Реверсия Валерия Сидоркина (СИ) - Страница 1

Валерий Сидоркин вернулся с того света и рассказал, что там ничего нет. Ну, ничегошеньки, то есть абсолютно. А за сутки до своей безвременной, но недолгой кончины Валерий Сидоркин мощно гудел в компании закадычных друзей: Валентина Гребенькова, Витяни Загоруева, по прозвищу Синяк и примкнувшего к ним Петра Степановича Двуимённого, представлявшегося всякому встречному и поперечному заслуженным пенсионером РСФСР, крановщиком-высотником и мастером скоростной машинной дойки. Собутыльники в тот день устроились основательно — сидели плотно, до упора, пили много, всего и разного, но закусывали скупо по причине затяжного мирового финансового кризиса и обвала котировок на азиатских финансовых биржах. Мутил вечеринку и банковал дежурный тамада Валерий Сидоркин, генеральным спонсором выступал Пётр Степанович Двуимённый. Он пропивал заначенную от верной супружницы "пятихатку" — пятьсот, щедрой рукой добавленных российской властью "пенсионных" рублей и истраченных Петром Степановичем якобы на то, чтобы... О том, на что якобы потратил Петр Степанович новенькую, цвета парной телячьей вырезки, хрустящую купюру (в оригинальной версии, преподнесённой мужиком своей супружнице, бабе злобной, прижимистой и бережливой), собутыльники так и не узнали, хотя приложили немало усилий, чтобы досконально выяснить неприглядную правду о случившемся в первичной ячейке общества обмане. Двуимённый на хитрости, уловки и подколки компаньонов не поддавался, заходы издалека не замечал, и на злостные провокации никак не реагировал. В общем, Пётр Степанович вёл себя как фанатик-коммунист на допросе в кровавых застенках деникинской контрразведки. Однако густой, набрякший грозовой синевой фингал под его левым глазом откровенно свидетельствовал против Двуимённого и говорил компаньонам о многом, если не обо всем — и прежде всего о том, что придумщиком Пётр Степанович был не совсем удачливым. И ещё о том, что он был типичным подкаблучником, содержавшемся на коротком поводке и в притеснительной строгости, ограничивающей его вольнолюбивый характер и беззащитную смиренность души, не способную оказать достойное сопротивление хамскому, нахрапистому давлению Аглаи Христофоровны. Границей относительно безнадзорного существования для Петра Степановича была выщербленная кирпичная воротная арка, отделяющая дремотную стоячую трясину дворовой территории от бурляще-суетливой и бесшабашно-деловой улицы. Двуимённые проживали на улице Культурной Революции, в двухэтажном, дореволюционной постройки, купеческом особняке, первый этаж которого был сложен из качественно обожжённого красного кирпича, скреплённого крепчайшим раствором, замешанным на бычьей крови, с добавлением яичного белка, а второй — из звенящего от старости соснового бруса, проложенного для утепления хрустким и ломким лесным мхом.

До 1917 года дом был собственностью третьегильдийного купца Самохвалова, торговавшего китайским чаем, персидскими сладостями, турецкой парфюмерией и тульскими самоварами. По традиции, первый этаж был полностью отведён под лавку, склад и подсобные помещения, на втором проживала семья Самохвалова: сам Степан Казимирович, жена — дородная купчиха Прасковья Еремеевна, дочери — субтильная Наталья Степановна, инфантильная толстушка Вера Степановна и братья-близняшки Ванечка и Андрюшенька. Наталья Степановна была девушка нервическая и впечатлительная, порывистая и решительная на поступки, к тому же не лишённая начатков правильного научного разсуждения, безгранично верящая в промышленный и социальный прогресс, народное образование и социальную революцию как средство радикального переустройства прогнившего миропорядка.

О революции — этом безудержном потоке свободы, равенства и братства, должном смыть и разметать проклятое наследие средневековья — русский царизм, подпираемый штыками армии и казачьими нагайками, охраняемый жандармами и полицией, благословляемый православными попами, вкупе с магометанскими муллами, поддерживаемый аристократами и прочей эксплуататорской сволочью, продажными думскими политиками и ручными политическими партиями, выразителями помещичье-буржуазной идеологии, превративший Россию в "тюрьму народов" — Наталье Степановне рассказал студент Технического училища Лёша Арефьев, сын разночинца Дмитрия Ефимовича Арефьева, служившего по почтовому ведомству.

Лёша отличался быстротой ума и поразительной способностью памяти к запоминанию. Гимназию он закончил с Похвальной грамотой, хотя претендовал на получении большой Золотой медали, которую, несомненно, заслужил своею учёбою: примерным поведением и достохвальным прилежанием к наукам — точным и общественным. Кандидатов на награждение отбирал гимназический Попечительский совет. В него входили состоятельные и именитые граждане города: прокурор Васильев Аристофан Витальевич, городской голова Селуянов Полуэкт Андреевич, купец первой гильдии Правоторов Никодим Варфоломеевич, супруга начальника городского присутствия Кижмолова — Антонина Денисовна, промышленник Лебедянский (фарфоровый завод и свечная фабрика, соляной промысел и поставка свежей рыбы в столицу), ресторатор Ле Фонте — с супругами, преподаватель закона божьего отец Варсонофий, баронесса фон Штирнер и врач земской больницы Егошинский Станислав Георгиевич.

Председательствующий — директор гимназии Коромыслов объявлял претендентов: фамилия Арефьева была на первом месте. Характеризовался сей ученик директором отменно. За время учёбы в старших классах на него от учителей никаких нареканий не поступало: дисциплину Алёша не нарушал, уроки не пропускал, обязанностями не манкировал, домашние задания выполнял изрядно, в латыни и греческом преуспевал, контрольные и проверочные работы сдавал без недочётов. Коромыслов предполагал Арефьева к награждению, однако у попечителей было на этот счет мнение, отличное от мнения директора — в результате Алексею Дмитриевичу не досталось и скромненькой серебряной медальки — его заслуги в обучении отметили грамотой — пусть и на отличной гербовой бумаге, с государственным гербом и вензелем царствующего императора Николая Александровича Второго и золотым тиснением, но бумаге.

Тем обиднее было Алексею, что золотом был отмечен следующий за ним в списке выпускник. Михаил Петровский, отпрыск и потомок князей Петровских, выводящих свой род от легендарного Трувора, княжившего в Изборске, брата летописного Рюрика, призванного словенами и финно-уграми во времена оны на русское княжение. И хотя имя Трувора, равно как и Синеуса, после воцарения Рюрикова в анналах исторических более нигде не упоминается, потомки его //что официально всегда отрицалось, потому как летописные родственники основателя Руси, Рюрика, как известно, были бездетными// — Петровские, вплоть до Иоанна Васильевича Грозного, занимали бывало при дворе великих князей и царей подобающее их происхождению место, а некоторые даже становились удельными князьями, получая, правда, в уделы земли самые отдалённые, дремучие и захолустные.

Иоанн Васильевич, при образовании опричнины, определил вотчины Петровских в земство, имея в виду их удельное прошлое, но затем не чаяно-не гадано переменился к ним во мнении и приписал князей к опричнине. Аникита Гордеевич был пожалован кубком, золотым рублём на шапку и вступлением в опричное войско, Степана Гордеевича, как царского виночерпия, поставили заведовать доставкой вина к опричному столу. Кроме того, в пирах и гулянках, Степан Гордеевич занимал место по правую руку от Иоанна Васильевича и должен был прежде царя пробовать всё, чего желал отведать государь. По началу войны Аникита Гордеевич отбыл с опричным войском в Ливонию и немало там отличился, за что награждён был саблей дамасской стали с рукоятью, отделанной слоновой костью, серебром и драгоценными каменьями; крепостными, числом в триста душ и землицей за Камнем, среди народца лесного, языческого, поклоняющегося колодам трухлявым, да идолу золотому бесовскому, видом своим прельстительную бабу с дитём изображающему.