Рэд. Я — цвет твоего безумия (СИ) - Страница 63

Подойди Норман с предложением к кому-то из любителей, никаких бы проблем не возникало, но он предпочитал неосведомлённость. Ему нравился страх в расширенных зрачках, ему нравились крики, ему нравилась боль, которую он причинял, что ощущалась практически на физическом уровне, впитывалась в стены, наполняла собой комнату. Ему нравилась идея мести куколкам, идея появления трещин и сколов на идеальных лицах и телах. Ему нравилось ломать. Не добивая, но способствуя появлению многочисленных надломов.

Он от этого тащился.

Он от этого кончал лучше и быстрее, чем от медленного и нежного секса с любящей женой.

Боль, поцеловавшая его этой ночью, наслаждения не принесла. Она пришла в иной компании, привела с собой смерть.

Классические приёмы.

Резко развернуться и выстрелить, глядя, как на некогда белоснежной рубашке расплывается тёмно-красное пятно, будто спонтанно опрокинутый бокал с красным вином залил ткань и пропитал её насквозь. Второй выстрел порождает иные ассоциации. Контрольный. Хэдшот. И всё, и нет проблем.

Дело сделано.

Можно отдыхать.

Предварительно провести очередную линию, вычёркивая третье имя из списка.

Близок тот сладкий миг, когда на экране появятся титры.

Осталось дойти до финала.

Всего один шаг.

Рэймонд переступил через тело, лежавшее на полу, с плохо скрываемой брезгливостью и поспешил удалиться. Ему здесь нечего было ловить. Посиделки наедине с трупом, может, и не шокировали его до глубины души, но и в топ любимых развлечений не входили.

Думая о семье Нормана, Рэймонд не испытывал раскаяния и не сожалел о совершённом преступлении. Он вообще мало о чём сожалел с тех пор, как в его дом, распахнув дверь грязными ботинками, вошли два человека и принялись ломать привычную жизнь, убивая всех, кого он, Рэймонд, любил. Он заморозил в себе все человеческие чувства, крепко-накрепко вбив себе в голову одну фразу: «Человек человеку волк». В его случае, это крылатое выражение звучало по-особенному актуально.

Волк.

Ещё какой волк.

Большой и чёрный.

Опасный.

Нападает посреди ночи, без предупреждения.

Цепляется в глотку и рвёт до победного конца, до тех пор, пока всё вокруг не уделает кровью. До тех пор, пока не удостоверится, что с жертвой покончено.

Удача Ингмару благоволила.

Но бывают в жизни огорчения.

Одна осечка может стоить слишком дорого, а обиженный ребёнок, сумевший спастись в общей суматохе, однажды вернётся и перебьёт всех, кто покусился на самое дорогое для него. На то, на что никогда и ни при каких обстоятельствах не стоило поднимать руку.

Двадцать лет.

Двадцать долгих лет он шёл к этому, прокладывая себе путь, сложенный из костей и политый кровью.

Двадцать долгих лет засыпал и просыпался с мыслями о белых лилиях, одноглазом медвежонке, шоколадках, рассыпанных по полу, украденном ожерелье и вечных улыбках, не сходивших с лица Ингмара.

Сначала плакал.

Потом стискивал кулаки в бессильной злобе.

Затем начал использовать фотографии, найденные в сети и распечатанные на дешёвом принтере, неисправном, а оттого тянущем краску, в качестве мишеней. Ингмар улыбался в камеру, а Рэймонд смотрел на него сквозь оптический прицел и с нетерпением ждал момента, когда стальные шарики тренировочного оружия станут настоящими пулями, а размытые портреты — настоящим Ингмаром, оказавшимся на мушке.

Он ждал.

И сейчас был до восхитительного чувства всеобъемлющего восторга близок к исполнению заветной мечты.

Он убрал с доски всех пешек, которые были связаны с его историей.

Осталась последняя фигура.

Либо убей, либо умри.

Конечно, первое.

Вернувшись домой, Рэймонд первым делом взялся за осуществление мечты, появившейся ещё во время пребывания в клубе. Не затягивать время, не тратить его попусту, продолжая ощущать на себе липкость чужих взглядов и прикосновений — через ткань, но всё так же противно. От осознания того, что прямого контакта не было — нисколько не легче.

Повод посмеяться над собой.

Щепетильный убийца.

Брезгливый.

Принципиальный.

Сочетание того, что по идее не сочетается.

Барахтаться в крови и дерьме, но при этом вздрагивать, вспоминая о прикосновениях определённого мужика.

Омерзение. Ничего, кроме омерзения.

Когда Рэймонду было пять лет, он верил, что большинство людей, с которыми приходится сталкиваться, в целом, неплохие. Удивлялся, слыша, как Юнона отзывается о них, говоря, что терять бдительность, слепо доверяя каждому встречному — себе дороже.

Она была умной женщиной — бабушка Юна.

И сама же погорела на своей доверчивости, не сумев вовремя распознать лицемерие, в кокон которого их с Килианом обернул старый знакомый. Оплёл, как паук — лишил доступа кислорода, не позволил выбраться.

Странности жизни.

Загадки истории.

Рэймонд потушил сигарету о стенку пепельницы, стоявшей на краю ванны, запрокинул голову, глядя в потолок и провожая взглядом сизую струйку дыма.

— С днём рождения, милый, — произнёс тихо. — Тебе двадцать восемь. Ты уже совсем взрослый мальчик. Заебись, какое достижение. Впрочем… Сарказм твой — херня на дешёвом постном масле. В твоей ситуации, достижение и есть. Ты хотя бы жив и бродишь по земле целых двадцать восемь лет. Двадцать восемь. Ты тогда не думал, что так долго протянешь, мистер Рэдли-младший. И единственный.

Закрыв глаза, Рэймонд набрал в лёгкие воздуха и нырнул под воду.

В последний раз, как сам для себя решил.

Хватит играть в русалку.

Нырнуть, вынырнуть, выбраться из ванны и добраться до спальни.

Весьма тоскливая программа, посредственный, не вызывающий дикого энтузиазма сценарий наступившей ночи. Всё тихо, мирно, спокойно, скучно. Хуже, чем в детстве. Праздники — не его стихия. Он не умеет отмечать и не любит это дело.

Посмотреть какой-нибудь триллер, заедая картинки, не пробуждающие страха, купленными сладостями — напоминание о потерянном детстве, которое тоже невозможно вернуть.

Как и Юну.

Как и Килиана.

Как и Уолтера.

Как и самого Рэймонда Рэдли.

Такого, каким он мог стать, развернись жизнь по иному сценарию.

Такого, каким он уже никогда не станет.

Телефонный звонок застал Рэймонда врасплох и вынудил вынырнуть раньше, чем закончился запас воздуха. Вода с шумом выплеснулась через бортик. Пальцы ухватили край полотенца, наброшенного вскоре на голову.

Увидев номер, отразившийся на экране, Рэймонд прикусил щёку изнутри, прикидывая, как поступить. Вариантов, как обычно бывает, перед ним раскинулось немного. То ли ответить, то ли проигнорировать, то ли сбросить, показав, что разговаривать он не намерен. Не получилось сделать этого прежде, не стоит пытаться и теперь, когда воспоминания о днях, наполненных непонятными чувствами, похожими на вязкую трясину, почти стёрлись. Как дополнение-расширение, можно рассмотреть чуть усовершенствованные версии прошлых предложений, вынесенных на обсуждение с самим собой. Выключить телефон и погасить свет в доме, тем самым, дав понять, что гостей здесь видеть не желают, и вообще-то нормальные люди в столь поздний час не звонят без особой надобности. Или пожертвовать техникой, разжать ладонь и утопить творение яблочной марки в ванне. Списать всё на неосторожность и скользкие после мыльной воды руки, между тем, прекрасно зная, что в реальности послужило причиной экстравагантного до глупости поступка.

Или не усложнять себе задачу и не копаться в вариантах.

Не отвечать.

Или ответить.

Всё просто.

Третьего не дано.

Да и гори оно всё синим пламенем.

Палец скользнул по тачскрину. Принять вызов. Принять, всенепременно. Безоговорочно.

Хотя бы сегодня.

Нахер все разногласия, нахер все недомолвки, а-ля младший школьный возраст и разборки в песочнице.

— Будь моим Валентином, — произнёс Рэймонд вместо приветствия.

— Мне кажется, или до дня влюблённых ещё приличное количество времени? — удивлённо выдал Вэрнон, растерявшийся от подобного предложения.