Река Вечности (СИ) - Страница 1

...И была в месте, где сходятся три части света Проклятая Земля, где на заре времён брат пролил кровь брата. И заклял Предвечный безмолвные камни словами: "Тут всё начнётся и тут всё закончится, но и тогда не изведать вам мира, ибо будущее здесь встретится с прошлым!"

Пролог

Тир. Весна третьего года 111-й Олимпиады[1]

Небо на востоке просветлело. Розовоперстая Эос, зевая и сладко потягиваясь, выглянула из-за Ливанских гор и коснулась выбеленных известью крепостных зубцов древнего города. Богат Тир, даже на такую мелочь, как белоснежные одежды несокрушимого каменного кольца, надёжно укрывающего его от всех напастей, средств не жалеет. А всё для того, чтобы всякий приближающийся по суше ли, с востока, или морским путём, не переставал дивиться его богатству и показному великолепию.

-- Медведь, вставай, сейчас "пурпурные"[2] проснутся. Булыжником от них по лбу получишь, -- Теримах несильно пнул друга в бок, -- вставай, Перебей Нос придёт посты проверять, а ты дрыхнешь! Оба огребём.

Полидор из Анфема, что в македонской Мигдонии, добродушный здоровяк, получивший за невероятную силу прозвище "Медведь", спросонья отмахнулся от Теримаха, как от мухи, заворочался и сел, потирая слипающиеся глаза.

-- Да чтобы ты в Тартар провалился, Теримах! Такой сон спугнул!

-- Чего снилось? -- Теримах тянул шею, высматривая, не идёт ли лохаг.

Эвтина, начальника над двумя с половиной сотнями щитоносцев, входивших в тысячу, которой командовал хилиарх Гелланик, звали "Перебей Нос" за то, что был он невероятно вспыльчив и задирист, за малейшую провинность немедленно чесал кулак о рожу провинившегося воина. За это он сам нередко огребал от вышестоящего начальства, ибо злоупотребления командиров Александр пресекал. Никаких наказаний без суда. Однако сейчас, застань лохаг постовых спящими, никто и не подумал бы его наказать, даже спусти он с них шкуру. И ладно бы спали где-нибудь у ворот палисада, что окружает лагерь возле Старого Тира. Так нет, дрыхнут засранцы, прямо на недостроенном молу, подле башен, которые должны беречь, как зеницу ока.

От оконечности мола, который македоняне строили четвёртый месяц, до острова Геракла, на котором стоит Новый Тир, уже всего стадия[3] осталась. "Пурпурные" каждый день обстреливали из метательных машин две осадные башни, которые Александр повелел возвести на молу для защиты строителей. Зажечь их пока не удавалось: башни надёжно прикрыли кожами, да ещё регулярно окатывали водой, смешанной с уксусом.

Однако тирийцы обстрела не прекращали. Их камнемёты-палинтоны давно пристрелялись по башням и методично их расшатывали. Македоняне, трудясь, как муравьи, укрепляли треснувшие балки дополнительными, отчего разросшиеся вширь гелеполы стали похожи на каких-то невиданных чудищ.

На пяти ярусах башен македоняне тоже установили метательные машины и успешно отбили несколько попыток тирийцев высадиться с кораблей и разрушить мол. После этого житьё щитоносцев-гипаспистов, охранявших насыпь, что неспешно, но неотвратимо, шаг за шагом, тянулась через пролив к стенам осаждённого города, стало спокойнее.

-- Так что за сон-то? -- повторил вопрос Теримах.

-- Да вот, привиделось, будто я в лесу. Деревья кругом раскидистые, высоченные, вроде кедров местных. Только это не рощица малая, а чаща. Прям, как дома. Солнце едва сквозь кроны пробивается. Птицы поют, а запах хвои прямо с ног валит...

Теримах вздохнул.

-- Да уж... У нас сейчас весна... Снег в горах сошёл, реки вздулись. Капель...

-- Капель давно уже откапала.

-- Не мешай мне, -- Теримах блаженно опустил веки, отдавшись во власть воспоминаний.

-- Тут тоже весна, -- напомнил Медведь.

-- Да какая это весна? Здесь, что зима, что лето, не разберёшь. Я по лесу тоже, знаешь, страсть, как соскучился. Надоели пустыни эти. Сушь, солнце слепит, сколько не жмурься, не спрячешься. С меня уже три шкуры облезло.

Теримах был светлокожим, из-за чего отчаянно страдал под палящим солнцем Финикии. У других македонян кожа покрывалась густым загаром, а Теримах, выглядящий, как варёный рак, мучился, заворачивался в плащ, нещадно потел и бранился, костеря с чего-то вдруг озлобившегося Гелиоса на чём свет стоит. Густая огненная шевелюра македонянина, наградившая его вторым именем "Пирр"[4], прилипшим едва ли не крепче первого, выгорела и побледнела. Теперь он обликом весьма походил на царя Александра. К тому же возрастом почти ровесник, всего на год старше.

Теримах родился в горах Орестиды, на западе Македонии, третьим из сыновей пастуха. Рос парнем крепким, здоровым. К шестнадцати годам, когда помер отец, овцы Теримаху совершенно опостылели. Наследство ожидалось совсем небольшим: старшие братья намекнули, что рыжий, который, как девке подол задрать, так первый, а как работать, так завсегда последний, хер без масла получит, а не равную долю в отцовом имуществе. Пирр махнул рукой, да и поступил в царёво войско.

Начал службу совсем недалеко от родного дома, в гарнизоне одной из крепостей, что царь Филипп во множестве построил по иллирийской границе. В схватках с эордеями парень проявил себя с хорошей стороны. Отличили отцы-командиры его хваткость, сноровку, и перевели из "пеших друзей", что на поле фалангой бьются, в щитоносцы. Здесь народ подобрался опытный, храбрый, со всяким оружием искусный. Считался такой перевод повышением, многие хотели его заслужить. Если "пешие друзья", педзетайры, набирались из одной области и служили там рука об руку вчерашние односельчане, то в хилиархиях гипаспистов у одного костра иной раз собирались уроженцы всех пяти окраин Македонии.

Именно окраин -- воины, набранные в Эмафии, Внутренней Македонии, остались дома, когда царь Александр, сын Филиппа повёл союзное войско эллинов и македонян в великий поход на восток. Тысячи стадий протопал Теримах, не одна пара тяжёлых сандалий-эндромид до дыр сносилась. Сражался при Гранике, штурмовал Милет, одним из первых в ночном бою ворвался в пролом, пробитый в стенах Галикарнаса. Потом долгий марш через Лидию, Фригию, Каппадокию. Стычки с горными племенами в узкой длинной кишке Киликийских врат, прохода через Таврский хребет. А затем Исс...

Здесь Александра встретило вдвое превосходящее числом войско персов, которое вёл лично царь царей. Сын Филиппа давно жаждал встречи с Дарием и, заражая македонян отвагой, повёл войско в бой прямо через реку Пинар, разделявшую македонян и персов. Как и при Гранике, первом сражении похода, презрев крутые берега и вязкую илистую почву, тяжёлая конница "друзей" ударила по левому крылу персов. Александр рвался к центру строя противника, где маячила золотая колесница Дария. Гетайры, выбравшись из болота, на твёрдой почве разогнались неудержимо, да так, что оторвались от фаланги. Щитоносцы, которые в сражениях неизменно заполняли разрыв, на сей раз за всадниками не поспевали. И тогда в образовавшуюся брешь ворвались эллинские наёмники Дария, которых вёл Тимонд, сын Ментора.

Ох, хлебнул тогда Теримах лиха! Никто за всё время похода ещё не пролил столько македонской крови, сколько эти эллины. Гипасписты и педзетайры, правое крыло которых так же попало под удар, не дрогнули, продержались, пока Александр не пришёл на выручку. Бой здесь определил исход сражения. Эллины полегли во множестве, а персы побежали. Правое их крыло, узнав о разгроме левого, тоже обратилось в бегство. Македоняне преследовали бегущих по пятам десятки стадий. Началось избиение...

Разгром персов при Иссе распахнул перед Александром ворота в Сирию. В руки сына Филиппа попал огромный обоз, а с ним вся семья царя царей, его мать, супруга и дети. Вскоре авангард под командованием Пармениона без боя взял Дамаск. Финикийские города, Арад, Библ и Сидон встретили македонян с распростёртыми объятиями. Всё они двадцать лет назад, подстрекаемые Сидоном, восстали против персов, но были разгромлены, разорены и унижены, потому теперь горячо приветствовали Александра, как освободителя.