Рэд. Я — цвет твоего безумия (СИ) - Страница 69

Вэрнон не торопился откатываться в сторону. Продолжая упираться в матрас, он провёл тыльной стороной второй ладони по лицу Рэймонда, поглаживая мокрую от пота кожу и убирая прилипшую к ней прядь.

Смотрел в глаза и вспоминал о том, как ещё недавно Рэймонд реальный был Рэймондом из его многолетней фантазии.

А вообще-то лучше. В разы.

Без надуманных эмоций, искренний, как никогда прежде. Открытая книга, которую Вэрнон готов был читать, не переставая.

Рэймонд был таковым, когда…

Когда закрывал глаза, и подрагивающие ресницы отбрасывали тень на щёки.

Когда сглатывал, и можно было проследить движение адамова яблока, соблазнительно выступающего под кожей, притягивающего к себе внимание и пробуждающего желание поцеловать его в обязательном порядке.

Когда дышал через раз, позволяя брать себя пальцами в самом начале, самостоятельно на них насаживаясь, жарко выдыхая и время от времени шепча сбивчиво всего одну пошлую, но неизменно действовавшую по принципу мощнейшего катализатора фразу, состоявшую из двух слов, но пробирающую до глубины души. Сильнее, чем речь, состоящая из нескольких десятков предложений. Всего два слова.

«Вставь мне».

Ну же, Вэрнон…

Когда непроизвольно, а, может, и вполне осознанно, зная, как это выглядит в его исполнении, облизывал губы.

Когда лежал здесь полностью обнажённый с широко раздвинутыми ногами, порочный, максимально раскрытый, предлагая собой овладеть, и единственное, что на нём было — это пара капель дорогого одеколона с ненавязчивым древесным ароматом, тёплым, опьяняющим, смешивающимся с ароматом его кожи.

Он наслаждался.

Не скрывал своего наслаждения, и оно распространялось на Вэрнона, затапливало его, затягивало так же, как и потемневшая радужка, и расфокусированный взгляд, замерший на его лице, когда Рэймонд соизволил открыть глаза.

Когда обнимал, обвивая шею руками, и пристально смотрел, словно выпивая душу.

Когда обхватил ногами, отточено и уверенно — не иначе, как многолетняя практика — меняя положение, оказываясь сверху, запрокидывая голову и запуская ладони в волосы.

Когда насаживался уже не на пальцы, а на член, сантиметр за сантиметром принимая его в себя, позволяя Вэрнону читать по лицу все ощущения, с этими действиями связанные. С удовольствием не меньшим, а, скорее, даже большим.

Довольно ухмыляясь, осознавая силу собственной власти над телом Вэрнона и над его мыслями.

Когда касался себя, растирая капли смазки по члену, ощущая пульсацию вен, проступающих под тонкой, несказанно чувствительной кожей, каждым отточенным движением подводя себя к оргазму. И не протестуя, когда поверх его ладони Вэрнон положил свою ладонь, помогая, поддерживая заданный ритм, чтобы вскоре содрогнуться и ощутить капли на коже.

Когда Вэрнон, вытерев ладонь о простыню и переведя дыхание, принялся вновь ласкать его, Рэймонда, сначала только предельно осторожно оглаживая пальцами припухшие края растраханной дырки, затем — вставляя сразу два пальца, резко вгоняя их в податливое, разгорячённое тело, заставляя Рэймонда вскрикнуть и закрыть верхнюю часть лица ладонью.

— Грёбанный садист, — выдохнул Рэй, отбрасывая от лица непослушную прядь.

Слишком удовлетворённо, чтобы подумать, будто ему неприятно.

Но всё ещё слишком надменно, чтобы с него не захотелось сбить спесь отточенным движением, усиливающим ощущения, заставляющим терять голову вкупе со способностью дерзить.

— Больно?

Ответь Рэймонд, что, да, больно, Вэрнон бы не поверил.

От боли скулили иначе, не так эротично, не так просяще, не так томно. И не так провокационно.

Его стоны содержали в себе иное послание.

Продолжай. Продолжай же. Не останавливайся.

Вэрнон сгибал пальцы, то практически полностью вытаскивал, то вбивал обратно, касался гладких стенок и смотрел — неотрывно смотрел на Рэймонда, зная, что его взгляд чувствуют.

Закусывал губу, с упоением вспоминая о том, как ещё недавно трахал его не пальцами — членом. И думая о том, что вскоре снова будет это делать.

Может, даже без резинки, чтобы ощутить в полной мере и тесноту, и жар этого восхитительного тела, кончая в него и наблюдая за тем, как сперма мутными тонкими дорожками стекает по бледному крепкому бедру, прослеживая траекторию её движения пальцами, а то и языком.

Почему, собственно, нет?

Вряд ли бы Рэймонда удивило или смутило такое поведение.

Он бы не стал краснеть и называть Вэрнона идиотом, утыкаясь лицом в подушку и сгорая от стыда.

Он бы подставился под эту пошлую ласку и, несомненно, позволил вылизать себя.

Он бы протащился по полной программе от каждого движения, от каждого касания.

От всего.

— Больно? — повторил Вэрнон свой самый тупой вопрос, звучавший больше подначивающе, чем насмешливо.

Рэймонд развёл ноги шире.

— Присоединяйся. Давай, не тормози, Вэрнон, — произнёс, вновь мазнув языком по губам, и сжав в пальцах простыню.

Он сам себе нравился, независимо от того, что делал.

Независимо от того, что делали с ним.

В постели он не знал стыда. В постели он отдавался каждый раз, как в последний, позволяя вытворять с собой всё. Ловя ни с чем несравнимое удовольствие от процесса. Не стесняясь пошлых шлепков от постоянного соприкосновения плоти и хлюпанья смазки, не краснея от вызывающе-грязных слов, звучащих у уха, соглашаясь со сказанным и доказывая, что выданные характеристики вполне заслужены, а иногда превосходя их.

Вэрнон был с ним в этом вопросе согласен.

Ему тоже Рэймонд нравился, независимо от того, что делал и что делали с ним.

С поправкой на то, что это он, Вэрнон, должен был совершать определённые манипуляции с телом Рэймонда, а не кто-то посторонний.

Мистер Рэдли-младший.

Один из тех, кого принято именовать нарциссами. Рэй, видимо, был нарциссом неправильным, потому что, умудряясь любоваться собой и своими вызывающими поступками, он и о Вэрноне не забывал, уделяя ему внимания не меньше, чем себе, а вообще-то — больше.

Когда, стоя на четвереньках и позволяя натягивать себя, прижимался щекой к тонкому хлопку, закусывал простыню, зажимая её зубами столь невообразимо эротично, что от одного лишь взгляда на это действо можно было навечно потерять покой — прямая ассоциация с невыносимым желанием довести до своеобразной агонии. Заставить разжать зубы и не глушить стоны подобным методом, а застонать и закричать. Посмотреть и либо возбудиться за считанные секунды, получив практически каменный стояк, либо спустить за столь же мизерное количество времени, обкончавшись, будто школьник, не имеющий сексуального опыта и мучимый спермотоксикозом.

Когда самостоятельно отводил волосы от шеи, позволяя вылизывать чуть солоноватую кожу и прихватывать её зубами.

Когда кончал. Сначала с громким и пошлым стоном, а в последний раз, незадолго до наступления рассвета — с именем Вэрнона, слетающим с губ. Тихим шёпотом у самого уха.

Как заклинание или ключ к спасению.

— Вэрнон… Вэрнон… Вэрнон…

И этот голос проникал в сознание, переворачивая его, разбивая на осколки и снова собирая, склеивая, чтобы разбить повторно. Как первоклассная отрава, яд высшей пробы, неоднократно доказавший свою действенность на практике, он проникал в кровь и разносился по всему организму, проникая в каждую клеточку, оставаясь там — не было шанса избежать последствий. Либо иммунитет и привыкание, либо маленькая смерть каждый раз, но смерть из тех, которых не принято бояться. Та, на которую идут добровольно и умирают счастливыми.

На сбитых простынях, со слегка окровавленными — неудачно прикушенная и сорванная кожица — губами и под ним, именно под ним, а не под кем-то другим Рэймонд выглядел потрясающе, идеально. И не только под ним.

Просто.

С ним.

Вэрнон мазнул губами по скуле, оставляя на ней ещё один невесомый поцелуй, и присмотрелся внимательнее.

В глазах Рэймонда мелькнуло что-то, схожее со страхом.

Но ненадолго.

Он быстро совладал с эмоциями.