Революционная сага - Страница 30

И в указанный день, пусть и трехчасовым опозданием означенный съезд начался. Призывая к порядку, председательствующий гремлин застучал в колокольчик, снятый по такому случаю с украденного поезда.

— Товарищи! — возвестил председатель. — Первый съезд депутатов народов Древних и Малых, существ Межвременья, прошу считать открытым.

Далее, для соблюдения процедуры, требовалось прочесть поздравительные телеграммы, письма полученные съездом.

Письма имелись — целых три штуки. Однако, президиум, сформированный к слову из бывшего подпольного комитета, с молчаливого согласия решил эти письма не оглашать. Два было написано на неизвестном языке, да так небрежно, словно кто-то расписывал перо. Третье письмо, напротив, было написано почерком каллиграфическим. Но содержало все больше ругань и предложения комитету не заниматься

— Первый пункт повестки съезда — утверждение повестки работы. Кто за это предложение — прошу…

Но его прервал сидящий в первом ряду Кащей:

— Слушай, а может, перейдем к сути дела? Я, конечно, бессмертный, но это совсем не значит, что мое время ничего не стоит.

Оратор закашлялся и выпил воды. Из черепа. По виду — человеческого.

Вода была болотной, иной здесь просто не имелось. Но она взбодрила говорящего. И он продолжил с новой силой:

— Как многие из вас знают, в городе Петрограде победила социалистическая революция. Власть перешла к народу.

— А нам-то с того какая радость? — спросил все тот же Кащей.

Кащея на болоте не любили. И через две минуты общения с ним, гремлин начал понимать по какой такой причине.

Говорили, что Кащей Бессмертный на самом деле Агасфер. В пользу данной гипотезы выступало бессмертие, профиль Кащея и злато, над которым, он якобы должен чахнуть. Однако, того злата никто не видел, а сам Кащей жил в свое удовольствие. На болото он прибыл на орловском рысаке. Одет был франтом: костюм по последней дореволюционной моде, котелок, жилет со множеством брелоков, рубашка с воротничком стоячим, накрахмаленным.

Седые волосы были напомажены и уложены, в тонких пальцах тлела папироска.

Молоденькие ведьмочки то и дело поглядывали на Кощея и из кокетства прикрывали свою наготу.

— Многие года, даже столетия. — вещал оратор. — нашему народу не давали возможности развиться. И только Великая Октябрьская революция открывает перед нечистью широкие перспективы. Это наша революция, которую мы должны поддержать всеми силами.

— А какой радости ради? — поинтересовался Кащей.

— Хотите увидеть, какой знак носит их армия?

— Ну и какой?

Из-за трибуны гремлин поднял заранее приготовленный кусок бересты, на которой кошенилью была нарисована пятиконечная звезда.

— Вот! — С триумфом возвестил гремлин.

На местах действительно зашумели. О чем именно — с трибуны невозможно было разобрать.

— Ну и что тут такого? Красный пентакль. Совершенно элементарный знак — чего еще можно было ждать от жалких людишек. Если бы они рунами что-то осмысленное написали, я бы еще подумал. А так…

И Кащей махнул рукой. Дескать, разбирайтесь сами. Без него. Поднялся с места и ушел с места. Но не уехал, а остался в стороне, будто ждал чего-то. Или кого-то.

За это гремлин был Кащею крайне благодарен: без него съезд пошел гораздо легче.

— Марсова, красная пятиконечная звезда, иначе кельтский крест, — пояснял председательствующий. — есть символ волшебный. Сие есть знак посвященным, что к власти пришли наши, колдуны…

Гремлин осмотрел свою аудиторию. Она его не вдохновляла — единства здесь вряд ли можно было достигнуть. С правого края сидели люди — в основном колдуны и все те же же легкомысленные ведьмочки. С людьми живыми смыкались те, кто были людьми — но в далеком прошлом. Утопленники, упыри, оборотни. Больше всего присутствовало солдат с того самого поезда, который шел на фронт.

Дальше — те, кто на людей походил, но ими не являлся от рождения. Как то гномы, заблудший эльф…

Гномы появились здесь давно — в те времена, когда недра сего края осваивать начали. Из-за кордона царь Петр выписал сюда специалистов лучших в горном — немецких из Шварцвальда. Среди прочих приехали некоторые, кои хоть и имели немецкие пачпорта, на самом деле немцами не были.

Строго говоря они и людьми-то не были…

Проходили года — гномы множились. Делали это путем как естественным, так и вызовом из-за границы многочисленных кузенов, внуков и дядьев — благо у гнома родословная длинной с прославленную гномью бороду.

Жили обособленно, обрусели, одичали. Немецкий язык забыли вовсе, а на древнекельтском исключительно ругались.

Мужики из сел окрестных считали гномов каким-то местным народцем. Что касается прославленного гномьего долголетия, то никто его и не замечал. Для людей гномы все были на одно лицо. Впрочем, того же мнения гномы были и о людях.

Дальше начиналась самая странная аудитория, к которой принадлежал и сам гремлин — те, кто походил только на себя. Имелись лешаки, похожие скорей на деревья, другие твари, не поддающиеся никакой классификации. Когда одна такая попала в капкан непонятно как оказавшегося здесь зоолога, то тот обозначил ее в своем дневнике как "особо крупная рогатая двугорбая мышь".

Присутствовал даже один ходячий рыцарский доспех. Неизвестно, что было в этих гремящих железяках. И остальная нечисть была совсем не горела желанием узнать что там внутри.

Доспехи ходили по лесу, били медведей — животное достаточно смелое и глупое чтоб не сбежать. Затем медвежьим салом тщательно протирал сталь, чтоб не пошла по ней ржавчина, смазывал стыки. Те все равно скрипели. Еще чаще доспехи натирали свой меч. Лесные старожилы говорили, что некогда к этому огромному двуручному мечу имелись и ножны. Но когда из них извлекали меч, шум было слышно за три версты. Потому доспехи ножны или потеряли или где-то спрятали до поры до времени.

— Вот послушайте, какое воззвание передает восставший Петроград! Вождь мирового пролетариата говорит: Мир — народам, земля — крестьянам, фабрики — рабочим, шахты — гномам.

— Что, прям так и сказал? — оживился делегат от гномов.

— Нет. — признался гремлин. — Но я так понимаю, что народы, крестьяне и земля имелись в смысле широком. Широчайшем просто… Народы: человеческий, Древний или эльфий, Малый народец. А кто вы, гномы, вы есть, как не трудовой народ…

Бородатые коротыши закивали: дескать это вся остальная нечисть — бездельники, а мы самые что ни на есть трудовые.

И тут гремлин выпалил то, из-за чего все и заваривалось:

— Но революция в опасности! И нам, всем небезразличным к делу революции, следует сформировать интернациональную дивизию нечисти и отправится на помощь революционному Петрограду!

И тут началось то, что журналисты в газетных отчетах о съездах называют прениями, а все остальные — гамом и криками. Трещали руками-ветками лешие, скрипели доспехи, пронзительно визжала двугорбая жаба!

— Да здравствует Великая Октябрьская революция! — орал луженой глоткой гном.

— За веру, царя и отечество! — кричали солдаты.

Шум гремлин слушал этот шум с удовольствием. Ну надо же — почти все как у людей.

За поляной, довершая общий шум, ревели гномьи ездовые медведи. Отправляться в далекий путь пешком было неудобно. Да и зимой, положим, гном в снегу оставлял следы, кои некоторые охотники принимали за детские. Потому в неких краях появлялись байки, легенды о зимнем ребенке.

Но оседланный медведь оставлял следы только медвежьи.

А когда дошло до записи, оказалось, что о дивизии думать рано. Даже полк — было слишком. От силы батальон. Но для пущего пафоса все равно подразделение именовали дивизией. Что не говори — звучало солиднее.

В армию записались, среди прочих, ходячий рыцарский доспех, две двугорбые жабы, тридцать солдат из пропавшего в 1914 году батальона.

Но больше никто из людей и из тех, кто некогда ими был в армию не пошли.

Пытались, к примеру, позвать утопленника:

— А ты, Федот, пойдешь с нами?