Регент - Страница 45

Как торжествовала герцогиня Менская! Разделаться с противником при помощи трагедии! Прилюдно облитого грязью герцога Орлеанского будут преследовать и обличать по всей стране! И уж после этого Филипп V не замедлит появиться.

Как только начинаются репетиции, вокруг театра формируется подобие Фронды в миниатюре. Регенту ничего не стоило запретить спектакль, но он выжидает, позволяет дерзкому Вольтеру посвятить свое произведение герцогине Орлеанской и объявляет, что будет присутствовать на первом представлении.

Мадам опасалась покушения. «Невозможно вообразить, — писала она, — какое количество врагов принесло регентство моему сыну, но он ничего не боится. Он говорит, что с ним ничего не может случиться, что не было бы в воле Божьей. Поэтому его ничто не страшит».

Блестящая нарядная толпа заполнила здание театра. Здесь была вся оппозиция. Сверкали бриллианты, мелькали вееры, звучали комплименты.

Скандал начался еще до того, как раздвинулся занавес. На афише у входа кто-то дерзко зачеркнул имя Эдипа и написал «Филипп». Кроме того, роль Йокасты исполняла бывшая любовница герцога Орлеанского, Шарлотта Десмар.

Когда их высочества показались в ложе, все головы повернулись к ним. Как всегда любезный, улыбающийся и беззаботный, регент оглядел присутствующих своим добродушным близоруким взглядом.

И вот на сцене появился Эдип. Его парик, его грим, походка, полуприкрытый глаз — все напоминало регента. Филипп смеялся; герцогиня де Бёрри, чуть жива, обмахивалась веером.

Когда отзвучала последняя реплика, герцог Орлеанский позвал автора, поздравил его с успехом и пожаловал пенсион в десять тысяч ливров. Вольтер, как и Филипп, всегда сохранявший хладнокровие, ответил, намекая на свое недавнее пребывание в Бастилии: «Я признателен вашему высочеству, что вы продолжаете заботиться о моем пропитании, но умоляю не взваливать более на себя забот о моем жилище».

Филипп расхохотался, и они расстались лучшими друзьями.

Лица заговорщиков вытянулись, герцогиня Менская сетовала на неблагодарность муз.

В конце месяца, после отданного Альберони приказа догнать английские корабли и последовавшего за тем разрыва дипломатических отношений, война стала казаться неизбежной. До последнего момента Нанкре уговаривает короля Испании, заклинает его подписать договор. Даже духовник Филиппа V, отец Добентон, был на стороне Нанкре. Но увы! Елизавета Фарнезе неизменно брала верх.

В полночь 2 декабря закутанная в плащ дама поднялась по лестнице, ведущей в апартаменты Дюбуа. Это была Филон, хозяйка самого популярного в городе дома терпимости.

«Вы знаете, — сказала она министру, которому давно уже поставляла информацию, — у испанцев что-то затевается».

Ее завсегдатай, секретарь Сельямаре, в этот вечер объяснил свое опоздание тем, что ему надо было отправить в Мадрид срочную и важную почту. Аббату было известно содержание этого донесения: речь шла об обращении знати к Филиппу V и о манифестах, способных свалить все королевство.

Полиции было известно, что два молодых человека, аббат Портокарреро, племянник кардинала, и сын испанского посла в Лондоне Монтелеоне покинули в этот вечер Париж.

Ночью в одной из комнат Пале-Рояль на секретное совещание собрались регент, герцог Бурбонский, Дюбуа, Лоу и д’Антан.

Филипп коротко изложил проблему. Разоренный король должен немедленно найти средства на ведение военных действий. Получить эти средства можно было только чудом, и это чудо Лоу неоднократно предлагал европейским монархам и самому Людовику XIV. Настало время испытать силу волшебной палочки.

Все были согласны, кроме шотландца, который отнесся к этому решению сдержанно и предложил попробовать чрезвычайный налог. Регент покачал головой: подобное средство сделает войну слишком непопулярной. Нужно было попробовать настоящую систему, объединить банк с государством, обеспечить королю те огромные прибыли, что получали акционеры.

И 4 декабря банк, акции которого были приобретены государством, превратился в Королевский банк. Портокарреро и Монтелеоне 5 декабря были арестованы в Пуатье, а их бумаги перехвачены. Дюбуа и военный министр Леблан 9 декабря в сопровождении армии жандармов неожиданно приехали в испанское посольство, все там перевернули, унесли ворох бумаг. Сельямаре, посол Испании, 13 декабря увидел, как за ним запираются на засов ворота замка Блуа. Альберони, уверенный, что во Франции уже совершился переворот, 14 декабря решает арестовать герцога Сент-Эгне, но в его доме находят лишь сундук с одеждой.

Пружины заговора были известны только регенту и Дюбуа. Этих сведений хватило бы, чтобы слетели с плеч самые знатные головы королевства, а все тюрьмы были бы переполнены, но Филиппу всегда претила мысль о мести, к тому же он не хотел сеять вечную ненависть. Благодушный, он предпочитает забыть об этом донесении, сделав всеобщим достоянием лишь сведения о преступных намерениях Альберони и его сообщников.

Почти ничего не говорится о непокорных офицерах, об открытых перед врагом укреплениях, об угрозе гражданской войны.

Дрожащий от страха герцог Менский укрылся в королевской крепости Дулан. Его жене даже не приходило в голову, что кто-либо осмелится тронуть персону ее ранга. Однако осмелились. И однажды солнечным утром герцог д’Ансени, лейтенант королевской гвардии, появился в ее особняке на улице Сент-Оноре. Проклятиями, посылаемыми земле и небу, и криками при виде простой кареты, в которой ей предстояло совершить путешествие до Дижона, богиня испугала даже отважного воина. Во время всего путешествия она бранилась не переставая, и было впечатление, что герцогиня декламирует одну из своих ролей.

Но постепенно скука, тоска без привычной публики и особенно страх остаться наедине с самой собой заставили последнюю представительницу дома Конде забыть о своем высокомерии. Она спускается с Олимпа и пишет регенту покаянное письмо — заговор превратился в фарс. Прекрасное средство, чтобы лишить его народного сочувствия. Герцог Орлеанский, прекрасный политик, понимал, что иногда смех — орудие более опасное, чем топор палача.

Но тяжелее всех была наказана мадемуазель де Валуа, которой Филипп не мог простить дерзости, с которой она открыто оплакивала арест Ришелье. Бедная Аглая была выдана за сына жалкого герцога де Модан и обречена на безрадостное существование и тиранию своего свекра.

Настроения в Париже переменились. Опубликование манифестов Филиппа V, раскрытие махинаций Альберони, оскорбление, нанесенное герцогу Сен-Эгне, пробудили национальную гордость, а смехотворность заговорщиков вернула регенту любовь народа.

Эдип вышел победителем и из этой переделки.

Вдень, когда был арестован герцог Менский, 28 декабря, его британское величество объявляет войну королю Испании. Филипп собирает Совет по регентству и, зачитав самые компрометирующие письма Сельямаре к Альберони, объявляет о своем намерении последовать примеру Англии, как того требует лондонский договор. Какую бурю вызвало бы подобное решение всего несколько месяцев назад! Но старый двор все потерял, даже честь. В единодушном хоре голосов, поддерживавших принца, громче всего звучали голоса двух учеников Людовика XIV — Торси и Вильруа. Маршал опустился даже до того, что попросил оказать ему милость и разрешить послать своего сына воевать против Испании.

Несмотря на эту победу, герцог Орлеанский не решается перейти рубикон, пока общественное мнение не сделает свой выбор между ним и Филиппом V. Манифест, написанный Фонтанеллем, воскрешает в памяти дипломатический конфликт трех последних лет: постоянные безуспешные попытки Франции сохранить мир и попытки Испании развязать войну, англо-испанское соглашение от 1715 года, заговор Сельямаре, необходимость отделиться от Католического короля, если Франция не хотела быть втянутой вместе с ним в военный конфликт, где ей пришлось бы принять на себя главный удар.