Реваншист. Часть первая (СИ) - Страница 2

- Иначе не понимаете, - пояснил гость. - Стоит проявить милосердие, как начинают клянчить. "А можно мне хотя бы одной ножкой в рай? Я только с краюшку постою", - передразнил он кого-то и тут же деловито спросил: - Просить будешь?

- Нет, - сказал я.

- Почему?

- Все равно не помилуете.

- По крайней мере, самокритично, - одобрил он. - Чего взывал?

- Нужно определиться.

- С чем?

- Местом пребывания.

- Так ты его занял, - сказал гость. Мне показалось, что он пожимает плечами. Интонация, по крайней мере, была такой. - Что заслужил, то и получил. Вот побудешь тут лет эдак двести по вашим меркам, каждый грех вспомнишь в мельчайших подробностях, и за каждый покаешься, - в его голосе чувствовалось нескрываемое злорадство. - Тогда и поговорим о месте.

Я струхнул. Перспектива выглядела мало вдохновляющей. Но паника, затопившая сознание, быстро ушла. Если б меня ждало то, о чем говорил посланец, он бы не явился. Тут что-то другое. Темнит "херувим".

- Умный! - раздалось в моем сознании. - Всегда им был. Догадался.

- Меня ждут мытарства? - спросил я.

- Раскатал губу! - хмыкнул он. - Мытарят тех, у кого есть шанс. Или сам оправдается или за него заступятся. Тебе это не грозит.

- Тогда зачем пришел? - вздохнул я.

- Послали... - огорченно сказал он. - Ты - хитрый! Успел сказать.

"Что? - удивился я. - Когда? Постой... Перед тем, как упасть в прихожей, я что-то проговорил. Ну, да! "Господи, Иисусе Христе, помилуй меня грешного!"

- Да еще трезвый был, - подтвердил гость. - Молитвы пьяных Он не принимает. Так что будет тебе милость тебе, раб Божий. Отправишься назад и проживешь жизнь, как Им заповедано. Если сможешь.

В его голосе читалось неприкрытое сомнение.

- Э-э, нет! - запротестовал я. - Умер, так умер! Не хочу!

- А кто тебя спрашивает? - вновь хмыкнул он, и от белого облачка ко мне протянулся луч. Он коснулся моего сознания и...

***

Я открыл глаза. Вокруг было темно. Но не так, как только что в непроглядно взвеси. В полумраке виднелась дверь и раковина умывальника в углу. Я поднял голову и осмотрелся. Узкая, как пенал комната с одним окном. Напротив окна - дверь. По обеим сторонам длинных стен - койки, возле каждой - тумбочка и стул. Всех коек четыре, три из них заняты, включая мою. Больничная палата, это к гадалке не ходи.

"Все-таки меня откачали, - пришло понимание. - А то, что я видел и слышал - галлюцинация. Вкололи какую-то дрянь..."

Я почувствовал облегчение. Хоть и не цеплялся за жизнь, но пережитое только что пугало. Пусть даже это глюк.

Возле моей кровати не наблюдалось никакой аппаратуры. Даже капельницы. И вообще палата не походила на реанимацию. Значит, не инфаркт. В кардиологии мне доводилось бывать - друзей навещал. Обстановка там другая.

Я осторожно сел и прислушался к себе. Удивительно, но нигде не болело. Ни в груди, ни в колене (мой застарелый артроз), даже спина не ныла. Обезболивающих явно не пожалели. В диссонанс этой мысли внезапно засаднил лоб. Я поднял руку и нащупал бинт. Ага! Суду все ясно. Падая, я, видимо, приложился лбом. Наверное, хорошо рассек, если забинтовали. И шов есть, иначе залепили бы пластырем. Это не беда. Я не модель, физиономией не торгую.

Подумав, я встал. Организм требовал кое-куда заглянуть. Меня не качнуло и не повело. Я вообще чувствовал себя прекрасно, если не принимать во внимание рассаженный лоб, конечно. Одежды на стуле не наблюдалось, и я в одних трусах вышел в коридор.

Здесь был свет. Тусклый, желтый. В подвешенных к потолку плафонах горели лампы накаливания. "Совсем не экономят электроэнергию, - мелькнула мысль. - Госконтроля на них нет. Они за энергосбережение глотку выгрызут".

Коридор выглядел убого. Крашеные голубой краской стены, беленый потолок, коричневый линолеум под ногами. Неподалеку виднелся стол дежурной, но ее самой не было. "Это куда меня завезли? - думал я, шлепая в конец коридора. - По уму должны были в "девятку", она ближе. Но там такого убожества точно нет, приходилось бывать". Туалет, наконец, нашелся, и я протянул руку к двери. И замер: рука была грязной! Причем, измазюкана капитально, как будто копался в моторе. Я поднес к глазам левую руку - та была точно такой. Это где ж меня угораздило? По асфальту, что ли, тащили?

Организм вдруг резко напомнил, зачем я здесь. Ладно, потом выясним. В туалете горел свет. Умывальник здесь был, как и мыло - розовое и размокшее. Ополоснув руки - грязь слезла с них удивительно легко, я вытер ладони о вафельное полотенце и скользнул в кабинку. Струя зажурчала в унитаз. Блаженство! Я подтянул трусы и вдруг замер. Это тело не могло быть моим! Где живот, закрывавший привешенные снизу причиндалы, где ноги с вылезшими венами? Я поднес к глазам ладони. Они были крепкими, с проступающими венами на тыльных сторонах, с подушечками мозолей под основаниями пальцев. Не мои. Черт!

Хлопнув дверью, я выбежал из туалета и помчался к столику дежурной. По пути в туалет я заметил на нем настольное зеркальце. Рядом еще красовался механический будильник с круглым циферблатом.

Зеркало я схватил почти на бегу. На меня глянуло смутно знакомое лицо. Слегка вытянутое, но не лошадиное. Не красавец и не урод. Прямой нос, тонкие губы, на подбородке - ямка. Лоб скрывает повязка, но и так видно, что высокий. Волосы - темные, острижены коротко. Тусклый свет помешал рассмотреть цвет глаз, но я и без того знал, что они зелено-серые.

- Что вы здесь делаете, больной?

Я оглянулся. Та-ак. Пухлая тетка лет сорока. Белый халат наброшен на плечи, лицо мятое. Дежурная медсестра. Спала вместо того, чтобы бдить. Я разбудил ее, хлопнув дверью.

- Простите! - я вернул зеркало на стол. - Хотел посмотреть. Вот! - я коснулся пальцами бинта.

- Вам нельзя вставать!

- Мне этого не говорили.

- Так вас же без сознания привезли! - фыркнула она.

- Ходил в туалет...

- Под койкой есть утка. Могли б позвать.

Выпалив это, она сбавила тон. Ну, да, дозвался бы я...

- Извините, - вновь повинился я. - Не скажете, какое сегодня число?

- Седьмое, - ответила она, бросив взгляд на будильник.

- А месяц какой?

Она глянула на меня с жалостью.

- Июнь тысяча девятьсот семьдесят пятого года. Идите в палату, больной! Не медля!

- Слушаюсь! - отрапортовал я.

Сестра отконвоировала меня к койке. Затем исчезла, притворив за собой дверь. Наверное, пошла досыпать. Как только шаги смолкли, я встал. Над палатным умывальником я приметил зеркало. Щелкнув включателем, уставился в него. Нет, не ошибся. Это я. Сергей Александрович Самец, собственной персоной. Только моложе на сорок лет.

- Эй! - донеслось с ближней койки. - Гаси свет! Днем насмотришься.

Я щелкнул включателем и протопал к себе. Там прилег, умостив голову на тощую подушку. Гадский херувим! Удружил. Что теперь? Все по второму кругу? Рвать жилы? Биться лбом в те же двери? Завод, заочная учеба и, как подарок судьбы, приглашение в многотиражку. Как я тогда радовался, дурак! Сколько фигни написал, тратя на это силы и время. Затем была ведомственная газета, республиканская. Первая книжечка в бумажном переплете... Ее никто не заметил и, кажется, не прочел. Зато книжечка помогла мне пробиться в Союз писателей. Даже не хочется вспоминать, чего это стоило. Печень едва выдержала. Жена, ребенок, квартира - "подменка", полученная от редакции. Гора счастья... Вторая книжечка, повторившая судьбу первой, зато выдранные через Литфонд трехкомнатная квартира, автомобиль, участок земли. Сколько пришлось побегать, чтобы построить дачу! Сколько пришлось кланяться, писать лживых статей! И что в итоге?..

Ничего мне не изменить. Я винтик в огромном механизме. Где вкрутили, там и должен торчать. Попробуешь выскочить, смелют в пыль. Спасти СССР? Ага! Союз сгнил, хотя делает вид, что крепок. И сгноила его партия - та самая, которая КПСС. При Хрущеве она встала на путь автаркии. Спряталась за забором и стала жить для себя. Спец клиники, спец санатории, спец распределители... В командировке мне рассказывали: жена первого секретаря обкома, директор школы, поручила учителям купить конфеты "грильяж". Хотела угостить зарубежных гостей. И очень удивилась, когда ей ответили, что в магазинах таких конфет нет. Их там не бывает. Партия избавилась от контроля общества, преследует за критику в свой адрес. Это мешает ей строить коммунизм - для себя любимой. У меня был одноклассник, который захотел поступить в МГИМО. Мечтал о карьере дипломата. Умница, золотой медалист, он подступал к высоте трижды. Потерпев поражение, вновь готовился. Штудировал книги, занимался с репетиторами. Пока, наконец, кто-то не сжалился. Однокласснику объяснили, для кого существует МГИМО. Кто там числится в студентах. Чей сын, внук, племянник, деверь... Одноклассник не поверил. Такого не могло быть! Ведь он живет в самой справедливой стране! Пути открыты для всех. Он тешил себя этой иллюзией, пока не увидел списки зачисленных. Все названные ему фамилии там были, а вот его - нет. Рассказывая это мне, одноклассник плакал...