Резидент - Страница 29

«Ах так… И ты здесь сегодня…»

В соседней комнате собрались старики. Оттуда доносился голос Артамона Елисеевича:

— Когда государя-императора свергли, многие так думали: «Царя нема, значит и бога нема. При боге-то как можно царя скинуть? Он же божий помазанник!». А все это нам испытание. Господь и сына своего не пожалел, чтобы людям знак подать.

Леонтий заглянул к старикам:

— Батя! Там Афанасий Гаврилов прошел улицей, кликните его!

И, вернувшись в комнату, он огляделся: все ли солидно? Комод, кровать с покрывалом, иконы в углу, серебряная папиросница на столе, костюмы, рубашки и шляпы в шкафу с распахнутыми дверцами — комната богатого холостяка!

— Извини, что я тебя через отца позвал, — начал он, когда Афанасий вошел. — Я в Ростов по делам еду (он решил это не скрывать), а ты мне нужен. Вдруг вижу — гуляешь!

— Когда мне гулять, — ответил Афанасий недовольным голосом. — Нашему брату, рабочему, не то что тебе — когда захотел, тогда и закрыл лавочку. Про старуху надо сказать, — прибавил он тихо. — Еще четыре сотни требуют. А то из лазарета попрут. Я свои дал. Расходы пополам, так мне от тебя две «катериненки» теперь положено. Уж ты их либо мне сейчас верни, либо расписочку напиши. А вообще-то я думаю: не отступиться ли? Выходит, только траты одни.

«Проверяет, на чем моя заинтересованность в этом деле держится? Если и теперь буду помогать, станут копать… И еще образец почерка захотели получить… А, может, вымогает только. Это было бы лучше всего».

Он пожал плечами, вынул бумажник, отсчитал четыре «катериненки», протянул Афанасию:

— Ну что же? Отступаться, так отступаться. Жаль, что не выгорело. Могли б заработать. И не скули: я все эти четыреста на себя возьму.

Расчет был простым: получив деньги, Афанасий жизнь Анны Полтавченко сохранит хотя бы для того, чтобы и еще поживиться.

— Упорная очень, — проговорил Афанасий. — Слова не вытянешь. На каждом допросе водой отливают. Сердце плохое у нее.

— Ты что же, сам и вытягиваешь? — несколько мгновений Леонтий молчал, решая, как вести себя дальше. — Да я и знать этого не хочу! Мое дело — барыш.

Афанасий не ответил. Это был плохой признак.

— Дочка не возвратилась?

— Нет, — с готовностью ответил Афанасий. — Я слежу. Кто-нибудь же за деньгами придет! Тут мы его и накроем.

«А что, если для этого ее и не расстреливают? Чтобы потом как приманку выпустить? Может, он и взяток никаких не давал?» — подумал Леонтий и спросил только для того, чтобы скрыть беспокойство, ибо не сомневался в ответе Афанасия и, следовательно, вопрос был бесполезным:

— Кого ты вмешал? С кем ты его накроешь?

— Один буду. Один. Ну ты еще… Один я. Истинный бог!

«Какая же гадина, — подумал Леонтий. — Как бы ты меня не переиграл».

Он покачал головой.

— Хорошая собака, Афанасий, не только брешет. Она и зубами рвет… Дела не вижу.

— Дочка ее, — продолжал Афанасий, явно переводя разговор на другую тему, — в Совдепию будто ушла.

— Так она и уйдет от денег, — проворчал Леонтий.

Он вдруг представил себе Советскую страну солнечным сияющим краем, украшенным красными флагами, и там, среди веселых, радостных, красивых людей живет в счастии она, Мария Полтавченко — гордая, черноокая, добрая. Пусть будет ей всегда хорошо!

Это вообще был день внезапных встреч. На станции, у входа в зал для пассажиров первого и второго классов, он столкнулся с Фотием Фомичом Варенцовым. На полу зала, на мягких диванах, на скамьях и под ними вповалку лежали женщины, дети, мужчины; громоздились горы чемоданов, баулов, корзин, тюков. Леонтий хотел пройти через этот зал на перрон, но вход загораживала грузная фигура в шубе и меховой шапке.

Леонтий попросил разрешения пройти. Тот оглянулся. Был это Фотий Фомич Варенцов! Смотрел он тяжелым и усталым взглядом. И даже когда глаза их встретились, выражение его лица не изменилось.

— Бегут, — он кивнул в зал, но прохода не освободил.

У самых дверей бледная, очень красивая женщина кормила с блюдца манной кашей девочку лет пяти.

— Эти с Сулина, — он указал на женщину. — Та вон — шахтовладельца Пухова мать с Чухновки, — он водил рукой по залу, — те — с Лихой… Пятьдесят верст… сорок пять верст… тридцать пять… Полная география фронта! И никаких тебе шпионов посылать не нужно.

Леонтий молчал. Фотий Фомич всегда хорошо относился к нему. И всегда вызывал уважение. Леонтий терялся перед ним, как перед отцом.

За их спинами от удара ногой распахнулась дверь ресторана. Офицер в черкеске, выхватив шашку, кричал на обступивших его официантов:

— Р-разойдись! Я вас сейчас, тор-ргашей!..

— Так вы же кабинет просите, — кричал так же громко хозяин ресторана, рассчитывая привлечь внимание патруля, — а кабинета свободного нет, и вам на поезд пора.

Проход на перрон через ресторан, таким образом, тоже оказывался закрыт.

Фотий Фомич равнодушно отвернулся, снова указал на людей в зале ожидания.

— Все бегут, а ты чего? — спросил он.

— Вы моих дел не знаете, — холодно ответил Леонтий: замечание Фотия Фомича о шпионах встревожило его. — Может, и я собираюсь.

— Это верно. Дел твоих мы не знаем.

«Намек? Может, он для того здесь, чтобы меня задержать? Помочь узнать? Но зачем же сегодня? Почему сейчас! Когда сводка при мне!»

К офицеру с шашкой подошел патруль. Тот что-то начал негромко говорить ему.

«А патруль за мной? И вся сцена с офицером — для меня. Афанасий же заходил узнать, где я буду, чтобы брать не дома, как бы в случайном скандале…»

— За границу уедешь?

— Может и так.

— Чего тебе удирать? Ты и здесь устоишь. Шея какая!.. Ты большевик, наверно?

Леонтий молчал. «Да, конечно. Сейчас меня арестуют».

— Большевики всегда знают, что делают. Займут поселок, сразу — Совет, а мы — спорим, спорим. И все хотим старое возвратить. Большевики Усть-Медведицкий округ заняли, сразу — комитеты, Советы. Какое там оно будет, никто не знает, а сейчас главное — новое это! А мы придем — опять губернатора, приставов тащим…

«Провоцирует? Или пьян очень?..»

До поезда было еще два часа.

«Ну что ж! Играть, так играть».

— Если бы эти слова ваши, Фотий Фомич, да услышал ваш сын…

— Семен? — спросил Варенцов и сморщился, подняв на Леонтия налитые кровью глаза. — Семен мой об этом особый проект Войсковому Кругу подал. Его за то уже и в полк отослали. Никакие благодарности не помогли!

— И-и когда? — еле выдавил из себя Леонтий: то, что он об этом не знал, было промахом немаловажным. — И кто же вместо него? Из наших кто-нибудь?

Он быстро перебирал в памяти: «Неведров, Ертушенков, Чекурин».

— Своего? Так тебе теперь и дадут своего поставить! Из Екатеринодара, от Деникина, хлюста прислали, вон он, — Варенцов ткнул пальцем в сторону офицера с шашкой. — С утра с ним пью. Может, добьюсь, чтобы Семена из полка назад забрали. Если не брешет, он его на этих днях для окончательной сдачи дел вызовет.

Леонтий оглянулся. Патруль уходил от офицерика, а тот с победоносным видом смотрел на хозяина ресторана и официантов.

— И когда ж это произошло?

— В Луганске, в полку, он неделю уже.

Фотий Фомич покачнулся. Леонтий едва успел подхватить его. Старик тяжело вздохнул:

— Старый я уже, чтобы ведрами пить, — и вдруг он обнял Леонтия и спросил негромко и тоскливо: — Сватов-то когда пришлешь?

Леонтий указал на зал ожидания:

— Красные далеко от города?

Фотий Фомич пожал плечами. Леонтий ответил ему таким же жестом:

— А вы говорите — сватов.

Фотий Фомич широко открыл глаза и произнес злым шепотом:

— Смотри не продешеви. К утру переброска добровольцев начнется. До самой Москвы погоним. Зря, что ли, монархистам независимость Дона продали?

Офицер в черкеске, качаясь, подошел к ним.

— Пошли, дед, — сказал он Фотию Фомичу, как-то вбок, словно бодаясь, дергая головой. — Не з-знали, с кем имеют дело, — он уставился на Леонтия. — Кто такой? А ну? Кто такой?