Решальщики. Раскрутка - Страница 52

— Ну, Антон Евгеньич, рассказывайте.

— Черт! Даже не знаю, с чего начать?

— А вы не торопитесь. Давайте спокойно, по порядку, подробненько. Нас интересует человек, которому вы рассказали о своей бывшей жене… Кто он?

В ответ Купцов услышал то, что в принципе ожидал и чего очень опасался услышать.

— А хрен его знает, кто он! Я его тогда первый и последний раз видел.

Разумеется, нельзя было исключить, что Старостин лжет, прикрывая своего знакомого. Но Купцов понимал, что скорее всего Антон говорит правду. В любом случае, все, далее им поведанное, следовало проверить. И Купцов знал, как это можно сделать.

— Хорошо. Будем считать, что вы сказали правду… Потом мы все равно будем проверять каждое слово. Итак, Антон Евгеньевич, расскажите, где, как и когда вы познакомились с человеком, которому рассказали о своей бывшей жене Анне.

— В тот день… э-э-э-э… в то утро я возвращался домой от друга, — издалека взялся фантазировать поэт. — Он, знаете ли, болеет, и я возил ему лекарства. У самого с деньгами был страшный напряг, но я занял и купил ему лекарства. Понимаете?

— Да, — кивнул Купцов. — А как зовут вашего друга?

— Э-э… Янчев. Он очень талантливый художник.

— А имя-отчество?

Имя Антон припомнить не мог. Да и саму фамилию вспомнил исключительно потому, что та была на «я» и располагалась, соответственно, на последней странице записной книжки. Совершая традиционный обзвон знакомых на предмет «Где бы нынче разжиться баблосами?», в тот день он решил попробовать пользовать записную книжку по-еврейски — то бишь справа налево. И — о чудо! Начав с последней записи, с «Янчева», услышал в ответ: «Если хочешь — приезжай; денег, правда, нет, но вот водкой напою». Фамилию Антон вспомнил, а вот имя вспомнить не мог: то ли Толя, то ли Виталя. А может, и вовсе — Кирилл.

— …Имя? — переспросил Старостин, оттягивая ответ.

— Имя, — подтвердил Купцов.

— Вы знаете что? Он любит, когда его по фамилии зовут… Янчев и Янчев… и все.

— И все. Понятно.

Было совершенно очевидно, что Старостин врет. Но пока Купцов просто отметил этот факт и не спешил «наезжать» на Антона.

— Хорошо. А номер телефона Янчева?

— Тут, видите ли, какая беда — у меня украли записную книжку. Вытащили из кармана вместе с бумажником.

— Сочувствую. И то сказать — карманников в городе развелось, как собак нерезаных.

— Вот-вот, — охотно согласился Старостин. — На ходу подметки режут, а полиция не реагирует…

— А вы заявление подавали?

— А смысл? Все равно ведь ничего не найдут. Верно?

— Ну почему же? — не согласился Купцов. Он был более чем уверен, что записную книжку у Антона никто не крал. У карманников хороший нюх на деньги, и в карман к этому деятелю искусств никто не полезет. Если записная книжка и пропала, то по вине самого хозяина: потерял по пьяни. — Случается, находят… Ну хорошо, а что дальше-то было? Ваша помощь больному товарищу — это, безусловно, благородный поступок, но нас интересует ваш контакт с вероятным преступником.

Старостин перевел дух, внутренне обрадовавшись, что сочиненную им залепуху про «больного товарища» следователь Петров, похоже, заглотил. И это было хорошо, потому как на самом деле события там складывались несколько иначе.

Вернее — совсем иначе…

У художника Янчева Антон протусовался в общей сложности двое суток. Все это время на квартире шла какая-то разудалая гульба: пили, гуляли, курили травку, приходили и уходили какие-то невнятные личности, возмущенные соседи, срамные девки…

Через два дня Старостин, выражаясь поэтически, разлепил веки на рассвете. Било в лицо солнце, в пересохшей глотке засел кусок наждачной бумаги… В общем, как обычно — мерзко, вульгарно, безнадежно. Сам художник дрых, рядом с ним спала голая жопастая девка. Антон пошастал по квартире, нашел полбутылки пива. Выпил, перекурил и понял, что ловить тут больше нечего, надо отваливать. Он вывернул карманы джинсов художника, нашел смятый полтинник. Потом углядел в прихожей дамскую сумочку. В ней сыскались сто двадцать рублей мелочью, дисконтная карта, презерватив и золотая цепочка со сломанным замком. Этим богатством Старостин также не побрезговал, после чего ушел, оставив дверь открытой.

Ушел, а буквально через пять минут столкнулся на углу Садовой и Гороховой с Нюшкой. По правде сказать, он уже давно и думать забыл про эту дуру мечтательную. Она, тварь, всегда была с тараканом в голове. С огромным таким тараканищем…

Короче, встретились. И Антон тотчас смекнул, что Нюшку можно развести на бабки. Не сможет, не должна она ему отказать. Она ведь, тварюга, жалостливая… Бли-ин! А может, и зря он с ней тогда разошелся? Так бы и доил потихонечку. Таких ведь баб, если с умом подойти, всю жизнь можно эксплуатировать. А он по дурости не рассчитал маленько, перегнул палку. Ну да чего уж теперь? Хотя…

А почему, собственно, и не попробовать? Если получится — можно какое-то время возле нее пригреться: ее же трахать, из нее же бабки тянуть. Ну а не получится, так уж хоть в долг перехватить. Она добрая, она даст…

Вот Старостин и пригласил бывшую в кафе, где взялся разводить на поэзию и на жалость. Да только на этот раз что-то пошло наперекосяк, и эта сучка вдруг взъерепенилась. Такого, блин, полкана спустила, будто он ей не родной и никогда таковым не был…

В общем, развести Нюшку на жалость не удалось. Она растопырилась, разоралась, стерва такая, что он ей молодость испортил, что ребенка у нее не будет из-за неудачного аборта, который она по его, Антонову, настоянию сделала… И про то, что когда-нибудь в ее жизни все-таки появится настоящий человек…

Старостин, помнится, посмеиваясь, еще спросил: каким же должен быть этот настоящий? Вроде капитана Грея, что ли, под алыми парусами? А она на полном серьезе ответила: мол, нет, не капитан Грей. Но такой же проницательный, умный, НАСТОЯЩИЙ… а отнюдь не ничтожество в засаленной футболке.

Тогда он ей резонно возразил в том духе, что, дескать, попрекать человека одеждой — неинтеллигентно. Это, мол, капитан Грей мог ходить в бархатном камзоле и белоснежном шарфике. Потому как в книгах и не такое бывает. Бумага, она все стерпит… А Нюшка в ответ: при чем, мол, здесь белоснежный шарфик? Но вот шейный платок… и все такое…

Между прочим, Антон и сам когда-то подобный платочек носил. Как раз тогда они и познакомились… И вот — подишь ты — обратно платочек ей, сучке, шейный подавай!..

Она еще продолжала нести какую-то ахинею, но Старостин больше не слушал. Уже понял, что подловить Нюшку не удастся, а потому просто попросил денег. Якобы в долг. А эта сучка кинула ему пятихатку (надо было хотя бы штуку просить!), как нищему, и ушла.

Ай-ай-ай, какие мы крутые! Вали, вали, у меня на тебя подъемным краном не поднять… Чао! Платочек, понимаешь…

Вот какую живописную историю сейчас мог бы поведать Антон Купцову.

Мог — но предусмотрительно не стал…

— …что же вы молчите, Антон Евгеньевич? Я ведь, кажется, задал вам вполне конкретный вопрос, — нетерпеливо напомнил Купцов.

— А?.. Что?.. Ах да!.. Короче, я возвращался от больного товарища и совершенно случайно наткнулся на улице на Нюшку…

Пока Старостин сбивчиво излагал альтернативную версию встречи с бывшей женой, продолжавший сидеть в прихожей Петрухин успел раскурить третью подряд сигарету. Пепел он стряхивал прямо на пол и окурки, не мудрствуя, тушил о грязный линолеум. Сквозь щель приоткрытой двери он отлично слышал разговор в комнате.

Дмитрий слушал, отметая шелуху и фиксируя узловые моменты рассказа Старостина. Одновременно он по привычке осматривал прихожую. И вскоре на тумбочке под зеркалом с трещиной заметил нечто весьма интересное.

— …вы понимаете, как это оскорбительно, Леонид Николаич? Я же просил в долг. Всего лишь в долг! Я долги всегда отдаю… это мой принцип, в конце-то концов. А она швырнула мне эти несчастные пять сотен, как подачку, наговорила гадостей и ушла. Я был просто в шоке. Вы меня понимаете?