как ты хочешь. Все лучше, чем ничего.

Мы расцепили руки.

– Увидимся в самолете, Лью.

Я вернулся к сбору вещичек. Ну и взбалмошная девчонка моя напарница! Не понимаю, почему многие люди не умеют сдерживать эмоции. Да и не пытаются, если честно. Ведь у нас, слава Богу, есть тропы и строберы – только руку протяни, и ты в порядке. Даже представить страшно, каково жилось человеку считанные десятилетия назад, пока ученые головы не разобрались досконально, из каких винтиков-болтиков состоят мозги, и не подобрали к ним все ключики-отверточки.

Правда, слишком уж полагаться на все эти штучки вряд ли стоит. В защиту естественного образа жизни можно сказать немало слов. Взять хотя бы меня, к примеру. Если, в школе учась, я принимал все прописанные мнемотропины и многому благодаря им научился – что же, и дальше ими давиться? Черта с два, не для меня это. Мой батька так говаривал: «Сынок, если бы Господь хотел, чтобы мы получали знания в таблетках, он бы сделал так, чтобы их было легко глотать».

В тот же день, к вечеру, мы вышли на зарезервированную для ДЦИ суборбиту. В пути шутили и смеялись, мечтая, как вскоре будем гулять по улицам любимого Далласа. Не успели попривыкнуть к полету, как нам велят снова застегнуть ремни и приготовиться к посадке, то бишь принять циркадные регуляторы.

Всем хороши такие вот прыжки – за одним исключением: не успеваешь даже почувствовать толком, что ты путешествуешь. Только что твоя задница была в Монголии; часа не прошло, а ты уже дома. Неадаптированным мозгам такое не переварить.

Пару часов проторчали в таможне – дольше, чем летели. Двух наших ромал вывернули наизнанку – парни решили подзаработать, провезя в крови монгольских багов и толкнув их далласской диаспоре гонгонгских экспатриантов как этноэкзотику. Но таможенные датчики расшифровывают негенотипные коды быстрее, чем плевок сохнет на перегревшемся реакторе, и Стэку пришлось повертеться как угрю на сковородке, доказывая, что наши невинные овечки заразились, сами о том не подозревая, и промывка кровеносной системы будет для них достаточно серьезным наказанием.

В здании космовокзала мы прошли через атриум, и тут ввалилось отделение эмвээфовской спецполиции; вооруженные хромоварками и пистоляпами, были эти ребята суровы, как восьмидесятилетние девы с либидоблокировкой, намеренные сразиться с какой-нибудь инфекцией или инвазией из Четвертого Мира. Мы уступили им дорогу и сделали это со всем нашим уважением, ведь силовикам из МВФ достается работенка по-грязнее, чем цыганам. Да к тому же мы имеем дело с хорошо знакомыми неприятностями, а эти парни всякий раз сталкиваются с новым сверхопасным дерьмом.

Снаружи нас ждали два дэдэишных энергенетикса (модель «коровье брюхо») с водителями. Большинство ребят сразу полезли в микроавтобусы (я постарался очутиться не в той машине, которую облюбовала Джеральдина). Но пришлось задержаться из-за Тино и Дрифтера – тех самых, которых прихватили на таможне, – им страсть как захотелось по-маленькому. Это был побочный эффект замены крови. Будут течь до завтра, как крыша хижины хлопкоуборщика в грозу,

– Не выбрасывайте зря биомассу, парни, – крикнул им Стэк.

Тино и Дрифтер промолчали, но каждый открыл крышку бака, расстегнул комбез, прижался к фургону и чем мог пополнил запас топлива в машине. Потом оба застегнулись и вяло полезли в кузова. Сидевшая со мною рядом Тамаринд, чернокожая девчонка в весе петуха, никогда за словом в карман не лазившая, спросила:

– Что, ребята, это мало похоже на те гнезда, куда вы втыкались в прошлый раз?

Тут мы дали волю хохоту. Цыганское товарищество ржало, ревело и выло так, что даже Дрифтер с Тони не вытерпели и присоединились.

А мы на них зла за потерянное время не держали, понимая, что в следующий раз таможенники схватят за руку кого-нибудь другого. Если до этого дойдет, то мы, цыгане, будем держаться друг за дружку, как слои ламинированной клещехватом сталефанеры.

Вот так, веселясь в отвязной цыганской манере, мы двинули к югу и выехали из скопления блестящих стеклом далласских башен. Нас ждала новая работа.

Ваксахачи расположен милях в двадцати пяти к югу от Далласа, так что примерно через сорок минут мы были на месте. «Коровье брюхо» трудно гнать быстрее шестидесяти в час, а когда оно груженое – и подавно. Кое-кто из наших задремал – это полезно, когда действуют циркадные регуляторы, но я слишком разволновался из-за возвращения домой, чтобы уснуть, поэтому открыл оконное стекло, пустив в машину знакомые пыльные запахи техасского лета, и стал разглядывать ползущий мимо пейзаж.

Мы проехали через небольшой грушевый сад. На деревьях было полно помесей, они собирали скоророщенные плоды. Человек-надсмотрщик лежал в тени, пульт связи с обручами трансгенов – рядом, под рукой. Если спросите меня, что это были за помеси, я так отвечу: процентов пятьдесят – шимпанзе, процентов сорок – лемур и десять процентов – человек. Но за точность этих цифр не поручусь.

– Не люблю я трансгенов, – сказала Тамаринд. – Слава богу, у нас есть законы, чтобы их держать в узде.

– Уже не говоря про обручи и диет-поводки, – добавил я. И тут у меня возник интересный вопросик, я решил не держать его при себе: – Слышь, Там, ты вот все говоришь, что трансгенов не любишь. А как же собственная наследственность? Ведь когда-то, века назад, твои предки находились в таком же положении, что и наши помеси.

– Черта с два! Мои предки были людьми! Большая разница.

Я понял, что она имела в виду.

– Ну что ж… Спасибо трансгенам хотя бы на том, что благодаря их появлению реднек[3] вроде меня общается на равных с такой девчонкой, как ты, и редко задумывается, правильно ли это.

Там ущипнула меня за плечо:

– Ты совершенно прав, Лью.

Вскоре мы запарковались на площадке перед мотелем, о котором говорила на озере Байкал Джеральдина. Кругом стояло много машин, каждая с дэдэишными сплетенными молекулами на бортах. Как выяснилось чуть позже, другие цыганские бригады уже обосновались в номерах корпуса, что служил раньше персоналу ССК. Не иначе, предстоит один из самых крупных демонтажей в моей практике. Если повезет, работа затянется надолго, и я вдоволь посплю на настоящей койке, вдоволь поем доброй американской пищи и от души поугощаюсь сладким техасским пунтангом – эх, скорей бы подвергнуть эту сочную вкуснятину органолептическому экспресс-анализу!